— История ансамбля «Самоцветы» на первый взгляд гладкая, как отшлифованная волнами морская галька. Но это не так. Помимо ярких побед, у нас было много трудностей, недопонимания и конфликтов. Приходилось пробиваться, грудью прокладывать дорогу, пройти даже через раскол команды. В итоге все это отразилось на моем здоровье. Десять лет назад мы отметили 35-летие группы концертом в Кремле, и я слег. Спас меня Дима, сын. Если бы не он, мы с вами не разговаривали бы.
За здоровьем я совершенно не следил. Столько дел, что некогда по врачам бегать. Особенно нелегко пришлось как раз перед упомянутым юбилеем «Самоцветов», когда занимался всем и сразу: и сценарием программы, и финансированием, и репетициями. К тому же сам тот концерт и вел. Как вы понимаете, нервотрепка страшная. Через неделю, когда приходил в себя, Дима вдруг начал на меня давить, просить, чтобы проверил здоровье. Я отнекивался, говорил, что поводов для беспокойства нет. В один прекрасный день он просто посадил меня в машину и отвез в госпиталь при Министерстве авиационной промышленности.
Потрясающая больница с замечательными докторами! За неделю меня тщательно обследовали и выяснили, что сонная артерия на 78 % поражена бляшками. Еще немного — и все бы закончилось плачевно. Когда нам это объявили, Дима схватил меня за руку и прямо в больничной одежде повез на консультацию в Институт хирургии имени Вишневского, к профессору, внуку легендарного медика, изобретателя всем знакомой мази, Александру Александровичу Вишневскому. Доктор честно сказал, что операцию сделает хоть завтра, но за реабилитацию не ручается: случай тяжелый. Предложил отправиться в Германию, в Нюрнберг, к врачу, которого знал лично и которому доверял. В тот же вечер мы — я, жена и наши дети — устроили семейный совет. Решили, что рисковать не станем, оперироваться надежнее в Германии. Туда меня сопровождала Люся, моя жена, и Инна, наша дочь. Уже через неделю вернулся домой. Выписывая, врачи честно сказали, что, если бы не спохватился, жить оставалось не больше полугода.
С тех пор сижу на лекарствах, но по-прежнему руковожу «Самоцветами», поем любимые народом песни.
— В этом году ансамблю исполнится 46 лет! Есть ли у долгожителя официальный день рождения?
— Рождение «Самоцветов» связываю с 1970 годом, когда, окончив Московскую консерваторию, я оказался в составе артистической делегации в Японии на выставке «Экспо-70». 29 января у нас с женой родился Дима, а через месяц я уже улетел в Японию и вернулся лишь осенью, когда сын уже уверенно стоял в манежике. (Смеется.) Несколько месяцев мы проработали в павильоне Советского Союза, где пропагандировались советские достижения и русская кухня. Особенно большой популярностью, как ни странно, у японцев пользовались шашлыки, водка и киевские котлеты. Именно там, на выставке в Осаке, я задумал создать свой ансамбль и определился, в каком музыкальном направлении двигаться.
— Какое отношение выпускник консерватории имел к котлетам?
На выставку съехались делегации из десятков стран, у каждой — свой павильон, где вечерами проходили концерты, выступления танцевальных и музыкальных коллективов: фольклор, поп-музыка, классика. Там я увидел и услышал самого Тома Джонса с его «Delilah» («Делайла»). Та поездка для меня, молодого парня, стала невероятным потрясением — будто вышел в открытый космос. У музыкантов из капстран оказалось огромное количество микрофонов, гитар, синтезаторов, колонок с чистейшим звуком. У нас и в помине ничего подобного не было! Конкуренции в то время на советской эстраде не было никакой. Только появились «Поющие гитары», «Веселые ребята» и «Голубые гитары» — все, больше никого. Все играли на допотопных инструментах.
По субботам я смотрел по телевизору полуторачасовые программы мировых звезд. У нас тех артистов и те коллективы вообще не показывали — в лучшем случае мелькала какая-нибудь Вондрачкова, Марыля Родович да Карел Готт. Насмотревшись на все это великолепие, я решил создать кардинально новую группу, нетипичную для того времени в нашей стране. Сразу решил, что солировать будет яркий, харизматичный вокалист — по аналогии с Томом Джонсом.
