Фото cnjen.cn
Возможна ли абсолютная справедливость в белорусском правосудии? Насколько суды независимы в своих решениях? Соблюдается ли у нас принцип презумпции невиновности? Наконец, что стоит за оживленными дискуссиями об антинаркотической 328–й статье УК? Для откровенного и профессионального разговора на эти темы за «круглым столом» в «СБ» собрались первый заместитель Председателя Верховного Суда Валерий Калинкович, заместитель Генерального прокурора Алексей Стук, председатель Белорусской республиканской коллегии адвокатов Виктор Чайчиц, начальник управления анализа практики и методического обеспечения предварительного расследования Следственного комитета Эдуард Малиновский.
 Валерий Калинкович.
|
 Алексей Стук.
|
 Виктор Чайчиц.
|
 Эдуард Малиновский.
|
«СБ»: Однажды Председатель Верховного Суда сказал, что ему бы хотелось, чтобы в обществе слово «правосудие» воспринималось как синоним к слову «справедливость». Как думают наши гости, насколько белорусские суды приблизились к этой цели?
Валерий Калинкович: Само понятие справедливости как явления является достаточно сложным и многогранным. Оно по–разному определяется лингвистами, юристами. Если говорить в общем, то, наверное, это соответствие между требуемым и в реальности происходящим — не важно, в какой сфере человеческой деятельности. В частности, известный лингвист Ожегов объяснял слово «справедливый» как действующий беспристрастно, в соответствии с истиной, на законных, честных основаниях, истинных и правильных. Применимо к правосудию я осмелюсь утверждать, что мы прошли существенный путь к тому, чтобы наше правосудие воспринималось как справедливое.
Алексей Стук: Прокуратура, разумеется, тоже стоит на страже справедливости. Так как это понятие не только философское, но и правовое. Ведь наше законодательство определяет, что судебное решение должно быть не только законным и обоснованным, но и справедливым.
Сегодня и стороне обвинения, и стороне защиты суды создают равные условия для реализации предусмотренных в законе полномочий по представлению и исследованию доказательств.
Адвокату законом предоставлено право самостоятельно собирать доказательства по делу, запрашивать документы, сведения, необходимые для оказания юридической помощи. Да, не все сведения могут быть представлены соответствующими органами по адвокатским запросам. Но у защитника всегда есть право подать ходатайство органу, ведущему уголовный процесс, об истребовании тех сведений, которые в силу предписания закона не могут быть получены непосредственно адвокатом. На наш взгляд, эти базовые положения позволяют обеспечить справедливость судебного разбирательства.
Что касается гособвинения, то прокуроры в своих выступлениях, и особенно во время предложения меры наказания, кроме требований законности и обоснованности, всегда руководствуются принципом справедливости.
Эдуард Малиновский: Рассуждая о справедливости правосудия, можно рассмотреть это понятие с двух ракурсов. Первый — с точки зрения государства, правоохранительных органов, следствия, суда: вынесение приговора — как итог завершения работы и органов дознания, и следователя, и прокурора. Это приговор, который основан на убедительных доказательствах, с учетом личности виновного и обстоятельств, когда пройдены все стадии опротестования, обжалования и решение вступило в законную силу. Более сложный ракурс — это отношение к категории справедливости участников процесса. Мнения могут быть абсолютно противоположными. Хотелось бы, чтобы мы пришли к восприятию обществом категорий правосудия и справедливости как тождественных понятий. Но это зависит, полагаю, не только от усилий правоохранительных органов и судей, но и от правовой культуры граждан.
Виктор Чайчиц: Моя позиция будет строиться прежде всего на том, о чем говорят люди, обратившиеся к адвокатам. Я полностью согласен со своими коллегами, что понимание справедливости у потерпевших и обвиняемых, конечно же, разное. И суду сложнее всех решать вопрос с наказанием и думать, справедливо оно или нет. Но, по мнению большинства обратившихся к адвокатам людей, сегодня складывается впечатление, что суды идут по пути «чем строже, тем более справедливо». Чаще всего так высказываются недовольные приговором граждане.
