МАРТИНЯТОВА, Арина МИГУНОВА с сыном, Татьяна, Раиса и Лилия ДЕРЮЖИНЫ, 1942 год.
— Не знаю, как мне все рассказать. От переживания путаюсь, могу сбиться. А тут еще серьезные проблемы с сердцем. Вы уж простите, если что не так.
Что же тут может быть не так, за что прощать? Это я чувствовала себя виноватой, что заставила рассказать о боли, которую женщина 76-й год носит в своем сердце. Уверена, даже молодому и здоровому человеку тяжело было бы делиться такими воспоминаниями, с таким усилием извлекать их из памяти.
ЕФИМ и Прасковья Дерюжины приехали в Россоны после окончания Полоцкого лесного техникума. Главу семьи назначили директором местного лесхоза. В семье появились три девочки.
— Мы родились в Россонах. Я в 1934 году, Рая — в 37-м и Тамара — в 39-м. Только настоящие имена у меня и Томы другие – Лиля и Таня. Я по ходу объясню, как так получилось. Дом наш был разделен на две половины. До войны в одной жили мы, в другой — Антон Феофилович Купревич, родной брат известного ученого. А потом поселилась семья Павловских, о них чуть позже расскажу. На одной улице практически напротив друг друга стояли наша хата и дом Машеровых. Папа умер в 1940 году. Бабушка Дарья, мама дяди Пети Машерова, помогала нашей маме. Подсказывала, как деток лечить, что лучше на огороде посеять… Наши семьи очень сдружились. Мы бегали к ним домой, помню, бабушка угощала маковыми головками. Я в 41-м собралась в школу, не успела…
Мы находились в детском саду. Всех вдруг стали забирать родители, а нас нет. И тут прибежала мама, вся запыхавшаяся, взъерошенная, сама на себя не похожа. Сказала, что мы быстро должны бежать домой, нужно уезжать в другой населенный пункт. Но потом услышали: немцы уже заняли его, возвращаемся в Россоны. Суматоха, беготня, крики! Непонятно, кто и куда едет и бежит. Так для нас началась война.
Я совсем не понимала тогда, что организовалось какое-то подполье. Это позже слышала рассказ тети Полины: в Россоны немцы прислали из Полоцка бургомистра, он занялся организацией полиции. Позвал к себе и дядю Петю. Не прийти — это вызвать подозрение. Предложили стать заместителем, но Машеров сослался на неопытность и неумение. Чтобы отвлечь от себя подозрение, подпольщики устраивались на разные работы: тетя Поля — в больницу, дядя Петя пошел счетоводом в общину (бывший колхоз). Но со временем группа могла быть раскрыта, стали создавать партизанский отряд. А как уйти из Россон? Заметят. Тогда Машеров сказал в полиции, что должен уехать к брату, так как его жене скоро рожать, помощь нужна. Ему разрешили, выдали справку на передвижение. Но по дороге на него якобы напали партизаны, он пропал без вести.
Конечно, кто такие партизаны — тоже не понимали. Думаю, наша мама знала немного немецкий язык, стала связной у партизан. Помню, недалеко находилась деревня Осинники, где стояла мельница. Мама обменяла папины пальто и костюм на пуд гороха и 3 пуда зерна. Насыпала его в мешок и шла якобы молоть. В этих зернах носила записки, передавала сведения: кому уходить в лес, так как за ним следят, кому и что нужно сделать и так далее. Меня оставляла смотреть за Томой, а для прикрытия брала с собой Раю.
ЗАПОМНИЛА один эпизод: немцы и полицаи искали дядю Петю в Россонах, а у нас же немецкий гарнизон стоял. Рыскали по домам, вылавливали и коммунистов. А папа наш был партийным, и хоть умер до войны, но мы все равно были под подозрением. По селу друг другу передавали, что проверка высматривает, есть ли в доме икона. Если нет, значит, безбожник – коммунист.
Мы все на кухне находились, когда к нашей хате немцы с полицаями подошли. Бежать было некуда, прятаться негде. И тут открывается окно и кто-то просовывает икону. Оказывается, Дарья Петровна Машерова притянула лестницу, по ней поднялась и просунула в окно хаты икону. Не хватало времени ее вешать, мама держала в руках кухонное полотенце. Взяла быстро иконку и стала делать вид, что ее протирает. В это время в хату и зашли. Я не представляю, как бабушка Дарья могла проскочить по улице незамеченной, но она нам жизнь спасла.
У нас уточка была, игрушка такая. Разломалась на две части, только клюв их соединял. Думаю, немцы просто искали повод, прицепились к этой утке: не из детского ли сада она, не краденая ли. Мама все время повторяла, что это половинки одной игрушки, что она наша. Разговаривая с ними, наклонилась, будто бы детский горшок из-под кровати достает, а сама стягивала ниже покрывало. Там под кроватью дядя Петя раненый лежал, никто его не нашел. Знаю, что он несколько дней прятался у Масальских.