Новой команде, которую я намеревался набрать в Москве и которой еще не придумал имя, явно требовалась хорошая аппаратура. В общем, все деньги, которые заработал за восемь месяцев, вбухал в будущие «Самоцветы». Брал в магазинах все, что считал нужным. Это «нужное» поместилось в итоге аж в 15 огромных ящиков!
— Интересно, как жена отреагировала на такую непозволительную трату семейного бюджета?
— Накануне вылета я позвонил Люсе: встречай в аэропорту, закажи вместительный автобус.
— На месте вашей жены я решила бы, что муж холодильник японский везет.
— Люся тоже надеялась на лучшее. (Смеется.) Думала, что я жемчуг привезу, наручные часы Seiko, жутко популярные в то время, одежду. В эпоху дефицита нужно было буквально все.
— Когда правда вскрылась, жена устроила скандал?
— Нет, она плакала. И повторяла: «Зачем? Для чего все это?» Но я-то четко знал цель и к ней стремился. Как только вернулся в Москву, бросился на поиски вокалиста своей будущей группы. Знакомые подсказали, что в Тульской филармонии работает латыш Лев Пильщик — вылитый Том Джонс: и голос похож, и внешнее сходство поразительное.
Лева полгода поработал в ансамбле и заложил основу, на которой в дальнейшем укрепились «Самоцветы». Но ему пришлось уехать: тогда из-за проблем с пропиской в столице невозможно было оставаться на долгое время. Много мы поменяли солистов, но каждый был похож на Тома Джонса. Приходил на прослушивание никому не известный в то время Саша Серов. Я ему сказал: «У вас красивый голос, и вы здорово поете, вам надо делать сольную карьеру». Он обиделся, что я его не взял в ансамбль, а теперь при встречах обнимает и говорит: «Юра, спасибо тебе большое, что дал возможность поверить в себя».
Подобный случай был и с Сашей Малининым — он тоже просился к нам, а я не взял. Услышав, как он аккомпанировал себе на гитаре, пел романсы, посоветовал подать заявку на конкурс молодых исполнителей в Юрмале. Так он и сделал, стал победителем и быстро набрал популярность.
У нас много кто начинал: и Саша Барыкин, и Леша Глызин, и Владимир Кузьмин — уже давно легендарный человек! А до «Самоцветов» Володя был начинающим музыкантом, его на работу никуда не принимали. А я взял на место уехавшего в Швецию гитариста Валеры Хабазина.
— Мне в семье очень хорошо, мы с Люсей постоянно вместе. Можем и поругаться, но дуемся друг на друга не больше получаса— «Самоцветы» подарили вам дружбу с Пресняковыми — Еленой и Владимиром. Они ведь тоже стояли у истоков коллектива.
— Не совсем: ребята пришли в группу позже, уже в 1975-м. Познакомились мы случайно. Я отдыхал с женой в Одессе, вечером оказались на концерте в филармонии, на выступлении ансамбля «О чем поют гитары»: Лена пела, Володя играл на саксофоне. Вскоре у них закончился контракт в одной из филармоний, они вернулись в Свердловск и сидели там без работы. Тогда я их пригласил в «Самоцветы». Пресняковы приехали в Москву, когда их Вовочке, младшему, было семь лет, а моему Диме — пять. Они, кстати, стали первыми иногородними в нашей группе, кого удалось прописать в общежитии Москонцерта.
— Интересно, как родилось название вашего ВИА? Почему «Самоцветы»? И были ли другие варианты?
— Название подсказал Олег Анофриев. Мы с ним и с Левой Оганезовым были на гастролях (выступали тогда трио, Олег пел, мы аккомпанировали) и зашли в универмаг. У секции «Русские самоцветы» Олег мне говорит: «Юр, название хорошее». А мы тогда только репетировать начинали с новой группой, это был конец 1970 года. И я лихорадочно искал варианты, записывал в блокнотик все, что предлагалось. Написал: «Русские самоцветы», а Олег засмеялся — в группе же половина с нерусскими фамилиями!
До лета 1971-го был в поисках, ансамбль выступал без названия. Пока наконец не оказались с ребятами на эфире популярной тогда радиопередачи «С добрым утром!». Мы спели в эфире «Увезу тебя я в тундру», и ведущая спросила: «Как называется ваш ансамбль?» «Да пока и никак», — говорю. Она предлагает: может, хотите обратиться к радиослушателям? И я попросил в эфире присылать письма с предложениями. Чего нам только не предлагали, тысячи названий! От «Тундры» и «Романтиков» до «Белоснежки и семи гномов». Попадались и «Самоцветы» — как слово из той песни: «Сколько хочешь самоцветов мы с тобою соберем». В октябре 1971 года я определился.
