(Окончание. Начало в № № 169, 170)
Отец, соблюдая все процедурные формальности, тоже писал Дурачу: «Многоуважаемый господин адвокат. В подтверждение телефонного разговора, слышимость которого была плохой, мы пишем господину адвокату письмо с просьбой, чтобы господин взял на себя защиту моего сына С. Притыцкого, дело которого будет слушаться 20 июня сего года в Окружном суде г. Вильно. Я получил открытку от него. Он пишет, что обвинительный акт он оставил у себя для адвоката, что если бы он его выслал, то, возможно, до 20 июня мы его не получили бы. Осип Притыцкий, 15-VI».
Однако Дурач молчал. Как потом выяснилось, он сам был в неведении. Все эти письма до него вовремя не доходили. И помехи в телефонных разговорах были не случайными. Все делалось охранкой специально, чтобы лишить Притыцкого защиты.
Зато сами польские власти готовились к суду основательно. Видя массовые выступления в защиту Сергея, они опасались еще больших волнений в день суда. Поэтому Вильно фактически оказался на осадном положении. Все улицы города, особенно прилегающие к зданию окружного суда, патрулировались усиленными нарядами полиции, проводились облавы, аресты.
Наконец день суда назначен. Об этом Сережа узнает из повестки, посланной ему 29 мая 1936 года. В ней сообщалось, что окружной суд в Вильнюсе вызывает его явиться на главное слушание дела, которое состоится 20 июня 1936 года в 9 часов по улице Мицков, № 36 в зале № 2 по собственному обвинению по статьям 97, 93, 25, 225 ук. И подчеркивалось, что личное присутствие обвиняемого обязательно.
В тюремной одежде, в наручниках, под усиленным конвоем Сережу доставили в зал суда. Потом он вспоминал: «Перед зданием суда собралась огромная толпа людей. Я шел, звеня наручниками, окруженный тучей полицейских, которые, как вороны, стерегли свою добычу. То там, то здесь раздавались возгласы: «Выпустить», «Хлеба, работы». Толпа волновалась, как полноводная горная река. Подталкиваемого конвоирами, шатающегося, меня втолкнули в просторный зал».
Вид подсудимого и поведение конвоиров вызвали гнев защитников. Один за другим, и Дурач, и Беренсон, заявили протест по этому поводу. Но ни председатель суда Орлицкий, ни судьи Зановский и Юранца на него не прореагировали. Прокурор Вольский, который заменил отстраненного под напором общественного возмущения Пиотровского, также не реагировал на слова защитников. А Сережа, превозмогая боль и слабость, окинул взглядом полупустой зал и увидел отца. Отец плакал.
После обязательных формальностей — выяснения анкетных данных, председатель суда начал зачитывать обвинительный акт. Сережу обвиняли в попытке убийства Стрельчука (как выяснилось, на нем под одеждой был пуленепробиваемый жилет, и он спас ему жизнь — И. Ц.), выстрелах в полицейского, принадлежности к компартии.
Против Сережи выступило 32 свидетеля обвинения. Большинство из них были окрестные полицейские, а также коменданты тюрем в Слониме, Малой Берестовице, где он раньше сидел, начальники Виленской, Брестской, Гродненской и других дефензив, полицейские, судьи и прокуроры Виленского окружного суда.
Невзирая на протесты адвокатов, десятки тысяч подписей в защиту Притыцкого со всех уголков Западной Белоруссии, митинги и демонстрации, суд, выполняя волю Варшавы, приговорил Сергея за революционную деятельность в рядах компартии к 15 годам тюремного заключения; за покушение на Стрельчука — к смертной казни через повешение; за то, что отстреливался от полицейских, — к смертной казни через повешение. Как позже говорил Сережа, чтобы крепче обосновать приговор, суд дважды приговорил меня к смертной казни через повешение.
Все это видел и слышал присутствовавший на суде отец. Не мог, не хотел он верить, что худой, изможденный, но еще такой молодой его сын будет повешен, что у него такая короткая жизнь. Им не дали встретиться и теперь — ни перед судом, ни после. Они только смотрели друг на друга, хотя слезы часто мешали отцу рассмотреть родное сыновнее лицо.
Сережа выслушал приговор достойно. Он внутренне был готов, что живому ему из застенков не выйти. Но где-то в глубине сознания теплилась надежда, что не посмеют польские власти так открыто выступить в защиту подонка Стрельчука, тем самым признать фашистские методы борьбы с инакомыслящими. Ведь они как бы копировали гитлеровцев и их скандальный процесс над Димитровым.
