В огне брода не искали

После одной из моих публикаций в редакцию "СБ" пришло письмо из Шклова от Веры Владимировны Гончаровой. Оно было написано на листочке из школьной тетрадки в клеточку довольно четким разборчивым почерком.

"Прочитав статью "Спасенный от огня", - говорилось в письме, - не могла удержаться, чтобы не добавить кое-какие подробности. В двенадцать часов дня 22 июня 1941 года с аэродрома Степянка под Минском поднялся самолет, на котором летел в Белосток генерал Болдин. В состав экипажа входил мой муж Гончаров Семен Николаевич..."

Чтобы любому читателю стало понятно, о чем идет речь, надо, очевидно, сразу рассказать, кто такой генерал Болдин и зачем понадобилось ему в первый день войны лететь в Белосток. Генерал-лейтенант Иван Васильевич Болдин был в то время первым заместителем командующего войсками Западного Особого военного округа, теперь уже фронта. А в районе Белостока, который входил тогда в состав Белоруссии, дислоцировались соединения и части 10-й армии генерал-майора К.Д.Голубева. В первые часы войны эта армия потеряла связь со штабом фронта. Никаких данных о положении наших войск в так называемом белостокском выступе не поступало, поэтому и было решено отправить туда генерала Болдина.

После войны он издал книгу своих воспоминаний. Вот что говорилось в ней об этом эпизоде

: "Захожу к Павлову (командующий войсками Западного фронта. - В.М.), передаю содержание моего последнего разговора с наркомом обороны. Сообщаю, что С.К.Тимошенко разрешил мне вылететь в Белосток. Прощаюсь и стремглав бегу к машине.

На улицах Минска тревожно. Город насторожился. Большие группы людей стоят у репродукторов.

Буквально на несколько минут заезжаю домой. Второпях надеваю кожаное пальто и летный шлем. Через плечо перебрасываю ремень планшета с картой.

- Куда ты, Ваня? - спрашивает жена. Она очень волнуется, в ее глазах слезы.

- Дела, дорогая, дела, - говорю уверенным голосом, без всякого намека на серьезность положения, точно еду на очередные учения, а не на войну. Прощаюсь, уверяю, что все будет хорошо, и покидаю дом.

На аэродроме к вылету готовы два самолета СБ - скоростных бомбардировщика. В один садимся я и мой адъютант лейтенант Крицын, в другой - капитан Горячев из отдела боевой подготовки и офицер оперативного управления штаба. Прощай, Минск! Может, на очень короткое время, а может, и навсегда. Война беспощадна, она не считается с нашими желаниями".

Вылетал Болдин с аэродрома в Степянке. Там дислоцировался тогда 313-й отдельный разведывательный авиаполк, который обслуживал также перелеты командования штаба округа. Он был оснащен 20 самолетами СБ.

Этот самолет считался относительно современным, потому что был принят на вооружение в 1934 - 1935 годах. Имел такие характеристики: потолок полета - 9.000 метров, скорость на средней высоте - 410, на малой - 370 километров, полетная масса - 6.500 килограммов, бомбовая нагрузка - 600 килограммов, вооружение - 4 пулемета, экипаж - 3 человека: летчик, штурман и стрелок-радист.

У немецких бомбардировщиков "Юнкерс-88" и "Хейнкель-111" потолок полета был ниже, но все остальные данные куда лучше. По максимальной скорости они превосходили СБ на 50 километров, по бомбовой нагрузке и дальности полета - в два раза.

Два самолета СБ и взяли курс на Белосток в полдень 22 июня...

Но здесь мне хочется нарушить последовательность дальнейшего развития событий. Давайте перенесемся не в 40-е, а в 30-е годы прошлого века. Это было удивительное время покорения воздушных просторов, бурного развития авиации. Вся страна следила за тем, как шло спасение терпящих бедствие во льдах Арктики челюскинцев, как проходили дальние перелеты Чкалова, Громова, Каманина, Слепнева, Леваневского, Ляпидевского, Водопьянова и многих других героев, осваивавших Заполярье, летавших к Северному полюсу. Мужеством летчиков восхищались, им посвящали стихи и фильмы. Да и внешне они были красавцами как на подбор - статными, крепкими, стройными.