— Вы быстро стали популярными?
— В 1970-м редактор Галя Гордеева сделала на радио программу «Запишите на ваши магнитофоны». Ее слушали миллионы. Если песня нравилась, записывали на бобины и крутили уже по всей стране. Мы спели в эфире «Школьный бал» и наутро проснулись знаменитыми. (Смеется.)
— У вас вообще весь репертуар удачный. Вам, наверное, пришлось побегать за маститыми композиторами и поэтами?
— Сначала пришлось, конечно, постоять в очереди, а потом уже композиторы сами выстраивались в очередь к «Самоцветам».
Марк Фрадкин сыграл серьезную роль в биографии ансамбля, дав нам исполнить «Увезу тебя я в тундру» и «За того парня». Уже позже я предложил Леве Лещенко спеть песню «За того парня» в Сопоте — с ней он и победил. Потом Кола Бельды отправился в польский Сопот. Я разрешил ему исполнить «Увезу тебя я в тундру». Эта песня добавила ему популярности, но «Самоцветы» были первыми исполнителями.
С мамой и папой (начало 1970-х)— Есть еще одна замечательная песня — «Не надо печалиться». Сегодня она особенно актуальна…
— Музыку написал генерал милиции Алексей Гургенович Экимян. В тот момент он был заместителем начальника Московского областного УВД. А слова принадлежат Роберту Рождественскому. Мне как-то позвонили с фирмы «Мелодия» и попросили приехать. Генерал вошел в форме, все встали, он сел к роялю и исполнил эту песню. Мне она сразу понравилась, «Самоцветы» ее до сих пор исполняют.
Или вот еще один счастливый случай. Однажды мы приехали на гастроли в Новосибирск. После концерта за кулисы зашел молодой человек — студент мединститута Олег Иванов. «Можно, покажу свою песню?» — спрашивает. И запел: «Унижаться, любя, не хочу и не буду…» Мимо проходила моя супруга Людмила. Она остановилась и говорит: «Хорошая песня». И пошла дальше. Я думаю: «Женщинам наверняка понравится! У Люси отменный вкус». Эту песню, «Горький мед», мы записали сначала с Сашей Барыкиным, потом с Аркадием Хораловым.
В общем, мне везло на авторов, а им везло на нас. Мы давали публике то, что она хотела. Думаете, почему у нас было безумное количество концертов? Рекорд коллектива — 124 концерта в месяц. И ведь все вживую!
На «Самоцветы» шла молодежь, чтобы услышать гитару. До конца 1960-х годов электрогитар на советской эстраде не существовало. Нет, были семиструнные, но это все не то. У нас на концертах можно было услышать необычные звуки и эффекты — например, гитарный пронзительный фузз, как у Гэри Мура. Народ к нам валом валил послушать. Мы выбрали правильное направление: современная советская песня в переложении вокально-инструментального жанра. Мулявин поймал это в белорусской песне, мне удалось в советской.
О популярности я не думал, тем не менее слава к нам пришла быстро. В 1971-м начали выступать, в 1974-м стали лауреатами V Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Активно гастролировали. Я валился от усталости: на сцене проводили по 12 часов!
— Видимо, зарабатывали бешеные деньги?
— Долгое время «Самоцветы» находились на концертных ставках, а не на сольных. За концерт каждый участник ансамбля получал 9 рублей. А если работали бы сольно, то 18! Нам подняли ставки только после того, как в 1974 году мы стали лауреатами.
Заработанное в основном тратили на инструменты. Что касается бытовых удобств, то советские времена были особенные: деньги есть, а потратить не на что. Машину купить — проблема, квартиру — вообще невозможно. Правда, мне удалось решить квартирный вопрос еще до «Самоцветов». После свадьбы мы с Люсей жили вместе с ее папой в 18-метровой комнате в коммуналке на Павелецкой. В мои редкие выходные тесть деликатно уходил гулять часа на четыре и оставлял нас одних.
