В судьбе Любови Турбиной переплетены искусство и наука, Москва и Минск, Беларусь и Россия. Она — ученый-физик в одной из своих ипостасей, поэт и переводчик белорусской поэзии — в другой. А еще — дочь человека, стоявшего у истоков научной генетической школы Беларуси.
Любовь Турбина: «Отец сказал: «Фамилию можешь брать мужа, но стихи печатай под моей!»— Любовь Николаевна, фамилия ваша принадлежит не только литературе, но и биологии. Вашего отца, Николая Васильевича Турбина, называют основателем белорусской школы генетиков.
— Да, 20 лет работы он связал с Беларусью. А по поводу фамилии как-то мне сказал: фамилию можешь взять мужа, но стихи пиши только под моей!
— А какие повороты в его судьбе привели к тому, что в жизни вашей семьи появилась Беларусь?
— Папа родился под Рязанью, в поселке Тума. Окончил Воронежский сельхозинститут, защитил там кандидатскую. В 1939‑м поступил в докторантуру в Москву, в Академию наук, в Институт генетики. И, получается, они с мамой оказываются в Москве перед самой войной. Но с ее началом перебираются в Ашхабад, где отец находится в рядах Советской армии как курсант военно-медицинского училища. Мама ехала в Туркмению уже беременная, и родилась я в Ашхабаде. Там отец работал над докторской по теме «Вегетативное расщепление растительных гибридов».
Защита диссертации состоялась заочно, и перед самой отправкой на фронт пришли документы, что он отзывается в Москву, куда мы с родителями вернулись уже втроем... Помню день Победы в Москве. Родители отправились на салют, а я, трехлетняя, зашла под цветущую вишню, стою и думаю: «Куда же они, вот же салют!»
— Когда Николая Васильевича пригласили в Беларусь, он ведь уже был видным ученым?
— Он был деканом биофака ЛГУ — в 1945‑м его, молодого доктора наук, перевели в Ленинград. Потом часть его ленинградских аспирантов за ним в Минск поехали, там защищали кандидатские и докторские. Среди его учеников 18 докторов наук и более 40 кандидатов. В 1953‑м он был избран академиком Белорусской академии наук и назначен директором Института биологии АН БССР. Именно тогда наша семья перебралась в Минск. В 1965‑м создается Институт генетики и цитологии АН БССР, у истоков которого он стоял и которым руководил до 1970 года. У него было чутье на новые идеи во всех сферах естествознания. Например, пришел к нему человек со своими гипотезами — он его сразу взял и создал в Институте целый отдел, занимающийся генетикой рака. По его инициативе в Беларуси развернули исследования по молекулярной генетике и биотехнологии — это было совершенно внове.
На его лекциях меня поразило, что никогда в личной жизни в нем не было столько энтузиазма и такой вот... любви. Он к аудитории обращался как к самым близким, с такой надеждой на понимание!
— Он писал, что в Институте генетики и цитологии в Беларуси «оставил свое сердце». Почему переехал в Москву?
— Он продолжал с этим институтом сотрудничать, даже когда уже снова работал в Москве. Его в 1967 году избрали академиком ВАСХНИ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук). В 1971‑м отец с мамой и Васей, младшим моим братом, уезжает в Москву. Мы с сестрой уже взрослые, мы остались в Минске. Отец уехал, чтобы организовать новый институт — сейчас это Всероссийский институт сельскохозяйственной биологии, которым он и руководил несколько лет, взрастив в его стенах 11 научных коллективов. Но его влекла живая научная работа. И в 1980‑м он со своей лабораторией перешел в Московское отделение Всесоюзного института растениеводства, где работал уже до самой смерти в 1998 году...
— Вы с детства писали стихи, но поступили на физфак БГУ. Настоял отец?
— Действительно, под давлением родителей не только поступила, но и защитила диссертацию по радиобиологии. И за это я родителям благодарна. Они считали, что поэзия твердо куска хлеба не гарантирует. Но вот они переехали, мужа моего — к тому моменту я уже была замужем и имела годовалую дочку — забрали в армию. Оставшись одна с дочерью, наконец осознала: сейчас или никогда! И отправила на вступительный конкурс в Ленинградский литературный институт свои стихи. И прошла! Училась заочно. Отец, узнав, сказал: «Наконец-то Люба проявила не свойственные ей настойчивость и силу характера...» А я на самом деле решила все давно, но была скрытна и открытого неповиновения не выказывала. Бабушка наша мой характер раскусила и говорила маме про нас с сестрой: «Вот скажешь Наташе что-то сделать, она: «Нет, не буду». А Люба со всем согласится, но сделает по-своему».
Мне близок белорусский характер — спокойно делать так, как считаешь нужным.
— Отец не просто смирился с вашим стремлением в литературу, но и высоко его оценил?
— Для папы оказалось важно, что я пишу стихи, поскольку он в свое время по этой дороге не пошел. Еще в Воронеже он был знаком со ссыльным Осипом Мандельштамом. Отец показывал ему свои стихи — да, он писал стихи. И вот, когда я сочиняла свою детскую поэзию — о любви, например, — то папе показать ну никак не могла. Показывала другое, было у меня на злобу дня, про Америку, которая «в Европу свой хищный нос сует»... Хоть бери да в газету. Кстати, у него был друг, редактор журнала «Подъем», и как раз в этом журнале какие-то мои стихи он и напечатал. Но папа укорял: «Мои стихи сам Мандельштам хвалил, и то я в литературу не пошел!»
Почти год я отработала по первой профессии на белорусском реакторе. А потом удалось из Института генетики перейти в Институт литературоведения имени Янки Купалы. В отдел взаимосвязей литератур, им руководил писатель Алесь Адамович. Десять лет жизни прошло в поездах между Россией и Беларусью. Ездила на сессии, к родителям, навещала дочь, которая училась в МГУ. Мне не казалось тяжело. Сейчас живу в Москве. А папа в конце жизни, перенеся инфаркт, побывав в операционной, признался: «Я никогда не был так счастлив, как когда лежал на этом столе: ко мне вернулись рифмы...»
— Как считаете, удалось ли нам не потерять общее, как сейчас говорят, культурное пространство Беларуси и России?
— Не знаю. Это каждый понимает по-своему и видит, что хочет увидеть. Но для меня важно, чтобы оно было живо, это общее пространство. Собственно, сбережением этой общности я и занимаюсь по мере своих сил в Институте мировой литературы имени Горького, в отделе взаимосвязей литератур. Считаю это своей миссией. Мой любимый, самый главный перевод, которым горжусь, — стихотворение Богдановича:
Есть на свете такие
бродяги,
Что не верят ни в бога,
ни в черта,
Любы им только пестрые флаги
Кораблей океанского порта.
Никого им не жалко
покинуть —
Нет любимых —
не будет печали,
Безразлично, что жить им,
что сгинуть.
Одного б они только желали:
Догрести до краев
отдаленных,
Там изведать и счастье,
и горе.
И в волнах захлебнуться
соленых
Белопенного синего моря.
Мы другие — и помним,
и знаем
То, что с детства и близко,
и мило,
Не расстались бы мы
с нашим краем,
Если б хлеба для нас там хватило.
Среди улиц, под грохот
и гомон,
За шлагбаумом каждой
заставы
Деревенька мерещится,
Нёман
И огни портовые Либавы.
Екатерина Пряхина
pryakhina@rg.ru