Какой мальчишка не мечтал тогда стать летчиком! Все остальные профессии казались неинтересными. Вот и Сеня Гончаров увидел однажды над родной деревней Понизовье, что на Шкловщине, летевший в чистом небе самолет, да так и не расстался всю жизнь с охватившим его восхищением. Когда пришла пора служить в армии, без колебаний выбрал авиацию.

Вначале окончил школу младших авиаспециалистов, затем военно-летную школу штурманов. К этому еще целый ряд специальностей освоил: механика по вооружению, стрелка-радиста, овладел аэрофотосъемкой. Он любил летать и стремился быть в числе лучших.

В 1937 году Семен Гончаров проводил отпуск у брата в Минске. Здесь и познакомился с Верой Нарушевич. Она училась на рабфаке и работала корректором в типографии. А жила с родителями на Садовой улице. Теперь ее нет. Рядом с Садовой, там, где нынешняя улица Янки Купалы, была Садово-Набережная. На ней стоял дом, где жил народный поэт. В ту пору он написал строки, известные каждому школьнику

: Мой мiлы таварыш, мой летчык,

Вазьмi ты з сабою мяне!

В данном случае это и осуществилось. Взял с собой Веру летчик Семен Гончаров, потому что пришла к ним большая любовь, которую пронесли они через всю жизнь, через многие испытания. Когда поженились, авиаполк, где служил Гончаров, базировался под Смоленском, а незадолго до войны был переброшен в Степянку.

22 июня 1941 года Семен Гончаров, как утверждает его жена, входил в состав экипажа самолета СБ, который должен был доставить в Белосток генерала И.В.Болдина. Командиром корабля, очевидно, был заместитель командира авиаэскадрильи старший лейтенант Колесниченко. Он есть на групповой фотографии летчиков 313-го отдельного разведывательного авиаполка, хранящейся в фондах Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны. К сожалению, больше о нем, а также об участвовавшем в том же полете стрелке-радисте Корнееве, ничего не известно.

Теперь, мне кажется, следует рассказать о том, в каком положении оказалась наша военная авиация накануне гитлеровского вторжения. После финской войны Сталин заменил наркома обороны. Вместо К.Е.Ворошилова им стал С.К.Тимошенко, который всю жизнь был кавалеристом и о проблемах авиации, да и иных методах современной войны, имел весьма отдаленное представление.

- У летчиков плохая строевая подготовка, - сделал вывод маршал после одного парада, где авиаторы шли в пешем строю. И пилотов вместо того, чтобы учить летать, стали учить ходить строем под кем-то срочно сочиненную песню

: Едет, едет Тимошенко на коне,

По зеленой, по украинской траве.

Пели, конечно, и давно полюбившийся всем "Марш авиаторов"

: Все выше, выше и выше

Стремим мы полет наших птиц.

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Но уж кто-кто, а пилоты 313-го отдельного разведывательного авиаполка, регулярно наблюдавшие с воздуха за тем, что происходит по ту сторону границы, хорошо знали, каково здесь положение в действительности.

В фондах музея истории Великой Отечественной войны хранятся воспоминания двух летчиков этого полка Ефима Андреевича Простоты и Михаила Максимовича Мажирина.

"Когда наркомом обороны стал Тимошенко, - пишет Мажирин, - авиаторов из военных школ стали выпускать не лейтенантами, а сержантами. Да еще к тому же всех военнослужащих, независимо от звания, не прослуживших в армии четыре года, было приказано постричь наголо и направить в казармы. Военный городок быстро опустел. Семейных летчиков было мало, поэтому квартир имелось с избытком".

Трудно было поверить тому, что писал Мажирин. Глупость какая-то, да и только. Но Николай Николаевич Качук, хорошо знающий историю военной авиации, нашел в архивах соответствующий приказ наркома за N 0362 от 22 декабря 1940 года. В нем говорится

: "Летчиков, штурманов и авиатехников, независимо от имеющихся у них военных званий, находящихся в рядах Красной Армии менее 4-х лет, считая срок службы со дня призыва или поступления в военно-авиационную и авиатехническую школу, перевести на положение срочнослужащих. Перевести на казарменное положение к 1 февраля 1941 года всех переведенных на положение срочнослужащих... Семьи летно-технического состава, переводимого на казарменное положение, к 1 февраля 1941 года вывести с территории военных городков... Курсантов военно-авиационных училищ... выпускать военными пилотами с присвоением звания "сержант".