Да, сегодня есть и состязательность процесса, и то, что недопустимые доказательства не должны быть положены в основу обвинительного приговора. Однако даже если из 10 случаев только в одном получится, что где–то неправильно оценили обстоятельства, то именно это исключение из правил будет подано в прессе как правило... Валерий Леонидович привел слова Ожегова. А в словаре Даля понятие «справедливый» истолковывается как правильный, сделанный по закону, правде и совести. А понятие «правосудие» — как правый суд, справедливый приговор, решение по закону, совести, правде. Как видим, даже в словарях есть некоторая разница. Наверное, найти общие критерии очень сложно, но стремиться к этому надо.
В.К.: Давайте будем исходить из того, что значительная часть населения нашей страны никогда в своей жизни не сталкивается (в плохом смысле) ни с правоохранительными органами, ни с прокуратурой, ни с адвокатурой, ни с правосудием. И слава богу. Это люди, которые живут по чести и по совести, не нарушают закон, честно зарабатывают свой хлеб и сами в рамках закона разрешают конфликтные ситуации, в которые попадают. Эта часть нашего населения о деятельности правоохранительной и судебной системы судит в основном по информации СМИ, в соцсетях. И вот здесь с сожалением приходится констатировать, что целый ряд публикаций в крайне негативном, искаженном свете представляют деятельность не только судебной власти, но и всего правоохранительного блока. Поэтому ответ на вопрос, насколько мы приблизились к стандартам справедливости в правосудии, все же следует искать в отношении к судебным актам и судебной деятельности самих участников судебных процессов. Уж они–то имеют право оценивать то, что с ними происходило.
Теперь давайте задумаемся, почему все эти дискуссии о справедливости судопроизводства вертятся только вокруг уголовного судопроизводства? Якобы наиболее яркая, показательная, такая вот горячая тема. Между тем система судов общей юрисдикции ежегодно рассматривает 750 тысяч различных дел и споров, из которых уголовных — не более 45 тысяч.
Да, сегодня в вышестоящие суды обжалуется примерно каждый четвертый, каждый пятый вынесенный приговор по уголовным делам. Но также обжалуется не более 5 процентов решений по гражданским делам, порядка 10 — 12% решений по экономическим делам, около 1% постановлений, вынесенных по делам административных правонарушений. Остальные судебные акты после их вынесения вступают в силу, будучи не обжалованными! Следовательно, стороны согласны с исходом дела. Они его считают правильным, то есть справедливым.
Кстати, из этих 750 тысяч дел до Верховного Суда с жалобами и протестами ежегодно доходит всего порядка 5,5 — 6 тысяч судебных дел: примерно 2 тысячи уголовных, тысяча административных, 2,5 тыс. гражданских. Сопоставляя эти цифры, мы можем более или менее достоверно судить об объеме судебных постановлений, которые сторонами по делу воспринимаются как несправедливые, неправильные.
О презумпции невиновности
«СБ»: Вы упомянули про тенденциозные публикации. Недавно пришлось читать даже заявление о том, что якобы в наших судах — исключительно обвинительный уклон, презумпция невиновности будто бы не принимается во внимание. Между тем мы недавно писали о нескольких случаях, когда люди были оправданы судом, в том числе было снято обвинение в убийстве.
А.С.: Презумпция невиновности — базовый принцип уголовного процесса, заключающийся в том, что подозреваемый или обвиняемый не должен доказывать свою невиновность. Это обязанность органа уголовного преследования.
Основная задача прокурора — не просто выиграть процесс, как это кажется некоторым гражданам, а не допустить осуждения невиновного человека, равно как и не позволить избежать ответственности виновному в преступлении лицу. Обратимся к цифрам.
