На счету народного артиста Беларуси, солиста белорусской оперы, выдающегося баса Виктора Чернобаева 48 театральных сезонов! Яркая актерская индивидуальность, замечательные внешние данные (как принято говорить в театре, фактурность), «фирменная» искренность на сцене позволили Виктору Максимовичу воплотить десятки незабываемых оперных образов. Среди них — Мефистофель, царь Додон, Лепорелло, Варлаам... Кстати, партию последнего в «Борисе Годунове» Чернобаев блестяще спел 9 июня. Какие он сорвал овации! Молоденькие поклонницы буквально засыпали его цветами. Немудрено: Чернобаев в свои 75 — о–го–го! Как коньяк многолетней выдержки, с годами только лучше. Общаться с этим артистичным и очень открытым человеком — сплошное удовольствие. Он — сама эпоха. Шутит своим неподражаемым басом и лукаво улыбается: «Деточка, я бы женился на вас. Но не хочу утруждать и огорчать: вам ведь пришлось бы меня хоронить...» Вот это чувство юмора!— Виктор Максимович, правда ли, что и в зрелые годы человек ощущает себя ребенком?
— Что касается меня, то я чувствую себя человеком, не достигшим совершенства. Нахожусь в том же состоянии, как и в начале своего пути. Опера — это такое сложное и красивое искусство, овладеть которым в совершенстве не дано никому. Даже Шаляпин признавался, что ему не удалось до конца воплотить многие образы так, как хотелось. Оперное искусство — это как религия. Оно вечно. Исполнено борьбы добра и зла. Но добрые духи всегда побеждают. Маргарита даже своей смертью в «Фаусте» побеждает Мефистофеля.
— О чем вы больше всего мечтали в детстве?
— Стать моряком. Капитаном дальнего плавания. Я родился в Новороссийске, жил недалеко от порта. Когда приходил какой–нибудь корабль, все мальчишки бежали посмотреть. Ныряли за монетками, которые бросали в море пассажиры, чтобы еще раз вернуться в эти места.
— А почему стать моряком не получилось?
— Я хотел поступать в мореходку. Но меня пригласили в Краснодарское музыкальное училище как подающего надежды участника самодеятельности. Нужно было сдавать экзамены по нотной грамоте, а я был совершенно безграмотным. Во время войны ведь не до учебы было. Потом пришлось зарабатывать на хлеб: бабушка по знакомству договорилась на заводе, что меня примут, как будто мне уже шестнадцать, хотя было на год меньше... В это же время я учился в вечерней школе. Там–то и попал в самодеятельность. На Кубани народ, надо сказать, очень певческий. Так вот, один из экзаменов в училище был нотный диктант. Студенты–пианисты бросали нам в окно бумажки со шпаргалками, но даже этого я не смог переписать. Написал, что музыкально неграмотен, и ушел. Через месяц приходят ко мне из училища и спрашивают: «Почему не ходите на занятия?» Оказывается, меня приняли. Пришлось бросить работу. Училище, правда, платило стипендию: 140 рублей. Это как 14 тысяч сейчас примерно.
— Но на эти деньги не проживешь.
— Иногда, чтобы не умереть с голоду, я грузил что–нибудь по ночам. На вокзале носильщиком подрабатывал. А потом из Москвы приехала отборочная комиссия из консерватории — искали таланты. И на меня обратил внимание немецкий педагог Гуго Тиц, который сам учился у итальянцев и вырастил плеяду выдающихся певцов. Пригласил в Москву. И там не только воспитывал меня, но относился, как к сыну. Кормил, одевал... Правда, в саму консерваторию меня не взяли, опять–таки из–за неграмотности. Я поступил в музучилище при консерватории... Только окончил первый курс — получил повестку в армию. Попал в ансамбль Московского военного округа, о чем не жалею. Там все время подкармливали. Помню, пели однажды на Бабаевской шоколадной фабрике. Так там нам целый чехол от баяна засыпали шоколадными конфетами. Накормили деликатесами — колбасой, яйцами. Для нас, вечно голодных мальчишек, это был такой праздник!.. Да, это было трудное, но самое прекрасное время в моей жизни. Я был юн, внутри все пылало. Не то что сейчас: сколько денег ни получи, а сердце уже не горит, как в юности.
— Как же из ансамбля вы попали в театр?
