У Татьяны удивительная судьба — и творческая, и личная. Она никогда не была примой, но многие зрители ходили на Шеметовец: настолько выразительными и запоминающимися были созданные ею образы. У нее замечательное творческое долголетие: танцевала до пятидесяти (артистки балета обычно уходят на пенсию в 38). Жизнь на сцене ей продлил образ синьоры Капулетти в «Ромео и Джульетте». У нее удивительная история любви, которой она поначалу сопротивлялась: муж, народный артист Беларуси Игорь Артамонов, на 15 лет младше. Это сейчас разницей в возрасте никого не удивишь, а когда у них все начиналось 27 лет назад — ему 18, он только пришел в театр, ей 33, она звезда с трехлетним сыном, — это было чем-то невероятным, и уж точно не союзом на всю жизнь. Оказалось — на всю, сыну Татьяны Виталию сейчас 30, он называет Игоря папой. Трое мужчин стали главными в жизни Татьяны Шеметовец — сын Виталий («он такой самодостаточный, удивительный ребенок, мы его обожаем»), муж Игорь и хореограф Валентин Елизарьев. Когда Татьяна услышала от меня его имя, немного как будто растерялась, а потом рассмеялась (смеется она много и от души): «Никогда не думала так. Но, наверное, вы правы». Без Елизарьева ее творческая судьба была бы другой.
Валентин Николаевич говорит: «Она сразу обратила на себя внимание нестандартностью, что ли. Трудно сказать, что у нее были выдающиеся данные для классической балерины. Но она выдающаяся индивидуальность, и не обратить на это внимание было невозможно. Она сразу, практически со школьной скамьи влетела в премьеру балета «Привал кавалерии». Исполняла Терезу и создала такой яркий образ, что мы — я как художественный руководитель балета и постановщик Петр Гусев — просто были очарованы. За свою творческую жизнь она подготовила много ролей, я все их помню — в силу, наверное, ее яркой индивидуальности и таланта. Она не формально исполняет хореографию, а вкладывает душу, очарование женщины, актерское мастерство. Есть комплекс, который приподнимает артистов над всеми. Она — большая индивидуальность».
Главную роль в балете «Болеро» Валентин Елизарьев ставил именно на Татьяну Шеметовец.Цепляюсь за слова про «невыдающиеся данные». Татьяна легко соглашается и называет свои ноги «средними»: «Природного подъема у меня большого не было. Стопу я хорошо вытягивала, но вот этой горочки — знаете, как бывает, такая горочка — у меня не было, приходилось вырабатывать и следить. Это был мой пунктик. Всегда танцую и думаю: какие у меня страшные ноги». Уверена, что зрителям, которые ходили на Шеметовец, трудно представить ту степень самокритичности, с которой живут по-настоящему большие артисты. Из-за этого ли «несовершенства» она не танцевала принцесс?
— Тогда у нас была плеяда очень хороших балерин, они были по-особому сложены. У меня от природы фактура очень хорошая, благодатная: я высокая, у меня хорошо посажена голова, длинная шея, хорошие руки. Но у меня широкие бедра. Валентин Николаевич мне всегда говорил: «Таня, ты мне не нравишься в пачке». При грамотной работе это можно скрыть, но при наличии других замечательных танцовщиц в этом не было необходимости. У меня был гигантский шаг, прыжок — их можно было по полной использовать в других ролях, и Валентин Николаевич, думаю, дорожил этим. Вот, например, когда он делал «Ромео и Джульетту», у него было чуть ли не пять Джульетт, представляете? Но не было достойного варианта синьоры Капулетти. А я эти вещи так умела… Эта его пластика, даже если он глазами показывал, я прекрасно понимала, что он хочет. Я впряглась и за неделю сделала «Смерть Тибальда» так… хорошо.
Роль Блудницы в балете «Кармина Бурана» сделала Татьяну Шеметовец знаменитой.Говоря «хорошо», она скромничает. Она сделала это незабываемо: горе матери, скорбящей по умершему сыну, было таким искренним и в то же время грозным, что ты видел, какие страсти рвут ей душу, как борется в ней мама, желающая счастья своим детям, и патрицианка, обязанная жить по законам чести.
Вспоминая роль, сделавшую ее звездой, — Блудницы в «Кармине Буране», Татьяна признается, что образ получился «почти случайно»:
— Я тогда была, честно говоря, нецелованная и небалованная. Не то что меня строго воспитывали, но тогда все было по-другому. Я еще не влюблялась, хотя была смазливая и много кому нравилась. Но не проснулась еще по-женски. А тут этот балет. Я думаю: это ж какое… (слово, которое Татьяна сказала, в газете не напишешь, намекнем на разнузданность. — И. П.). Там такие поддержки, все на грани. Есть черта, чуть-чуть перевалишься — и все, пошлость. А чуть-чуть попридержишь — и получится очень тонко, со вкусом. И я… наверное, мне это природой дано — я все делаю чувственно, но есть грань, ее не перехожу. Мне удалось вылепить образ, станцевала это как себя — такую, знаете, очаровательницу, был во мне азартный момент, игровой, тонкий.
Я это чувствовала, но не предполагала, что будет такой успех. Когда мы выбегали на поклон, зал взвивался.Вскоре после постановки у нас были гастроли в Москве. Мы танцевали на священной сцене Большого театра. У нас принимали очень хорошо, но в московском Большом было какое-то сумасшествие.
— Он берет диплом и говорит: «Награждается Шеметовец Татьяна Ромуальдовна за роль, — знаете, у него голос такой, — за роль… Б…, — прокашливается, — Б…, — прокашливается и уже тише: — Блудницы? — с таким удивлением. Он так кашлянул, и все ха-ха-ха! Знаете, это был 1983 или 1984 год, еще был комсомол, Союз — и тут Блудница. Все так хохотали!
Она и сегодня хохочет, как девчонка, вспоминая этот эпизод. Вроде уже не девчонка, не Таня (хотя представляется по-прежнему так), а Татьяна Ромуальдовна — не только педагог-репетитор, а директор балетной труппы, но «я так счастлива, что сохранила в себе эту детскость, способность радоваться».
Я пришла на репетицию, которую проводила Татьяна Шеметовец. Репетировали «Персидский танец» из «Щелкунчика» (Елизарьев называл ее исполнение блестящим). Татьяна учит: «Только села хвостом на пятку, выпускай бедро». Для меня абракадабра, но солистка схватывает — и выпускает бедро, как нужно.
— У меня знаете, как было? «Персидский». Отрепетировала, все сделала. Но когда выхожу на сцену и слышу эту музыку, во мне, границы открываются, чакры, и слышу музыку в музыке. Могу замедлиться, потом ускориться, могу варьировать, во мне эта музыка, и я танцую уже не хореографию, а музыку этой хореографии. Вот что во мне. И вот это я не в состоянии передать.
Работа над «Персидским танцем».— Это же их индивидуальность.
— Да, они сами должны понять.
Но она все равно старается: «Ты выходишь и всех сводишь с ума. Не роковая красавица, нет — обворожительная, в глазах вечность». И мне сейчас кажется, что она говорит не о «Персидском танце», она говорит о себе.
С днем рождения, Татьяна!
КСТАТИ
15 января в Большом театре в честь юбилея Татьяны Шеметовец дают «Кармину Бурану» и «Кармен-сюиту».
plesk@sb.by