Скольких молодых ребят отвернул от авиации этот непродуманный приказ "кавалериста"! Каким недобором в училища обернулся в ту пору, когда быстрыми темпами шло переоснащение военной авиации. К счастью, ни Колесниченко, ни Гончарова этот неумный приказ не коснулся, потому что к выходу его они прослужили в авиации куда больше четырех лет.

Но вернемся к воспоминаниям Мажирина. Вот что он пишет далее: "Программа учебная была составлена плохо. Много времени отводилось на строевую подготовку, но не учили летать в плохих метеоусловиях и ночью. Как чуть плохая погода, так полеты прекращались. В полку ни один летчик в ночных условиях не летал, так как этому не учили".

Эти серьезнейшие недостатки признавало и руководство военного округа. В направленной 1 июня 1941 года в наркомат обороны "Записке по плану действий войны в прикрытии на территории ЗапОВО" генерал Д.Г.Павлов докладывал о том, что в истребительной авиации лишь 4 авиаполка укомплектованы полностью новой материальной частью и 7 полков - старой, а 8 авиаполков совершенно не имеют ни самолетов, ни личного состава, то есть числятся лишь на бумаге. В бомбардировочной авиации самолетами старых конструкций до штата укомплектовано лишь 2 авиаполка, а новыми - ни одного. И делал вывод: такими силами выполнять одновременно задачи по борьбе за господство в воздухе и по срыву перемещения войск противника нельзя.

В записке приводились факты, свидетельствующие о крайне неблагополучном положении в ВВС округа. За три зимних месяца 1940 - 1941 годов летчики провели в воздухе всего 5 - 6 часов. Лимит горючего, выделенного ЗапОВО, позволял обеспечить только 30 процентов летной программы. Запасных частей и авиадвигателей не хватало. 446 самолетов не имели летных экипажей. Аэродромов было мало, на них зачастую базировалось по 2 полка, в истребительных частях новые самолеты стояли вперемежку со старыми.

До самой войны с Германией штабы авиасоединений, в том числе и дальней авиации, входили в состав наземных войск и подчинялись тем, кто этими войсками командовал. Общевойсковые начальники отвечали и за использование авиации в бою. Что, конечно, порождало неразбериху и безответственность.

Это, как говорится, причины внешнего характера. Но были и такие, которые порождались беспечностью и бездеятельностью командования. Не выполнялись, в частности, неоднократные требования наркомата обороны замаскировать аэродромы и рассредоточить расположенные на них самолеты.

15 июня 1941 года, за неделю до начала войны, заместитель наркома обороны генерал К.А.Мерецков проверил состояние авиации Западного особого военного округа и выявил массу крупных недостатков, но командование ВВС практически ничего не сделало для их устранения. Летчик Мажирин в своих воспоминаниях рассказывает, что командир 313-го отдельного разведывательного полка майор Петров получил из штаба ВВС в субботу 21 июня разрешение отпустить в увольнение всех военнослужащих срочной службы и летчиков, не занятых в суточном дежурстве. Поэтому когда в 4 часа утра 22 июня была объявлена боевая тревога, собрать отпускников оказалось крайне трудно.

Никто толком не знал, что происходит в действительности. Была большая неразбериха, распространялись панические слухи один нелепее другого. Несколько самолетов вылетело, как считал Мажирин, на разведку. Ни один из них на свой аэродром не вернулся, позже экипажи пешком добрались до нового расположения полка.

Вечером первого дня войны стало известно, что командующий ВВС генерал-майор авиации И.И.Копец застрелился, узнав о том, какие огромные потери понесли военно-воздушные силы округа. Они лишились 738 самолетов, причем большая их часть была уничтожена вражеской авиацией на земле.

Через два дня 313-й разведывательный полк получил приказ перебазироваться в Могилев, а на аэродром в Степянке стали приземляться самолеты истребительного авиаполка, который был оснащен устаревшей техникой - истребителями И-16. Аэродром этот маленький, подходы к нему плохие, поэтому несколько самолетов-истребителей разбилось...