В 2017 году прокуроры отменили 96 необоснованных постановлений о возбуждении уголовного дела, вернули 559 дел для производства дополнительно предварительного расследования. В 2018–м на стадии досудебного производства прекращено уголовное преследование по реабилитирующим основаниям в отношении 21 лица, которым было предъявлено обвинение. При поддержании обвинения за 10 месяцев этого года прокуроры по 14 делам отказались от обвинения полностью. Это практически равносильно оправдательному приговору, когда сама прокуратура посчитала, что вина человека не доказана. В 134 случаях гособвинители отказались от обвинения частично.
Все это говорит о том, что прокуратура не настаивает слепо и до конца на предъявленном обвинении, она корректирует его как в сторону смягчения, так и ужесточения — прокурору предоставлено такое право. Так что считаю, что презумпция невиновности у нас соблюдается.
Э.М.: Принцип презумпции невиновности соблюдается в полной мере и в нашем уголовном процессе. При этом на досудебной стадии примером реализации этого принципа являются решения о прекращении уголовного преследования и прекращении уголовного дела. То есть досудебное производство включает в себя ряд фильтров и барьеров, при наличии которых нет необходимости направлять уголовное дело в суд, чтобы тот оправдал невиновного. Если обратиться к цифрам, подразделениями СК за 10 месяцев этого года принято почти 24 тысячи решений, когда мы отказывали в возбуждении уголовного дела. Это более 19% от всех находившихся на рассмотрении заявлений и сообщений о преступлениях, и это немало. Кроме того, по результатам уже проведенного предварительного расследования следователями было прекращено еще 5.700 уголовных дел. Далее, если человек раскаялся, возместил ущерб и не представляет общественной опасности, а его исправление возможно без применения судебных санкций, то мы активно используем положение статьи 30 УПК, которая позволяет нам с согласия прокурора по указанным основаниям прекращать уголовные дела. Таких дел за 10 месяцев этого года 1.290. Это тоже значимо.
Кроме того, из содержания принципа презумпции невиновности вытекает несколько следующих подходов. Лицо не может быть признано виновным только лишь на основании собственного признания совершения преступления. При осуществлении правосудия недопустимо использовать доказательства, полученные с нарушением законодательства. И недоказанная виновность лица в совершении преступления означает доказанную невиновность, человек должен быть абсолютно реабилитирован. То есть следователь должен исследовать доказательства не только обличающие подозреваемого, обвиняемого, но и оправдывающие его.
В.Ч.: У нас как–то традиционно сложилось — и в быту, и среди юристов, что все считают себя специалистами в сфере уголовных дел. Вот в вопросы интеллектуальной собственности или банкротства неподготовленный человек не полезет. А по уголовным все готовы давать советы. И потом люди порой говорят: ой, как тут несправедливо или «Вор должен сидеть в тюрьме!» — независимо от того, как это было доказано.
То есть это лишний раз подчеркивает, что не все разбираются, что такое справедливость и презумпция невиновности с точки зрения закона. Поэтому я считаю, что юристам надо больше заниматься правовым воспитанием граждан, чтобы устранить этот пробел.
В.К.: О чем говорить, если даже один сведущий, заслуженный юрист в одной газете написал, что «лишь некоторые судьи у нас решались проявить принципиальность и не идти на сговор с прокурором». Кстати, думаю, что с упомянутой публикацией мы поступим в установленном законом порядке.
Суть в другом: любые результаты судебных разбирательств внедряются в общественное сознание со знаком минус. Мол, если осудили — значит, невиновного. Если оправдали, то за взятку. И если оправдательный приговор, то судью надо к ордену представлять, потому что завтра его уволят, ведь он осмелился против прокурора пойти. Но ведь это абсолютная чушь! Да, оправдательных приговоров ровно столько, сколько есть. Потому что мы их не придумываем, а каждое уголовное дело подлежит разрешению индивидуально, и когда оно только легло на стол судье, ни он, ни адвокат и прокурор не знают, чем закончится судебное разбирательство.