А наш сосед Павловский все время цеплялся к маме: ты попадешься скоро, ты служишь партизанам. Ненавидел ее, оскорблял открыто, сама не раз слышала. Пошел служить в полицаи, шкодничал сильно, многие пострадали по его милости. Из деревни людей согнал, чтобы ему за Россонами со своих делянок урожай собрали. А партизаны прямо возле тех делянок его и убили, сама видела его простреленную спину. Долгие годы не могла слышать эту фамилию, всю трясло просто. Немцы в отместку заставили женщин, в том числе маму и Машерову, плести кружева, которыми обивали гроб Павловского. Слышала после этого слова мамы: «Ну, теперь мне точно конец».
ЛИДИЯ Ефимовна до сих пор отчетливо помнит день, когда в последний раз видела маму. Догадку о том, кто мог выдать немцам россонцев, знает со слов Полины Андреевны Машеровой (Галановой), лечившей раненых в партизанском отряде. Она рассказывала, после выздоровления несколько человек не захотели остаться в отряде, вот кто-то из них и сдал подпольщиков.
— На столе лежала большая длинная скатерть, мы под ним играли в домик. Мама нас закрыла и куда-то ушла. Накануне я видела, как наливала в маленькую бутылочку молоко и закрывала газетной пробкой. Потом узнали, она Машеровой передачу носила. Играем и вдруг слышим крик: «Дерюжина, Дерюжинова, Дерюжинская!» Треск моторов мотоциклов, страшный шум на улице. Кто-то стал стучать в нашу дверь, мы заплакали. Помню этот дикий страх. Через окно, по той самой лестнице, которую приставила бабушка Дарья, вылезли на улицу. Маленькая Тамара повисла у меня на спине, Рая шла сама. Выскочили на улицу, а навстречу идет мама, такая маленькая, худенькая… Вся лавина немцев ринулась к ней. Закрутили назад руки и повели.
На пожелтевшей страничке газеты Ленинградского военного округа «На страже Родины» от 21 августа 1977 года Лидия Ефимовна показывает фотографию своей матери и плачет. Там же воспоминания одной из подпольщиц, которую тоже пытали вместе с Дарьей Машеровой и Прасковьей Дерюжиной: «Следователи тайной полевой полиции разместились в доме, принадлежащем некогда помещику Глушко. Красивое здание, напоминающее своими башенками и зарешеченными окнами средневековый замок, гитлеровцы превратили в дом пыток. Женщин били резиновым жгутом, чтобы привести в чувство, подносили тампон с нашатырем и лили на грудь холодную воду. Пытки Дарья Петровна переносила как-то спокойно. Голос ее всегда был ровный, особенный. Как же она любила своих сыновей, словами не передать. Как сейчас вижу: мы лежим на нарах вниз лицом, а Дарья Петровна говорит. Стучит пулемет на крыше дома, а она все рассказывает: вот Петенька окончил институт, вот Павлуша стал директором школы… Когда зарделась заря, в камеру бросили полуживую Пашу Дерюжину. И сразу у окна раздался детский голос: «Мамочка, мы пришли за тобой». Следователь-гитлеровец подвел к решетке детишек Дерюжиной. Дарья Петровна вытерла кровь, сочившуюся изо рта молодой женщины: «Встань, Пашенька, пойдем к детям». Девочки умоляли мать пойти с ними, говорили, что боятся без нее, что хотят кушать. Паша отвечала: приду скоро, а вы не расставайтесь никогда».
Пока я читала, Лидия Ефимовна дрожащими руками перебирала фотографии:
— Еще запомнила: когда маму увели, мы сначала бежали за ней, потом остались в какой-то канаве. Люди боялись к нам подходить, и их могли схватить. Только издалека бросали нам картошку и свеклу. Ночевали в этой яме, изревелись, обессилели. Ходили к тюрьме, искали маму. Самолет бомбил, нас засыпало кирпичами. И теперь это здание сохранилось, только все окошки подвала, где держали подпольщиков, замуровали. Лишь одно осталось, к нему мы всегда потом приносили цветы. В итоге староста Мартинятов объявил: детей нужно разделить и забрать в разные семьи. А у его жены была сестра-беженка Арина, потерявшая двоих сыновей. При ней только один старший сынок находился. Она спросила разрешения забрать нас троих. Но в мамин дом не пошла, боялась, что в нем жили безбожники-коммунисты, сожгли бы всех. Жили мы на окраине, в хате Мартинятовых. В погребе сохранилось немного картошки. Тетя варила по одной, давала хлебать водичку. Долго не признавались, что мама погибла. Обманывали, что сидит в Полоцкой тюрьме. Позже дядя Петя сказал.