Но пора нам вернуться к генералу Болдину, летящему в Белосток. День стоял солнечный, небо безоблачное, и серебристые самолеты хорошо были видны как с земли, так и с воздуха.

"Лететь трудно, - отмечает в своих мемуарах Иван Васильевич Болдин. - Нас атакуют "мессершмитты", посылая вдогонку пулеметные очереди. Бывают минуты, когда кажется, что вот-вот наступит конец. Но, к счастью, нашу машину ведет опытный летчик. Как только замечаем, что к нам пристраивается вражеский истребитель, а иногда и не один, пилот мгновенно бросает машину вниз и, искусно маневрируя, ускользает от противника".

А далее воспоминания Болдина расходятся с тем, что сообщила в своем письме Вера Владимировна Гончарова. Генерал пишет, что оба летевших из Минска самолета благополучно приземлились на аэродроме, находившемся в 35 километрах от Белостока, недалеко от Волковыска, но вскоре были сожжены немецкой авиацией, потому что не было никаких зенитных средств, чтобы отогнать врага. Вера Владимировна и в письме, и в беседе со мной изложила события иначе.

"Не долетев до Белостока, - утверждает она, - самолет, на котором летел генерал Болдин, был атакован немецкими самолетами. Самолет был подбит, и Гончаров подал команду покинуть машину. Когда они спускались на парашютах, их обстреливали. Генерал Болдин был ранен в кисть руки, Гончаров - в правое плечо и ногу. Приземлились в расположении наших войск. Болдин распорядился оказать экипажу медицинскую помощь и немедленно отправить в Минск, что и было сделано".

Когда раненых летчиков, а пострадали, очевидно, все члены экипажа, на другой день войны доставили на санитарном автомобиле в окружной госпиталь, Семен Гончаров, прежде чем лечь в палату, кое-как сумел добраться до дома на Садовой улице, где жили родители Веры. Хотя и с трудом, но все же передвигаться с помощью палки он мог, а Садовая улица от госпиталя не так уж далеко. Хотел сообщить, что с ним и где он будет находиться. Как раз в это время к дому подъехал на автомобиле отец Веры Владимир Иосифович Нарушевич, работавший механиком в гараже Совнаркома. Он и отвез Семена в госпиталь. Хирургом была жена генерала Болдина, которая все расспрашивала раненых летчиков, как там, в Белостоке, ее муж и что с ним.

Вскоре в госпиталь приехал начальник штаба ВВС фронта полковник Сергей Александрович Худяков и стал выяснять, как были потеряны самолеты. Об этом есть страничка воспоминаний, написанных рукой Семена Николаевича Гончарова. Она сохранилась у Веры Владимировны.

О том, первом в войну, своем боевом вылете штурман Гончаров не раз рассказывал впоследствии друзьям и жене.

- А довелось ли ему позже встречаться с генералом Болдиным? - спросил я у Веры Владимировны.

- Нет, никогда, - сказала она и добавила: - Однажды, будучи в Минске, мы шли мимо штаба округа, и я говорю мужу: зашел бы ты в штаб и узнал, может, здесь служит генерал Болдин, вот бы и встретились. А муж в ответ: ни за что не пойду. Почему? - спрашиваю. "Потому что мне стыдно". За что стыдно? "Дело в том, - говорит, - что когда наш самолет подбили и он загорелся, надо было прыгать немедленно, каждая секунда промедления могла стоить жизни. А генерал сидел в каком-то оцепенении, от всего отрешенный. Тут я накричал на него, да еще с матом. Поэтому не уговаривай меня, Вера, в штаб не пойду. Мне за свой поступок до сих пор стыдно".

Может быть, именно поэтому, из-за давней минутной своей слабости, не стал Болдин излагать события так, как происходило в действительности? А может, просто память подвела? Есть основания так думать. Он, например, в своей книге пишет, что накануне начала войны, 21 июня вечером, вместе с командующим войсками округа Павловым смотрел в окружном Доме офицеров оперетту "Свадьба в Малиновке", а на самом деле они были на спектакле гастролировавшего тогда в Минске МХАТа.