У нас есть и несколько другие показатели. Наряду с полными оправданиями у нас ежегодно выносятся сотни приговоров, по которым либо основная часть обвинения, либо обвинение в значительной части не находит своего подтверждения в суде, и в этой части по делу постановляется оправдательный приговор. В результате человек оказывается осужденным за другие преступления. Если взять эту сторону судебной статистики, то в 2016 году таких приговоров было 146, в 2017–м — 200, за первое полугодие этого года — уже 123. Чувствуется динамика. Но когда суд оправдывает человека по обвинению в убийстве, но осуждает при этом за мошенничество — за менее тяжкое преступление, это что, говорит о необъективности суда или какой–то заданности результата судебного разбирательства? Если открыть соответствующий раздел статистики, то в первом полугодии этого года 11 человек были оправданы по обвинениям в преступлениях, предусмотренных частями 3 — 5 статьи 328 УК, но осуждены за иные преступления, которые им вменялись, даже не связанные с оборотом наркотиков. Поэтому нельзя говорить, что судебное разбирательство изначально задано в сторону обвинения. Порядка 2 тысяч человек ежегодно судами вообще освобождаются от уголовной ответственности: ввиду примирения с потерпевшими, в связи с добровольным возмещением ущерба. Практически 10% гражданских, экономических споров, в том числе разделы имущества, земельных участков и прочие споры с очень большой госпошлиной, в судах потом прекращаются в связи с добровольным урегулированием этих споров, утверждением мировых соглашений. Такова объективная картина. Ведь судейское сообщество ориентировано на то, чтобы действительно стоять лицом к лицу к человеку, которого они судят, и принимать в его отношении справедливое, идущее от реальной жизни решение. Получается ли так во всех случаях? К сожалению, нет. Но для того, чтобы исправлять ситуацию там, где это, к сожалению, не получилось, и существует система обжалования, вышестоящие суды.
«СБ»: Но ведь Виктор Иванович прав, говоря, что определенная пресса расскажет не про 2 тысячи человек, которые освобождены от ответственности, а про один случай осуждения к длительному сроку и подаст его как тенденцию. Может быть, проблема в том, что сама правоохранительная система недостаточно рассказывает о реальном положении дел?
В.К.: Мы это делаем практически ежедневно на нашем портале. Беда в том, что объективная информация не востребована: СМИ не стоят в очереди, чтобы ее получить. Сегодня, думаю, настал момент, чтобы серьезно продумать вопрос о создании в медиапространстве какого–то цикла передач, посвященного правовому ликбезу и распространению действительно объективной, полезной информации о деятельности правоохранительной, судебной системы. Мы сегодня идем на дальнейшее расширение объемов освещения судебной деятельности. С нового года мы многократно увеличим передачу текстов судебных актов в НЦПИ и использование их в электронных банках данных и на нашем интернет–портале. То есть у заинтересованной части общества будет больше информации для формирования собственной оценки ситуации, собственного представления о справедливости правосудия, а не того мнения, которое навязывают какая–либо газета или портал.
О независимости судей
«СБ»: Алексей Константинович, как часто прокуратуре приходится давить на суд, указывая, какой приговор ему следует выносить?
А.С.: Какой приговор следует вынести — это звучит у каждого прокурора, когда он высказывает свое мнение от имени государственного обвинения. И это мнение основывается на законности, справедливости, обоснованности, знании материалов дела, тщательном анализе, сопоставлении той доказательной базы, которая была собрана в ходе предварительного следствия, и как она изменилась или не изменилась в суде. Но это никоим образом не говорит о том, что суд зависим от мнения прокуратуры. В этом плане суд самостоятелен и принимает решение исходя из собственной оценки доказательств и результатов исследования материалов дела.
По подавляющему количеству уголовных дел мнения прокурора и суда совпадают. Но есть дела, по которым суд принял решение, отличное от высказанного гособвинителем. Согласна ли с ним прокуратура — это уже другой вопрос. Для этого прокурор наделен правом опротестования судебного решения.