Один из свидетелей и участников тех событий Иозас Каросас вспоминал: «30 июня Вильнюсский окружной суд, на заседание которого можно было попасть только по специальным пропускам, осудил С. Притыцкого к смертной казни. Этот жестокий приговор глубоко взволновал всех людей доброй воли и вместе с этим поднял новую волну протеста, направленную на спасение жизни молодого борца. В общем движении революционных и демократических сил, наряду с представителями всех национальностей, населявшими Вильнюсский край, участвовали и коммунисты-литовцы. Литовское коммунистическое бюро при ЦК КПЗБ наметило ряд мер как в самом городе, так и в Вильнюсском крае. Выпускались воззвания, публиковались материалы в печати, были даны указания райкомам партии, как действовать. Так, партийный комитет Тверечского района КПЗБ своими силами выпустил воззвание, организовал беседы, слал резолюции протеста. В нелегальной газете, издаваемой литовскими коммунистами «Вальстечю балсас», в № 27 в статье «Вырвем Притыцкого из рук палача» подробно описывался подвиг отважного борца и звучал призыв: «Потребуем отменить смертный приговор Притыцкому, направив массовые подписи в аппеляционный суд в Вильнюс». В среде литовской интеллигенции крепли симпатии к подвигу Притыцкого. Собирались средства в общий фонд его спасения. Имя Сергея Притыцкого стало близко и дорого многим как символ редкой смелости и самоотверженности».
Сразу после суда Сережу под усиленной охраной отвели в тюрьму. Там его уже ждали надзиратели и начальник тюрьмы. Сергей полагал, что вернется в уже обжитую камеру. Но его повели по длинному коридору в другом направлении в самый конец к старенькому сгорбленному надзирателю. Это была камера смертников.
Для человека, заточенного в одиночку, время движется медленно. Иногда кажется, что оно вообще остановилось. И тогда человек начинает вспоминать каждый прожитый день, родных, близких, друзей. Притыцкий часто ходил из угла в угол камеры, еще и еще раз прокручивая в уме свою жизнь.
Перед глазами постоянно стояло постаревшее лицо отца, которое он видел во время суда, и это заставляло сердце Сергея сжиматься. А сколько слез пролила из-за него мама. Она, наверное, и сейчас по-прежнему каждый день выходит к калитке и ждет: не покажутся ли ее сыночки, ее боль и кручина, ее радость и гордость. Предательский комок подкатывает к горлу, и слова любви и мольбы срываются, уже произносятся вслух. Надзиратель, наблюдая в «волчок» за приговоренным, решил, что Притыцкий молится. Открыв дверь, скрежет которой вернул Сергея в реальную обстановку, он протянул ему Евангелие и крест.
— Пусть пан возьмет.
— Не надо, я не верующий, — опешил Сережа.
— Перед смертью каждый должен помолиться, попросить прощения за грехи.
— Не надо, — отвел его руку смертник и повторил еще раз. — Не надо.
Больше всего он боялся и с тревогой ожидал рассвета. На рассвете приводились в исполнение приговоры. Это ежедневное ожидание смерти обостряло слух и притупляло чувства. Каждый щелчок, каждый стук шагов в коридоре заставляли его вздрагивать, а позвякивание ключей надзирателя ассоциировалось с перезвоном колоколов. Он научился различать не просто голоса, но и оттенки голосов надзирателей, угадывать их настроение.
Защитники подали документы на аппеляцию. 7 октября 1936 г. Виленский аппеляционный суд без присутствия осужденного приговор окружного суда подтвердил. В тот же день адвокат Дурач подал кассационную жалобу в Верховный суд в Варшаве. Я видела этот документ. В нем Дурач пункт за пунктом анализирует решение аппеляционного суда, показывает несостоятельность и юридические ляпсусы как в обоснованиях его решения, так и в выводах, сделанных во время аппеляционного рассмотрения дела. Оставалось только ждать.
На защиту Притыцкого встали прогрессивные силы многих стран. Минск и Москва, Париж и Лондон, Нью-Йорк и Буэнос-Айрес — во всех концах мира прошли митинги протеста и пикеты у польских посольств. И везде: «Притыцкий должен жить!», «Отменить смертную казнь Притыцкому!», «Руки прочь от Притыцкого!». По городам и весям самой Польши прокатилась волна забастовок и крестьянских сходок. И больше всего власти испугались гнева собственного народа.
Под давлением широких общественных сил, международных, прогрессивных организаций суд в Варшаве 15 декабря 1937 г. вынужден был приговор Виленского аппеляционного суда отменить и направить дело для его повторного рассмотрения. 26 декабря 1937 года аппеляционный суд отменил приговор Виленского окружного суда и приговорил Сергея к пожизненному тюремному заключению.
Виленский прокурор и прокуратура Варшавы пытались опротестовать приговор, однако Верховный суд Варшавы оставил эти протесты без внимания, и новый приговор вступил в силу.
Тюремная администрация также не разделяла позицию Верховного суда и использовала любую возможность поиздеваться над заключенным. Сергей не сразу узнал о решении варшавского суда. Накануне, перестукиваясь с заключенными, они договорились, что, если приговор аппеляционного суда будет утвержден и за Сергеем придут, он даст товарищам знать: запоет «Интернационал».
И вот на рассвете, когда обычно ведут на казнь, к нему в камеру зашли начальник тюрьмы, надзиратель, ксендз и еще какие-то люди, которых Сережа не знал.
— Выходи. Отсидел свое, — бросил начальник тюрьмы.
Секунды две, не больше, понадобились Сергею, чтобы глубоко вдохнуть и в полную силу запеть. Песню поддержала вся тюрьма. Тут уж тюремщики не на шутку испугались. С криками «Замолчи! Смертная казнь отменена!» они бросились усмирять заключенных…
На фото: Тюрьма Равич.