Позже я снял комнату, где, кроме старого кожаного дивана и стула, не было ничего. И вдруг я узнал, что Союз композиторов строит 9-этажный дом на Преображенке. Поскольку в то время я учился в консерватории, пришел на прием к Вано Мурадели, секретарю правления Союза композиторов СССР, и попросил помочь. Он пожалел молодых, вмешался, нам дали двухкомнатную квартиру. Над нами жил пианист Владимир Крайнев с мамой. Позже он стал мужем Татьяны Тарасовой.
— Расскажите о своей жене, которая идет с вами по жизни уже 52 года.
Познакомила нас певица Мария Лукач. Поболтали с Людмилой минут пятнадцать и разошлись. Я даже о свидании не попросил, потому что на следующий день улетал на месяц во Вьетнам, затем в Китай. Это была моя первая загранкомандировка — работал аккомпаниатором у звезд советской эстрады. Вернулся и сразу помчался к Люсе на репетицию. А ее нет: они с коллективом улетели на гастроли. В общем, встретились лишь через три месяца.
— Какие места в Москве связаны с вашим романом?
— Первое свидание прошло на Тверской, напротив Центрального телеграфа, в кафе-мороженое «Север». Мы пили шампанское и ели мороженое. После этой встречи все у нас закрутилось-завертелось: ходили в кино, гуляли.
Я уже знал, что женюсь на этой необыкновенной девушке, но сначала решил купить машину. Так прямо и сказал: «Люся, распишемся, только когда я буду с автомобилем». А очереди тянулись по несколько лет! Но мне повезло: моя подошла быстро, всего через полтора года. И я приобрел 408-й «Москвич». Это было счастье! В долги, правда, пришлось влезть. Помню, что накопил всего 1200 рублей, а надо было 4500 рублей. Зато после этого сразу женился, как и обещал. Свадьбу сыграли 9 октября 1966 года, шумно погуляли в ресторане в Доме журналистов, на Никитском бульваре.
— А зачем вам так нужен был автомобиль?
— Я же контрабасист, а как такой громоздкий инструмент в метро таскать? Хранил одно время у нашего барабанщика Миши Ковалевского — он жил на Петровке. На концерт и с концерта мы в складчину брали такси, но так же не могло всю жизнь продолжаться.
— Юрий Федорович, как вы стали музыкантом? Родители были людьми творческими?
— Нет, папа — инженер-строитель, мама — учительница. Простые люди, родились в деревнях. Поженились, а через неделю война началась, и папа ушел на фронт танкистом. Когда в 1942-м отступали, он заехал на два дня домой (они с мамой жили в Ростовской области), и… я появился в проекте. А когда Советская армия наступала, он опять же заехал на танке домой. Я уже родился, и папа впервые меня увидел.
Отец, Федор Михайлович, прошел всю войну, дошел до Берлина. Человеком он был музыкальным, играл на гармошке и, когда наши войска оказались в Вене, зашел в магазин и взял там три хороших аккордеона — два больших, а один маленький. Кроху положил с собой в танк, командиром которого был, а остальные инструменты погрузил в полковую машину. А в нее попал снаряд… Маленький аккордеончик приехал с отцом домой в Лопасню (теперь это город Чехов, куда мы перебрались после войны), и я самостоятельно учился на нем играть. На праздники — в День танкиста, на 1 Мая и 9 Мая — папа брал инструмент и играл частушки.
То, что моя жизнь окажется связанной с музыкой, никто не мог даже вообразить! Окончил семь классов и за компанию с соседским парнишкой отправился в Подольск, поступил в техникум. И там впервые увидел эстрадный оркестр. Пришел в полнейший восторг и попросил дать мне инструмент. Получил, что было: духовой тенор, похожий на трубу. Мне он не понравился. Поиграл две-три репетиции и ушел в струнный оркестр. Меня определили на бас-балалайку — ну, это куда интереснее. Но играть надо было по нотам, а я их не знал.
Купил самоучитель, стал заниматься. Когда на экраны вышел потрясающий фильм «Серенада солнечной долины», влюбился в контрабас. И решил освоить его во что бы то ни стало. Пошел к директору клуба нашего техникума, пристал: давайте купим контрабас! В общем, добился своего, мы поехали в Москву и вернулись с моей мечтой. (Смеется.)
Пошел в музыкальную школу, а там преподают только виолончель. Инструменты похожи, но струны иначе расположены. С педагогом стали изучать контрабас, через месяц кое-как разобрался. Прихожу в городской эстрадный оркестр, которым руководил Костя Моисеев — он еще жив, дай Бог ему здоровья. И он меня, 15-летнего самоучку, взял, поставил в парке на танцах играть.