В.Ч.: Сегодня обстоятельства складываются так, что действительно иногда суд не соглашается с тем, что запросил прокурор. Но в большинстве случаев происходит наоборот. А у людей не всегда есть понимание того, что прокурор предложил взвешенное наказание, суд оценил это предложение и согласился с ним.
Скажу откровенно, люди не считают это справедливым, когда суд назначает наказание строже, чем запросил государственный обвинитель.
Второй момент: когда говорят о каком–то давлении на суд. Вот идет судебное заседание, а в зале присутствуют оперативные работники. Понятно, у них своя работа, но у человека немедленно возникает мнение: а ведь этот оперативник ко мне на обыск приезжал, а сейчас он сидит здесь и давит на судью или судья вместо того, чтобы быть арбитром, ведет себя намного активнее, чем государственные обвинители, снимают вопросы защиты, не удовлетворяют заявление ходатайства. К сожалению, тут идет рассуждение чисто на обывательском уровне, и, конечно, возникает вопрос: зачем давать повод, чтобы у граждан возникали сомнения и подозрения?
В.К.: Обратимся к тем, кто пишет, дескать, судья такой–сякой. Во всей этой «литературе» судейский корпус рисуется группой таких угрюмых, полуобразованных людей, которые идут на работу с единственной целью: обязательно ежедневно чьи–то права как можно сильнее ущемить, посадить в тюрьму невиновного и категорически несправедливо разрешить судебный спор... Но ведь сегодня, перед тем как претендовать на должность судьи, человек проходит очень серьезный отбор и специальную подготовку. Она предполагает не только качественные правовые знания, без которых судья не может в принципе существовать. Но в том числе и психологию человеческих взаимоотношений, умение вести себя в конфликтных ситуациях, а судебная деятельность — это ежедневный конфликт. Это тому, кто раз в месяц зашел судебный процесс послушать, все кажется легким и простым. Но судья, особенно первого уровня, судья районного суда практически ежедневно вынужден разбирать споры и конфликты, иногда с достаточно горячими эмоциями. Это очень серьезная, энергозатратная и, мягко говоря, не очень полезная для здоровья деятельность, потому что ты постоянно вынужден работать в среде отрицательных эмоций. Поэтому не случайно и наше законодательство, и соответствующие постановления пленума Верховного Суда ориентируют на то, что каждое судебное заседание должно проходить в спокойной, деловой обстановке, которая бы исключала любое воздействие на суд от кого бы то ни было с целью добиться каких–то незаконных послаблений и решений.
О 328–й статье УК
«СБ»: Сложилось впечатление, что именно после антинаркотического Декрета № 6 начались массированное давление на суды, прокуратуру, упреки в адрес милиции и следствия. Родственники осужденных постоянно говорят о том, что деточку осудили ни за что, но когда смотришь материалы дела, видишь, что «деточку» осудили уже не впервые. И вовсе он не «попробовал один раз», а вполне осознанно сбывал наркотик. Так все–таки борьба ведется излишне сурово или информированность общества об этих делах недостаточна?
Э.М.: Говоря о количественных характеристиках преступлений по статье 328, можно сказать, что динамика идет к их сокращению. Но в борьбе с таким злом, как наркотики, рассуждать категориями «много» или «мало», наверное, не совсем корректно. Главная цель — снизить количество вовлекаемых в оборот наркотиков людей. Ведь даже малое количество наркосодержащих веществ может сгубить десятки судеб. За 10 месяцев этого года от употребления наркотических средств, психотропных веществ, их прекурсоров и аналогов в стране погибли 5 человек, за прошлый год — 11. Как это можно оценить в категориях «много–мало»? Один — уже много!