В общем, все возможно. Во всяком случае, у меня нет оснований сомневаться в правдивости того, что сообщила Вера Владимировна Гончарова.

Как развертывались события дальше?

С утра 24 июня немецкая авиация принялась массированно бомбить Минск. Попала бомба и в один из корпусов госпиталя. Оставшихся в живых раненых перенесли в подвал. Сюда все больше просачивались дым и гарь, поэтому те, кто мог как-то передвигаться, стали покидать это ненадежное убежище. Гончаров и другие летчики двинулись в Степянку. Аэродром был пуст, медсанчасть тоже. Зная расположение запасных аэродромов своего полка, раненые приняли решение добираться в Смоленск. Где на попутках, где пешком, под беспрестанными бомбежками, но все же пришли к своим. Полк к тому времени как раз только что перебазировался сюда из Могилева.

Ранение в ногу было у Гончарова нетяжелым, задеты лишь мягкие ткани, а вот плечо пострадало больше. Но он сказал командиру полка

: - Лечиться буду после войны, а сейчас надо летать, надо бить врага.

И летал, сменив свой СБ на истребитель. Вначале в составе 1-й, а потом 6-й воздушной армии воевал на Волховском фронте, потом под Сталинградом, где вторично был ранен, затем на Прибалтийском и Третьем Белорусском фронтах. Участвовал в освобождении Белоруссии, в воздушных боях под Кенигсбергом и Берлином. Получил два ордена Красного Знамени.

После войны служил в Германии, на Дальнем Востоке, на Сахалине. В 1955 году подполковник Гончаров демобилизовался, поселился с Верой на своей малой родине, в Шклове. Здесь и закончил жизненный путь.

Когда немцы подошли к Минску, а это, как известно, случилось уже на пятый день войны, Вера с маленьким ребенком на руках - сыну шел второй год - сумела все-таки выбраться из горящего города и уехать в тыл. Жила в Мордовии. О судьбе мужа долго ничего не знала, хотя обращалась куда только можно. Все получала ответы, подобные тому, что у нее случайно сохранился: "Сообщить Вам адрес Гончарова Семена Николаевича в данное время не представляется возможным". Но однажды пришла от него в далекое мордовское село радостная весточка: жив, здоров, воюю.

А генерал Болдин после того, как прибыл в белостокский выступ, пытался по приказу командующего фронтом организовать контрудар, но безуспешно. Оказавшись в окружении, сформировал из остатков 10-й армии сводный отряд, с боями прошел по немецким тылам до Смоленщины около 600 километров, если считать по прямой, и прорвался на 45-е сутки к своим на фронте армии Конева. Он вывел с собой 1.654 человека, из них 103 раненых, которых не бросил при прорыве в тяжелом последнем бою.

"Я не только помню, как подействовало на меня это тогда, - писал Константин Симонов, - я и сейчас, через двадцать пять лет, не могу без волнения читать доклад Болдина, написанный им непосредственно после выхода с боем из окружения 12 августа 1941 года. Предельно короткий, всего в три странички, составленный с щепетильнейшей военной точностью и честностью, этот доклад до сих пор производит глубокое впечатление...

Доклад Болдина - один из самых гордых документов того тяжелого времени".

Вскоре Иван Васильевич Болдин был назначен заместителем командующего Западным фронтом. Генерал Конев, который командовал этим фронтом, в конце сентября отправил Болдина на передовой наблюдательный пункт, находившийся в районе деревни Вадино под Вязьмой. Вскоре началось осеннее наступление немцев на Москву, и он здесь снова попал в окружение, был ранен. Из вражеского кольца ему удалось вырваться только 5 ноября.

После госпиталя был назначен командующим 50-й армией и прошел с ней дорогами войны от рубежей Москвы до Восточной Пруссии. Воевала армия Болдина на Курской дуге, освобождала Хотимск, Чериков, Чаусы, Быхов, Могилев, Новогрудок, Гродно. Штурмовала Кенигсберг.

А начались для Ивана Васильевича Болдина те трудные версты с полета под Белосток в самый первый, самый долгий и тяжелый день войны. В огненное кольцо. В огне же, как известно, брода не ищут. Огонь силой гасят.