"Отца она простила очень давно". Дочь Мулявина откровенно рассказала о любви родителей

Книге музыковеда Ольги Брилон и Марины Мулявиной, старшей дочери нашего легендарного песняра, успех у читателей и дополнительные тиражи гарантированы. Их «Недосказанное...» действительно позволит увидеть Владимира Мулявина таким, каким его знали немногие, хотя, казалось бы, слов о нем сказано и напечатано столько, что добавить нечего. Книга максимально откровенна, местами даже чересчур, но это не сведение счетов, не попытка поквитаться за давние обиды — ничего такого здесь нет, а ведь могло бы. Пожалуй, это даже не восстановление справедливости, несмотря на то, что сведения о личной жизни Мулявина на заре «Песняров» до сих пор были скудны и туманны. Что известно публике о его первой жене: выступала в странном по нынешним временам жанре художественного свиста, прихрамывала... Ах да, еще, кажется, была старше его и опекала, пока голоса «Песняров» не зазвучали на весь мир. Собственно, это все.

По большому счету, причина собрать под одной обложкой большой семейный архив, дополнив его личными воспоминаниями друзей, коллег и самих «Песняров», у Марины Мулявиной была одна: «После мамы все видели в нем только Мулявина известного артиста, но никто не видел Володю». Ее книга — не о Мулявине, а о том самом, родном и ранимом Володе, бесспорном гении, но не легенде, а живом. И о той, рядом с которой он мог позволить себе быть настоящим, без маски. О его Лидуше.

Лидия Кармальская действительно была старше и по–матерински опекала не только мужа, но и всех музыкантов, с которыми им с Володей приходилось работать. Еще со времен Томской филармонии, с тех давних пор, когда в отсутствие денег они воровали картошку на хозяйских огородах, потому что даже выдающегося кулинарного таланта Лидуши не хватало, чтобы поддерживать их молодые организмы одним маргарином и макаронами. Опекала и тогда, когда будущие «Песняры», набирая силу своих голосов, репетировали вокализы в беседке возле гостиничного туалета в Глубоком. На время отпуска «Орбиты–67», весьма популярного тогда коллектива, частью которого были еще будущие «Лявоны», они отправились в глубинку по причине самой банальной — на заработки. Гонорары всех были более чем скромными, несмотря на многомесячные гастроли по всему Советскому Союзу. А ведь Кармальская была звездой: так профессионально высвистывать сложнейшие академические произведения на всей советской эстраде могли всего двое, она и еще один заслуженный артист в летах.

На Всесоюзном конкурсе, с которого началась их слава, «Песнярам» позволили выступить «заодно» — раз уж все равно приехали аккомпанировать Лидии Кармальской. На их успех там никто не рассчитывал, пусть даже репутация первоклассного аранжировщика и гитариста–виртуоза уже надежно закрепилась за Владимиром Мулявиным. До того коллектив, отделившийся от «Орбиты–67», был только фоном для чужого успеха и 4 года работал без отпусков, чтобы купить достойную аппаратуру. «Володя, ты — Му–ля–вин!» — настойчиво повторяла Кармальская, безгранично верившая в талант мужа. Но куда чаще звала Лётей, «крылато» переиначив его имя на свой лад. Для «Песняров» же она была «мать», «матушка» — именно так они привыкли к ней обращаться, заваливаясь в комнату Мулявиных в коммуналке над минским кинотеатром «Центральный» после изматывающих гастролей или репетиций, чтобы, наконец, нормально поесть и отдохнуть. А ведь в матери она им никак не годилась — Владимиру Мулявину, когда он влюбился как сумасшедший в первую красавицу Томской филармонии, было всего 18. А ей — 21.

Через 16 лет, уже в Минске, у него появилась другая семья. 1975 годом «Недосказанное...» Марины Мулявиной завершается. Продолжения не будет — в книге есть все, о чем ей было важно рассказать, чтобы «памятник нерукотворный» ее отцу, становящийся все священнее с каждой новой юбилейной датой, превратился в того, кто жил, ошибался и чувствовал боль так же, как любой другой. Иными словами, был настоящим. Как и те люди, чьи забытые имена также стали частью истории белорусской эстрады — «Недосказанное...» вернет публике не одну Лидию Кармальскую. И в который раз подтвердит избитую истину — всё начинается с любви.

Предсказание

— Лидка, но у него же рыбьи глаза! — говорили ей подруги.

— У него самые красивые глаза!

— Он же лысый!