В.Ч.: На мой взгляд, самая большая проблема по 328–й статье УК — это осуждение за сбыт. Что понимать под понятием сбыта? Здесь люди больше всего обращают внимание на то, почему у нас эта практика отличается от российской. В России сбыт — это деятельность, а у нас — даже когда друг дал другу покурить. И больше всего именно таких претензий. Насколько они обоснованны, не скажу. Говорят, что если бы осудили только за употребление этого наркотика — это одно, а когда все вместе курили и друг другу передавали, а осуждены за то, что сбывали...
В.К.: И сколько у нас таких дел, где «хором» покурили?
В.Ч.: Точно не скажу.
В.К.: Зато я скажу: их единицы. Вот как бы вы, Виктор Иванович, квалифицировали ситуацию, когда трое молодых людей решили что–то покурить или под язык положить и одного отправили гонцом за наркотиком? Тот привез, раздал, вместе употребили, а потом гонец выжил, а остальные — кто в реанимацию, а кого и до больницы не довезли. Вопрос: кто двоим молодым людям передал в руки источник смерти?
В.Ч.: Безусловно, это страшный пример. Но сейчас время не единичных случаев употребления наркотиков, а массового. И естественно, юридическая практика должна меняться в соответствии с социально–экономическими изменениями в обществе. Есть ведь и другие случаи, когда один покурил и взял себе заначку и тут же передал товарищу. Его ведь осуждают за сбыт, так вот, мнение большинства граждан, что это несправедливо. Ведь денег он за это не получил. Я считаю, что нам надо, раз мы работаем сейчас над унификацией белорусского и российского законодательства, взять в этом вопросе за основу российское законодательство, вернее, российскую практику. И вменять сбыт, если действительно есть деятельность, а не руководствоваться понятием сбыта, которое было придумано еще в середине XX века.
В.К.: Так друг же умер! При чем тут деятельность?
А.С.: Если посмотреть по статистике, то пиком количества вынесенных приговоров по 328–й статье был 2015 год. И постепенно в силу строгих мер наказания, активного выявления незаконного оборота психоактивных веществ и значительной профилактической работы этих преступлений стало меньше — и соответственно меньше приговоров. Вот в 2015 году таких приговоров было около 4 тысяч, в 2016 году — 3,5 тысячи, в 2017–м — 2.830, за 10 месяцев текущего года — 1.232. Что касается сбыта, то есть руководящее постановление пленума Верховного Суда, которое говорит: любая передача — это сбыт. Однако законодательство и практика в этом плане совершенствуются.
В.Ч.: Нужно их быстрее совершенствовать, ведь это самое большое нарекание от граждан на сегодняшний день. Сейчас получается, что около 10 тысяч сидят в колониях за оборот наркотиков.
А.С.: Не 10 тысяч, а 5.900 человек.
В.Ч.: Пусть даже 5.900, все равно много. Особенно если учесть, что в местах лишения свободы находятся в большинстве своем молодые люди, которые могут и должны работать, создавать семьи и воспитывать детей.
Давайте вспомним времена нашей молодости. Когда собиралась группа молодых людей, и там пускали по кругу сигарету или бутылку вина, не каждый мог противостоять поведению компании. Считаю, общество виновато перед преступником хотя бы за то, что оно его породило. Мы все в ответе за тех людей, которых осудили.
В.К.: Я думаю, горе тому обществу, которое примет криминальное поведение и «понятия». Вы вспомните, сколько бед причинил красиво снятый сериал «Бригада», сколько было последователей у этих красивых, симпатичных бандитов. Я смотрел этот фильм, и у меня вся душа переворачивалась, потому что это фактически фильм про морозовскую ОПГ. Только отличие в том, что в Гомеле кровь лилась настоящая, а не бутафорская. Как только мы согласимся с тем, что в обществе внедряются в поведение криминальные понятия, и начнем относиться к ним извинительно, ждать нам большой беды.