А потом я попал на концерт симфонического оркестра Московской областной филармонии, где было аж восемь контрабасов. Увидев это великолепие, онемел. После концерта подошел к одному из музыкантов. Говорю: «Я Юра. И тоже люблю этот инструмент». Он говорит: «А я Володя». Так и познакомились. Этот человек, Владимир Михалев, сыграл в моей жизни, наверное, решающую роль. Он почему-то расположился ко мне, стал приглашать к себе в Москву в гости. Жена, мама, бабушка, сестра-скрипачка — вся его семья ко мне хорошо отнеслась. Бабушка всегда блинами кормила, когда я в гости приезжал. У них хорошая квартира была, две комнаты, и я нередко оставался ночевать.
Окончил техникум с отличием, собрался поступать в геологоразведочный институт. Профессия хорошая, но душа лежала к музыке.
И Володя вдруг говорит: «У друга в оркестре Московского отделения музыкальных ансамблей контрабасист заболел, позвони ему». Так мы познакомились с Левоном Мерабовым, который написал песню для Пугачевой про роботов. Я стал усиленно заниматься, и вскоре с подачи Левона меня приняли в Москонцерт. А потом освободилось место в ансамбле у Эмиля Горовца, и он пригласил меня к себе.
В общем, с конца 1961 года у меня началась артистическая жизнь. Все складывалось довольно удачно. Я уже стал зарабатывать столько, что смог переехать в Москву. Поступил в МАМИ (автомеханический вуз), где была хорошая самодеятельность. Получил студенческий билет и одновременно пропуск на Завод имени Лихачева — в литейный цех. Практика была такая: неделю учишься, неделю отрабатываешь знания на заводе. А мне музыкой надо заниматься — я же еще в Москонцерте числюсь. И вот мой любимый друг Володя, окончивший училище имени Ипполитова-Иванова, взял меня за руку и повел прямо к директору учебного заведения. Сентябрь, экзамены прошли, студенты зачислены. Володя бухнулся на колени и говорит: «Возьмите его, хотя бы на вечернее отделение: он прославит наше училище».
С женой и детьми (1980)— А как вы в консерватории оказались?
— Снова счастливый случай! С 4-го курса дирижер Михаил Тэриан забрал меня в консерваторию, потому что их симфонический оркестр оказался без контрабасистов. Со всеми четырьмя произошли несчастья — бывает же такое!
А я уже концертмейстер, за четыре года научился играть все партии, симфонии, концерты. Ну, меня и зачислили студентом консерватории. Родители, конечно, в шоке, но потом смирились. Работал я только в Москве — на гастроли ни времени, ни сил не хватало. Играл в так называемом дежурном ансамбле, который аккомпанировал разным певцам. Среди них были Маша Лукач, Ира Подошьян, папа Филиппа Киркорова Бедрос — мой друг.
— А как же жена? Она все гастролировала?
— Пришлось мне Люсю из мюзик-холла забрать: радужного там оказалось мало, да и хотелось с ней больше времени проводить и вместе работать. Придумали актерско-хореографический номер «Девушка и контрабас», но он был неудачным. Она стала ездить со мной, вести наши концерты — я тогда много работал с Люсей Гурченко, Олегом Анофриевым. Хотя ее мечтой всегда был танец.
Чуть позже жену пригласили работать в новое варьете «Арбат». Это уже после того, как Дима появился на свет.
— Что вы поняли за полвека семейной жизни? В чем секрет счастливого союза?
— За артистами закрепилась слава легкомысленных персон, этаких попрыгунчиков. Понятно, соблазнов много… Если не понимать, что главное в жизни — семья, что не следует приносить ее в жертву работе, что без тактичности, готовности идти на уступки, без ограничения себя любимого ничего хорошего не получится, брак не пройдет испытание временем. Или тогда не создавайте семьи. Живите в одиночестве или в гостевых браках.
Для меня никогда не стоял вопрос: семья или что-то еще. Может быть, потому что родители прожили вместе всю жизнь. И дедушки с бабушками обошлись без разводов. Мне в семье очень хорошо, мы с Люсей постоянно вместе. Можем и поругаться, но дуемся друг на друга не больше получаса. Поднимусь на второй этаж и сижу там, вожусь с компьютером, а жена смотрит свой канал Культура. А потом встречаемся на кухне и как ни в чем не бывало садимся пить чай.