— А для меня это — череп, усеянный цветами!
Марина Мулявина тогда была совсем девчонкой, но хорошо запомнила предсказание ясновидящей Анны Арго — артистки белорусской филармонии Анны Добарской, выступавшей на сцене с психологическими опытами. В 1971 году, когда будущее выглядело безоблачным, та предупредила Лиду, что у нее еще будет сын, которого она потеряет через 20 лет. Что разведется или останется вдовой и ослепнет после 55 лет... Предостерегала? Пыталась уберечь от непродуманных шагов? Когда книга готовилась к печати, поиски ясновидящей не дали результатов. А когда в начале этого года Марина Мулявина и Ольга Брилон все же отыскали ее адрес, с сожалением узнали, что Анна Добарская умерла несколько дней назад. Марина Владимировна смогла поговорить с ее дочерью, также Мариной. И узнала, что предсказание Анны Арго было не единственным:
— Только теперь я узнала, что с тетей Аней мама познакомилась еще в Калининградской филармонии. И там просила совета, что делать с мальчишкой, который готов за ней хоть на край света — ради нее папа переехал из Томска в Калининград, продолжал мотаться вслед за мамой по сценам всего Советского Союза, куда бы ее ни приглашали. А приглашали много, такой редкий талант был очень востребован. И повсюду с ней этот мальчишка, почти ребенок — 18 лет. «Ничего не скажу пока о твоем будущем, — ответила ей Анна Арго. — Но это твоя судьба». Дочь тети Ани присутствовала при разговоре и запомнила все, о чем они говорили.

Оба пророчества сбылись.

Крик

Их любовь воплощалась в песнях. Владимир Мулявин дарил жене серьги, и вот уже со сцены звучали его бессмертные «Завушнiцы»... А потом появился «Крик птицы», полный нестерпимого отчаяния и боли, когда еще ничего не предвещало их расставания.

— Этот «Крик птицы» был не единственным. Через пару лет Володя Николаев предложил папе другой текст почти на ту же тему. Появилась песня «Птица». «Муля, это же реквием», — сказал Николаев, когда ее услышал. Папа сразу же порвал ноты. После их развода я обижалась не на него — на маму. Она закрывала глаза на его измены, разделяя любовь и физиологию, считала папины романы поверхностными увлечениями — и каждый раз оказывалась права. Но вдруг подписала бумаги о разводе. Очередной роман оказался не мимолетным — папа влюбился. И она его отпустила. Годом раньше родился мой брат Вовка.

Почерк

До этого у них и почерк был похожим, нередко мама даже заполняла папины документы. Обычное дело, когда один начинал фразу, другой заканчивал — настолько близки они были. Когда отец от нас ушел, его почерк стал совершенно другим — не такой размашистый и гораздо мельче.

Но наш дом остался его домом. «Лидуша, я отлежаться», — папа приходил и оставался на неделю или больше, когда ему нужно было снять напряжение. Или даже так: «Я пожить». «Лётя, убери свой взгляд», — просила мама, которой хотелось видеть его прежние широко раскрытые глаза, а не прищур с хитрецой. Первые минуты родители держались натянуто, а потом болтали, хохотали, целовались. У папы снова блестели глаза, мама опять становилась девчонкой. У отца было три квартиры, но до 1996 года он сохранял прописку у своей первой жены.

Последний раз он пришел месяцев за 8 до смерти мамы, она уже тяжело болела. «Марина, иди к отцу, ты ему нужна больше», — сказала мне, когда дверь закрылась. Мама всегда чувствовала, когда с ним что–то не так. «Береги его, позаботься о нем», — это были буквально последние слова, которые я услышала от мамы.

Прощение

У нее была колоссальнейшая семья — душевный багаж маминых родителей был теплым и огромным. И у нее такой же — даже мои друзья прибегали к ней советоваться. Ее любовь к папе не была жертвой. Мама вполне реализовала свой талант — когда она высвистывала «Танец Анитры» Грига или «Ларго» Баха, думаю, в зрительном зале не я одна покрывалась гусиной кожей от восторга. Всю жизнь она зарабатывала больше папы, даже в годы бешеной славы «Песняров». Все свои бриллианты, меха покупала за свои деньги, не позволяя своему Лёте даже гвоздя вбить — берегла его пальцы. Что получала взамен? Его искренность.

Она не позволяла себе быть слабой — переболев в детстве полиомиелитом, мама действительно прихрамывала, но ее хромоту никто не замечал, она умела выглядеть благополучной, ходила всегда с высоко поднятой головой и ровной спиной. Не позволяла о себе заботиться, умела не плакать, хотя можно только догадываться, какую боль держала внутри. Но внутри была не только боль. Однажды сказала мне, вспоминая лучшие годы их совместной жизни: «Марина, какое это счастье — так любить и быть такой любимой!» Отца она простила очень давно — если не сразу. Судьба так распорядилась, что даже умерли они в одном возрасте. Только папа стал на три месяца старше.

cultura@sb.by