Проблема, которую мы сегодня вынуждены здесь обсуждать, образована рядом родственников осужденных за сбыт наркотиков. Каждое это дело по жалобам соответствующих участников процесса было проверено Верховным Судом. И там, где возникали правовые вопросы, они решены. Сегодня это движение — «Матери 328» — основной своей задачей, на мой взгляд, видит опорочить сложившуюся в стране практику противодействия наркотизации населения. Поэтому давайте все же называть вещи своими именами. Ни одна из стран, которая сегодня докладывает об успехах в противодействии наркотикам, свои строгие уголовно–правовые санкции не смягчает. Тем более что наши уголовно–правовые санкции далеко не самые суровые на земном шаре. Сократилось число дел? Слава богу!
Возьмем другие преступления, которые, мягко говоря, плохо отражаются на человеческом здоровье. Убийство. В этом году осуждение за убийство по сравнению с 2003 годом сократилось в 5 раз, за разбои по сравнению с 2005 годом сократилось в 7 раз, по сравнению с 2011 годом осуждение за повторное управление транспортом в нетрезвом состоянии сократилось в 4 раза. Но найдется ли в нашей стране вменяемый человек, который предложит смягчать завтра санкции и за эти преступления? Ведь послезавтра положительная статистика может измениться, и мы опять пойдем трупы наркоманов по улицам собирать.
Сегодня уголовный закон позволяет делать послабления в рамках самых суровых санкций. Мы сегодня имеем (и это не один случай) применение пресловутой статьи 70 УК и по делам о преступлениях, связанных с наркотиками. Другое дело, что это реальное послабление ответственности зависит от поведения обвиняемого как во время, так и после совершения преступления. Те, кто был вовлечен в незаконный оборот наркотиков, но проявил разум и стремление загладить отрицательные последствия своего поведения, могут рассчитывать на применение к ним статей, смягчающих ответственность.
«СБ»: Солидарны ли Верховный Суд и Генпрокуратура в том, что не требуется законодательных корректировок антинаркотических инструментов, а нужно совершенствовать практику их применения?
В.К.: Мы твердо стоим на этой позиции. Сегодня даже те проблески положительных тенденций в плане противодействия наркотизации не дают, на мой взгляд, никаких поводов для рассмотрения вопросов о смягчении уголовно–правовых санкций.
А.С.: У прокуратуры есть некоторые разноречия с Верховным Судом. В законопроекте, который прошел первое чтение, в части снижения нижних пределов санкции ст. 328 Уголовного кодекса прокуратура и Следственный комитет выступили за незначительное снижение по ее частям 2 и 3 — то есть это сбыт и квалифицированный сбыт. Это необходимо в целях дальнейшей индивидуализации наказаний лицам, не занимающимся системным сбытом наркотиков. Верхние санкции снижать не следует.
В.Ч.: А на мой взгляд, верхние санкции для реальных наркодилеров могут быть еще выше. По моему мнению, именно на борьбу с ними направлен Декрет № 6. А нижние можно вообще убрать. Чтобы суд имел возможность в зависимости от обстоятельств дела и личности виновного в рамках санкций применять в качестве наказания в том числе и минимальный срок лишения свободы. Чтобы человек, находясь в местах лишения свободы, за полгода или год понял, что совершил, и вернулся в общество полноправным гражданином. Потому что даже если дадут 5 лет, это очень опасно для молодого человека.
В.К.: А почему же только за наркотики? Давайте тогда вообще оставим в Уголовном кодексе одно наказание: от шести месяцев — до высшей меры. Согласно ли общество, чтобы у него был такой Уголовный кодекс на все составы преступления? Люди должны знать главное: если тебе показывают наркотик, скорее беги от него, а лучше — сообщи в милицию. Или если ты заметил, что пьяный лезет за руль — не поленись позвонить в ГАИ. Если ты увидел, как пьяная компания грабит и избивает человека, тоже не проходи мимо — сообщи. Немалая часть молодых людей, отправленных в колонию за наркотики, сейчас живы только благодаря тому, что их вовремя остановили.
rud@sb.by