— Меня после армии пригласили в музыкальный театр имени Станиславского и Немировича–Данченко. Там тогда шли одни оперетты и единственная опера — «Евгений Онегин». Зарплату давали хорошую, а я уже к тому времени женился. Вот уже 52 года мы с супругой вместе. Да, одновременно меня пригласили в минский оперный театр. Мой земляк, выдающийся баритон Генералов, несколько лет пел здесь. И, когда мы с ним случайно встретились, он очень советовал ехать в Беларусь. Но мой педагог, Гуго Тиц, был против, хотел, чтобы я окончил консерваторию и поступил служить в Большой театр. А я польстился на минский репертуар — боялся потерять голос в оперетте. Ведь что такое опера? Сидит оркестр, 60 — 70 человек, и артист своим пением, без микрофона должен пробиться сквозь звучание музыки к зрителю. Это дано немногим. И, если дано, необходимо дар этот беречь... Кстати, в былые времена правильно делали, что приглашали голоса отовсюду. Такая же практика в «Ла Скала», в «Метрополитен–Опера» — там поют артисты со всего мира. А мы сейчас почему–то довольствуемся только выпускниками нашей консерватории. Но ведь не может на одной территории рождаться сразу много талантов. Это процесс не быстрый. Таланты надо искать. И потом, ведь в опере глубочайшая философская драматургия. Для этого тоже необходимо обладать определенными артистическими данными. Это под фонограмму можно прыгать. А оперная музыка — божественный звук. Верди, Чайковский, Пуччини, Мусоргский, Вагнер разговаривали с Богом. В том смысле, что имели талант непостижимый... Если артист хотя бы на 30 процентов добьется того, что задумывал гений–композитор, это уже огромный успех.
— Шаляпину это удавалось лучше, чем другим?
— Он мог максимально проникнуть в суть музыки. «Борис Годунов», к примеру, был рядовым спектаклем. Но когда «Годунова» спел Шаляпин, оперу признали классикой. Кстати, он первым начал играть на оперной сцене как драматический артист. Даже лучше.
Итальянский композитор Арриго Бойто написал оперу «Мефистофель». И она с треском провалилась. Противоречивый образ Мефистофеля был неподвластен артистам «Ла Скала». Шаляпин взялся за него. На сцену он вышел в плавках, с разрисованными черным гримом мышцами... Автор, увы, не смог присутствовать на премьере. В это время Бойто умирал у себя дома. Но ему сообщили, что в театре настоящий фурор. Композитор умер счастливым. Вот что может сделать настоящий артист. Поэтому я смеюсь, когда слышу от молодежи: «Пою я, значит, Мефистофеля. И в прологе беру верхнюю фа. Ни одного хлопка в зале. Тишина. Во как зрители от меня обалдели»... Такие самонадеянные певцы быстро заканчиваются. Есть такая красивая птица глухарь. Когда он стрекочет, никого и ничего, кроме себя, не слышит и становится легкой добычей охотников. Певцы такие же бывают.
— А вот Басков, по–вашему, «голос» или дутая фигура?
— Он микрофонный певец. Поэтому ничего не могу о нем сказать... Я слушал Ленского в его исполнении. И, скажу вам, это совершенно не то. Вероятно, эстрада наложила свой отпечаток... Вот Хворостовского считаю выдающимся артистом. Но он тоже поет в микрофон. Хорошо бы послушать без микрофона, чтобы составить мнение о его голосе.
— Какой бы вам хотелось подарок к юбилею?
— Я как актер очень счастливый человек. Большего счастья не могу и представить, чем в свои годы выйти на сцену и достойно спеть сложную партию Варлаама в «Годунове». Господь дал мне такую награду. С этим ничто не сравнится... Живу сытно. У меня всего вдоволь. Жаль только, не могу попутешествовать на старости лет. Хотелось бы, например, съездить в Италию, в Неаполь. Но не могу себе этого позволить. Я, конечно, поездил по миру в молодости с гастролями. Но тогда мы работали, времени на экскурсии было мало. А сейчас хотелось бы знакомиться с достопримечательностями не торопясь. Увы... Но я все равно доволен.
Деньги — это хорошо, конечно. Но много денег я бы не хотел иметь. За них могут и убить. Вот я недавно возвращался с юбилея одной артистки, где меня попросили спеть в ее честь несколько романсов. Вошел в подъезд в полдевятого вечера. Был в смокинге и бабочке. Костюм, вероятно, ввел в заблуждение, думаю, меня перепутали с кем–то... Подошли двое и несколько раз ударили меня битой по голове. При этом должен сказать, что уже семь лет не пью ничего спиртного, стараюсь поддерживать форму, чтобы продлить свой артистический век. Кто–то ведь может подумать, раз юбилей, значит, был банкет. Значит, шел пьяный и ввязался в драку сам. Это не так... Хорошо, голова у меня натренированная оказалась. Правда, эти двое потом били меня, лежачего, ногами. Две недели пролежал в больнице. Но, в общем, выжил. За одного битого, как говорится, двух небитых дают...
Оглядываясь назад, могу сказать, что жизнь более или менее прожил честно. Все, что делал, делал искренне. Никуда не заходил с черного входа. Наверное, поэтому сегодня мне так легко дышится...
