Известный драматург, лауреат Государственной премии, председатель Белорусского союза театральных деятелей Алексей Дударев накануне Дня белорусского кино, который мы отметим 17 декабря, поделился мыслями о будущем кинематографа, современной драматургии, шестидесятниках и не только.
— Алексей Ануфриевич, вы причастны к созданию всенародно любимого фильма “Белые Росы”. Как вам кажется сегодня, что мешает киностудии создать такой же народный фильм, о котором мечтают и зрители, и критики?
— Мешает то же, что и тогда, когда он создавался. Вы думаете “Белые Росы”, “Доживем до понедельника”, “Белое солнце пустыни”, “Москва слезам не верит” появляются так же легко, как блины пекут? Хорошее кино всегда было штучным товаром. Почему оно возникает — непонятно ни для кого. В том числе и для авторов. Если бы Игорь Михайлович Добролюбов сидел сейчас на моем месте, он сказал бы то же самое, потому что никто не ожидал такого успеха. Наверное, все, что делается с любовью — а этот фильм делался с любовью, начиная со сценария и заканчивая озвучкой, — любовь и получит. С любовью добра Добролюбов его снимал! И композитор, и актеры, и сценарист — все вокруг этого материала объединились. Поэтому самое главное, чтобы в нашем кино сейчас появился такой материал, который полюбили бы все. И который ни в коем случае не являлся бы продукцией. Как только художественный материал становится продукцией, можно сразу сказать — ничего путного не получится.
— Может, сейчас появилось больше вещей, которые разъединяют общество? Поменялись ценности?
— Ценностью стало то, что ей не является и даже не имеет права претендовать ею быть. Но почему люди хотят смотреть и пересматривают фильмы, которые я перечислил? Потому что там остался заряд добра. Когда я становлюсь хвастливым, обязательно говорю, что я один из авторов “Белых Рос”, и вижу по глазам, что ко мне иначе начинают относиться. Более позитивно, глаза у людей загораются. Все остальные почетные звания, признания меркнут. Такой материал, рассказ о семье был бы востребован и сегодня.
— Может быть, дело в оплате труда сценариста, драматурга? Раньше с этим было лучше — труд пишущего человека уважали?
— Дело не в материальной незаинтересованности. Хотя я навлеку на себя громы и молнии... Либо ты пишешь душой и сердцем и за это за все отвечаешь, либо ты создаешь продукцию. Если втюхал ее — хорошо. Вот друг другу все сегодня и втюхивают... Но у большинства зрителей эта продукция вызывает духовное несварение. Это, мне кажется, очень опасное заболевание и неизлечимое.
— Алексей Ануфриевич, раньше ваши пьесы шли по всему Советскому Союзу... Сейчас их можно встретить в репертуаре МХАТа им. М. Горького под руководством Татьяны Дорониной, московском театре на Таганке, Забайкальском, Севастопольском, Ульяновском, Калужском театрах... Значит ли это, что драматург Дударев востребован и сегодня?
— С Татьяной Васильевной Дорониной имею честь быть лично знакомым. Но дело в том, что на контактах, на знакомствах, на авторитете у меня никогда ничего не делалось. Если я нужен, значит, нужен. Востребован сегодня не драматург Дударев, а то, что драматургу Дудареву болит, то, что ему ценно. И меня это радует, и рисует для меня позитивную перспективу, поскольку не все потеряно. Хотя, наверное, ничего не может быть потеряно до конца и не будет никогда.
Иногда спрашивают: почему ты не пишешь? Это я-то не пишу? Только вот сейчас работаю над тремя пьесами... Но многие режиссеры возвращаются к тем моим произведениям, которые были написаны раньше, которым уже несколько десятков лет. И они, как те же “Рядовые”, к моему большому сожалению как человека и христианина, стали еще более актуальными, чем тогда, когда создавались.
— Иногда ваши коллеги по ремеслу говорят, что у них руки опускаются: литература ни на что не влияет, звериное начало в человеке по-прежнему побеждает.