С внуками Димой и Стефанией (2005)— Юрий Федорович, поклонницы вас никогда не донимали?
— Они были у солистов, у молодых красивых парней, которые пели популярные песни. А я что — я руководитель. На меня и внимания-то не обращали.
— У вас прекрасная семья, замечательные дети и внуки. Скажите честно, удавалось уделять время воспитанию Дмитрия и Инны?
— Каждую свободную минуту! Их было мало, поэтому проходили наши встречи в радости. Нам очень помогала моя теща — Валентина Феоктистовна. Возила Диму с шести лет четыре-пять раз в неделю в музыкальную школу — от Преображенки до Мерзляковки на трех видах транспорта.
Общеобразовательная школа, к счастью, располагалась во дворе. Когда появилась дочь Инна, нам стал помогать Люсин отчим Александр Васильевич. Если я бывал в Москве, то сам возил детей, чтобы хотя бы в машине пообщаться. Люся водила детей в театр, в музеи, на балет — она это любит. Для меня было открытием, что Дима обожает живопись. Он прекрасно в ней разбирается и очень много читает.
И Стефания, внучка, потихонечку тоже приобщается к искусству. И Дмитрий-младший, сын Инны, интересуется. Он учится в Лионе и в выходные ездит в Париж. Думаю, что и в ночной клуб может сходить, но днем — обязательно в музей. Он хорошо знает современную музыку. Даже Дима-большой с Димой-маленьким консультируется.
— Юрий Федорович, а что вы ждали от детей? Какие ставили цели?
— Я мечтал о том, чтобы Дима окончил консерваторию. Но получилось так, что это оказалось под вопросом. Дима в середине 1990-х стал востребованным и популярным эстрадным исполнителем, каждый выходной — концерты. В понедельник утром прилетал, я его вез на занятия, следил, вдруг что-то не так сыграет. В итоге он окончил консерваторию с красным дипломом. Очень горжусь сыном! Конечно, ему приходилось трудно. Я хотел, чтобы он поступил в аспирантуру. Но в тот момент у них с Леной начался роман, стало совсем не до учебы.
Сын вообще не доставлял никаких проблем. С Инной было гораздо больше хлопот: она хитрила, иногда привирала. Например, сказала нам, что поступила в музыкальное училище, а сама с подружкой, Наташкой Кобзон, уехала куда-то в круиз вместо экзаменов.
— Ничего себе! Что вы в таких случаях делаете? Кричите, топаете ногами?
— Может быть, раз что-то такое себе позволил. И все. Я мягкий родитель. А потом она сама взялась за ум и получила образование. Окончила экстерном школу и поступила в ГИТИС. Причем к моему другу Борису Сергеевичу Брунову, а меня об этом даже не оповестила. Он, конечно, понял, чья Инна дочь, но поблажек ей не делал. Она хорошо себя показала, и ее приняли на бюджетное отделение.
Дети должны сами выбирать свой путь, им не стоит ничего навязывать. Правда, Диме я все-таки навязал. А у Инны музыка не пошла, хотя иногда садится за инструмент — она прилично играет на рояле.
Главное, чтобы у детей было любимое дело. Любое! В том, что они оба выйдут на сцену, не сомневался: им это с детства нравилось. Помню, как в Юрмале, в зале «Дзинтари», давали сольный концерт. Инна выбежала из-за кулис почти на сцену и танцует — и весь зал на нее смотрит с улыбкой. А на какой-то своей любимой песне вышла с нами и начала подпевать. Дима работал у нас клавишником целый год, вместо Андрея Миансарова. А потом у него все само пошло: и песни, и цветы, и поклонницы, и популярность.
— Советы своим взрослым детям даете?
— Стараюсь, конечно, уберечь от явных ошибок. Но это лишь в творчестве — в личную жизнь мы не лезем. Да они все равно не послушают. Мы с Люсей выбрали созерцательную позицию: если совет, то в мягкой форме. Ну, иногда можем пожать плечами и сказать: «Мы же вам говорили!» (Смеется.)
— Вы начали рассказывать о внуке, 18-летнем Диме, который учится во Франции. По какой специальности?
— Он учится в Институте Поля Бокюза — это ресторанный бизнес. Дима очень всем этим увлечен. Когда созваниваемся, а это бывает каждый день, рассказывает много интересного про обучение и вообще о жизни там.