Тетя Арина смотрела за нами, пока в партизанский отряд не забрали. Помню варежки, которые нам принесли. Сшили шубки, валеночки, старались накормить получше. Слышала я многое, когда жила в партизанском отряде. Там и узнала некоторые подробности.
9 СЕНТЯБРЯ в 4 часа утра в камеру ворвались жандармы с фонарями, стянули людей с нар, повели к озеру. Маме было всего 29 лет. Расстреляли 9 человек: Савелия Езутова, его жену, Фросю Петровскую… Людей поставили вдоль ямы на берегу озера. Среди взрослых была 13-летняя Глаша Езутова. Ее закопали раненую, не добили даже, сидящую просто присыпали землей. Погибших связывали по парам между собой за руки колючей проволокой. Мама была связана с Дарьей Машеровой.
Через 10 дней после гибели подпольщиков партизаны выбили немцев из Россон и обосновались в деревне Ровное Поле.
— В лагере мы видели, как хоронили убитых партизан. Нам нельзя было долго оставаться в отряде, у них постоянные задания и операции. Когда прогнали немцев из Россон, нас отвезли обратно и снова отдали Арине Мигуновой, дали хлеб, крупу, одежду. Дядя Петя хотел отправить на самолете на Большую землю, но от страха мы убежали, боялись оторваться от знакомых людей. Немцы снова вернулись в Россоны, а нас, вместе с тетей и ее сыном, отправили в Идрицкий концлагерь в Псковской области. Сколько мы там пробыли, не могу сказать. Потом все же разделили по разным семьям и отдали каким-то людям в Латвию.
Там же нас и крестили. Хозяева оказались староверами. Имен Лиля и Таня у них не было, поэтому меня назвали созвучным именем Лида, а младшую сестру Тамарой. Много работали на своих хозяев, хотя и маленькие были еще. Зимой я рвала пух с перьев на продажу, летом полола грядки, рубила секачом траву, кормила свиней. В Латвии у хозяина закончила 4 класса. В 1948 году я решила удрать. Нашла среднюю сестру Раю, потом вместе с ней нашли младшую Тому и тетю Арину. Может быть, мама покойная нас вела, она же хотела, чтобы мы никогда не расставались. Шли наугад, заблудились в темноте, лежали в поле, где рос горох, ели его и плакали. Нашли какую-то хатку, встретили девочек, пить попросили. Напоили и указали хутор, где, как оказалось, находились тетя Арина и Тома. Тетя помогла нас отправить в детдом, сама уже не могла смотреть: сильно болели ноги. В итоге меня, Раю и Тому на возу сена, грязных и вшивых, доставили в Краславский детдом в той же Латвии. Привезли и оставили под воротами.
О ТОМ, что когда-нибудь сможем вернуться на родину, не думали. Не надеялись, что нас может кто-то искать. Однажды, навещая своего больного одноклассника Лешу Родионова, у которого маму тоже немцы истязали и убили, разговорилась с его отцом. Случайно упомянули Клястицы. Как? Это же родные места! Рассказала, что были в партизанском отряде, командир Петр Машеров, только он, наверное, погиб. Мужчина сказал: «К твоему сведению, это первый секретарь ЦК комсомола Беларуси. Недавно в «Комсомольской правде» читал его выступление. Обязательно напиши ему».
Я так и сделала, правда, немного ошиблась адресом, но дядю Петю нашли.
Летом 1951 года за нами приехала тетя Полина. По пути в Минск, так просил дядя Петя, нас завезли в Россоны, чтобы мы смогли побывать на малой родине и на могиле мамы. Затем привезли в Минск к себе домой.
Я поступила в педучилище в том же году, жила в общежитии. Девочки остались в спецдетдоме с хорошими условиями. Он располагался между ГУМом и кинотеатром «Победа». Мы с Раей получили педагогическое образование, я работала учителем начальных классов, сестра – в Ленинской библиотеке. Тома окончила политехнический институт, живет в Молдавии. Даже не верится, что прошли такое пекло и стали достойными людьми.
БЕРЕЖНО хранит Лидия Ефимовна старые, почти выцветшие фотографии, вырезки из газет. Наград нет, они не участники, не ветераны — свидетели и жертвы, а боль, как орден, в платочек не положишь да в узелок не завяжешь. И не на груди она, а внутри. С ней просто живут. И хорошо, если ее могут прочувствовать не только дети, но и внуки, правнуки Дерюжиных.
chasovitina@mail.ru
Фото из семейного архива МЕЛЬНИКОВЫХ.