— Делай что должен и будь что будет. Исполняй свой долг. Творчество с отдачей мало связано. Иногда человек может потратить всю жизнь на литературу, но при этом не быть успешным, а потом после его смерти произведения вдруг становятся популярными и работают. Никто ничего не знает наперед. Конечно, было бы лучше, если бы я знал: посмотрит человек спектакль по моей пьесе, напитается и тут же изменит свою жизнь. Но для этого слишком большая гордыня должна быть у автора. Библия тысячелетиями мало что может сделать с нами грешными. А мы хотим, чтобы какие-то сочинения моделирования жизни обыкновенного человека вдруг изменили бы всех остальных. Но литература и искусство необходимы. Литература была и будет первой ступенечкой к храму. А дорога к храму очень непростая и очень тернистая.
— То есть театр, искусство богоугодное дело? Иногда такие дискуссии все еще возникают, в частности, на фестивале “Золотой Витязь”.
— Конечно! Но я имею в виду настоящее искусство и настоящий театр. А не то, что мы часто имеем сейчас и что широко тиражируется. Любой может сказать: “Я так вижу! Это новый язык искусства, это моя связь с космосом!” И обязательно найдется кто-то, кто скажет: “Да, в этом что-то есть”. Андерсоновских мальчиков нам не хватает, которые сказали бы: “Король-то голый!” Современный андерсоновский мальчик может сказать еще грубее: мало того что голый, так еще и не король никакой. В сказке хоть король был. Есть какие-то вещи, которые я никогда не приму, я воспитан другим поколением и воспитан на правде.
— Что вы думаете о молодых белорусских драматургах? Кажется, после фестиваля национальной драматургии в Бобруйске вы высказывались довольно оптимистично по сравнению с прошлыми годами?
— Мне было интересно смотреть спектакли “Точки на временной оси” и “Синдром Медеи” по пьесам Дмитрия Богославского и Юлии Чернявской. Я почувствовал себя в театре.
О других работах, к сожалению, подобного сказать не могу.
— Вы чувствуете себя человеком поколения? Кажется, что ваши коллеги и однокашники — Татьяна Лихачева, Виктор Гудинович, Александр Шаров — и сегодня остаются большими романтиками. До последнего дарил радость и оптимизм зрителям Сергей Журавель.
— Наверное, мы внесли какое-то свое ощущение правды в искусство. Какой-то свой оптимизм, мы послевоенное поколение, нам, наверное, передалось от родителей ощущение счастья, мира, свободы.
— Можно ли сказать, что человеческая порода в театре и искусстве мельчает? Исчезает масштаб человеческой личности?
— К сожалению, да. И подобное ощущение есть не только у меня одного.
— Вам свойственно романтизировать советское время? Близки ли вам шестидесятники и их эстетика?
— Мне никогда не нравились революционеры, ниспровергатели ни в искусстве, ни в жизни. Поэтому, наверное, и шестидесятники не близки.
— Вы начинали свой творческий путь как актер, никогда потом не хотелось вернуться на сцену уже в зрелом возрасте? Не все знают, что вы даже играли роль директора рыбного завода в “Белых Росах”, эпизод не вошел в картину, но есть в вашем сценарии.
— Нет, не хотелось. Хотя я выходил несколько раз на театральную сцену в разных образах уже в зрелом возрасте. Например, в “Полочанке” в постановке Андрея Андросика. Я снимался в кино в картинах “Купальская ночь” и “Его отпуск” вместе с Анатолием Кузнецовым, знаменитым товарищем Суховым из “Белого солнца пустыни”. Когда у меня под влиянием Василия Макаровича Шукшина, которого я считаю своим крестным отцом в литературе, хотя мы и не были знакомы, проснулась страсть к писательству, я понял, что совмещать литературный труд с актерской профессий не получится. Хотя Шукшин совмещал, у него получалось. Но, как мне кажется, как писатель он глубже, чем актер.
— Расскажите о вашей семье, продолжил ли кто-нибудь заниматься творчеством или вы специально уберегли детей от этого и отдали их в земные профессии?
— Я не хотел, чтобы мои дети стали актерами. Все-таки зависимая профессия. Сын Максим художник, занимается росписью храмов... Дочь Алеся — юрист. Сейчас самая большая радость внуки: Арсений, Иоанна, Андрюша.
— Какой совет вы дали бы двадцатилетнему Алексею Дудареву?
— Иди вперед, не бойся, все будет еще лучше, чем ты можешь себе представить.
pepel@sb.by