С женой, дочерью и внучкой Стешей на выпускном вечере в школе у внука Димы (2016)— Как вам удалось добиться таких близких отношений с внуком?
— Получилось так, что последние пять лет — после того как Инна развелась — мы все вместе жили в одном доме, за городом. И Дима очень привязался ко мне и бабушке. Доверяет нам даже то, что маме не может рассказать. Но Инна этого не знает: она думает, что она главная. Это я секрет раскрываю, вы никому не говорите.
— Только нашим читателям.
— Только им, да. И когда Дима был подростком, мы вместе проходили весь его трудный период. Инна одна не справилась бы: она очень много работает, занимается нашим ансамблем «Новые Самоцветы». Получилось так, что десять лет назад, к юбилею группы, я захотел придать песням свежее дыхание и предложил Инне спеть «Не надо печалиться» и «Рассвет, закат». Она заупрямилась, не воодушевилась моим предложением. А потом уступила. Она и сейчас говорит, что сделала это ради меня, чтобы основатель «Самоцветов» был спокоен за свое детище. (С улыбкой.) Почему, собственно, репертуар, который я выстрадал, должен отдать кому-то чужому, не использовать для своей семьи?
Они тогда с музыкантами отлично выступили, и я предложил создать группу. Первое время я все контролировал, помогал: и записи делал, и искал аранжировщика, солистов, подбирал репертуар. А теперь они все делают сами. Мне нравится.
— Со Стешей, вашей внучкой, вы так же близки, как с Димой?
— Стешей больше управляет Лена, ее мама. К нам она приходит только пожаловаться на то, как ей тяжело с родителями. Это шутка. (Смеется.) Нет, у них все хорошо, но возраст у Стефании такой, что девочке очень хочется самостоятельности. Ведь ей уже 17.
— Как вам кажется, все то, что вы имеете, ваша личная заслуга или так счастливо сложилась судьба?
— Я сделал себя сам. Родители мечтали, чтобы я был инженером. Жена первое время вообще не хотела этих «Самоцветов» никчемных. Она же не знала, что из них что-то дельное получится, что я стану народным артистом России. Ей хотелось, чтобы муж играл в Большом театре в симфоническом оркестре. Люся мне говорила: «Мог бы работать с Башметом или со Спиваковым». А Юра Башмет мне так однажды сказал: «Всю свою юность я играл на гитаре твои песни». Это ли не высшая похвала?
— Вас можно назвать богатым в материальном смысле человеком?
— Абсолютно нет. Заработки были хорошие, но товарищ Павлов, тогдашний премьер-министр, вмиг превратил мои сбережения в пшик. Помните ту денежную реформу? За 150 тысяч рублей я получил, условно, буханку хлеба. Машина есть, квартира, дача старенькая, без удобств, — просто участок 12 соток с домом 1957 года и туалетом на улице. Мы, конечно, на ней не живем. Можно ли назвать это богатством?
То, что мы живем с Люсей в хороших условиях, в загородном доме, — это уже заслуга детей. Мы с женой всю жизнь работали, заработали пенсии — как у всех наших ровесников. Я и сейчас много работаю. «Самоцветы» дают концерты, немного — пять-шесть в месяц, — но энергии мы тратим, как и прежде, уйму. Гастроли даются уже непросто. Но у всех наших музыкантов семьи, их надо кормить. Когда-то было больше корпоративов, теперь нет. И мы не Стас Михайлов и не Киркоров, у нас гонорары другие. Но знаете, это все пустяки. Грех жаловаться. У многих людей еще хуже. Свои концерты мы всегда заканчиваем песней «Не надо печалиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди, надейся и жди». Так и живем…
Юрий МаликовАлла ЗАНИМОНЕЦ, ТЕЛЕНЕДЕЛЯ
Родился: 6 июля 1943 года на хуторе Чеботовка (Ростовская обл.)
Образование: окончил Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова, Московскую консерваторию (по классу контрабаса)
Семья: жена — Людмила; дети — Дмитрий Маликов (47 лет), музыкант, Инна Маликова (40 лет), музыкант; внуки — Дмитрий (18 лет), Стефания (17 лет)
Карьера: в 1971 году создает ансамбль «Самоцветы», руководителем которого остается до сегодняшнего дня. Народный артист РФ
Фото Арсена МЕМЕТОВА, из личного архива Юрия Маликова
