Главный государственный судебно–медицинский эксперт Юрий Гусаков рассказывает о профессии
Едва ли нужно объяснять, почему профессия судебного медика названа деликатной. Большинство читателей если не знает, то догадывается, как выглядит рабочее место судмедэксперта. К нему обычно обращаются по скорбным поводам, потому–то профессия не на слуху. Ее в отличие от множества других трудно героизировать или хотя бы прославлять.
Но это не делает ее менее достойной — напротив. Во–первых, эта работа для людей сильных. Во–вторых, она во множестве случаев, житейских и процессуальных, просто незаменима. Иначе истину не найти.
Кстати, один из международных познавательных телеканалов в эти дни показывает документальный сериал: как судебные медики помогали раскрыть тяжкие, головоломные преступления. Весьма откровенно показывает, не боясь напугать зрителя. Чем и подтверждает: работа не каждому по силам, но крайне важна. Помогает и нам поговорить о ней откровенно. Тем более что к беседе с главным государственным судебно–медицинским экспертом Юрием ГУСАКОВЫМ есть повод — предстоящий третий съезд судебных медиков страны. Но поскольку тема, повторим, весьма специфична, люди чувствительные могут обратиться к другим публикациям газеты.
— Юрий Аркадьевич, когда появилась ваша служба и как часто проводятся съезды?
— В царской России функции судебных медиков выполняли в основном полицейские врачи либо городовые и уездные. Свой отсчет организационного оформления судебно–медицинской экспертизы в Беларуси мы ведем с 1929 года, когда на кафедре патологической анатомии Белгосуниверситета был введен курс судебной медицины, а затем выделилась и специализированная кафедра. Заведующим стал профессор В.Черваков, которого Наркомздрав БССР и назначил первым главным судебно–медицинским экспертом республики.
С распадом Советского Союза в каждой из республик начала формироваться своя система организации судебно–медицинской экспертизы. В нашей стране служба стала развиваться и организовываться с 1992 года, а в 1999 году мы провели первый съезд судебных медиков Беларуси. Было решено проводить съезды раз в пять лет; третий пройдет 2 — 5 июня в Минске. Помимо лучших сотрудников службы из всех регионов Беларуси, в его работе примут участие делегации Армении, Германии, Казахстана, Кыргызстана, Литвы, Молдовы, России, Словакии, Украины, а также представители прокуратуры, министерств внутренних дел и здравоохранения нашей страны, Исполнительного комитета СНГ.
Скажу без лишней скромности, что в Беларуси создана самая сильная, наиболее оснащенная, организованная и разветвленная служба на постсоветском пространстве. Это делает ее привлекательной для специалистов из других стран. За последние годы более 90 коллег из Казахстана, Монголии, России, Литвы и Молдовы прошли обучение на базе Института повышения квалификации и переподготовки кадров Государственной службы медицинских судебных экспертиз.
— Должно быть, статистика в вашем деле специфична. Можно ли назвать некоторые «отчетные» показатели?
— В 2008 году мы провели 265 тысяч различных судебно–медицинских экспертиз, из них более 32 тысяч экспертиз трупов, и втрое больше, 107 тысяч, экспертиз живых лиц. Проведено более 55 тысяч судебно–химических, 28 тысяч психиатрических, около 7,5 тысячи судебно–биологических экспертиз, а только последние предполагают около полумиллиона исследований! Эксперты около 7 тысяч раз выезжали совместно с правоохранительными органами на места происшествий, участвовали более чем в тысяче судебных заседаний и 1.413 следственных экспериментах. В среднем ежедневно, включая выходные и праздничные дни, выполняется 727 экспертиз. Нагрузка на одного эксперта общего профиля, без учета судебных заседаний и следственных действий, составляет 537 экспертиз в год.
О нас в разные годы писали всякое. Хотел бы, чтобы читатель расстался с бытующим и упрощенным представлением о работе судебно–медицинского эксперта. Работа эксперта — это не просто вскрытие трупа, это большой комплекс исследований, которые необходимо провести для того, чтобы установить истину. И в истории криминалистики, и в нашей практике множество случаев, когда только благодаря судебно–медицинскому эксперту удавалось отвести обвинение от невиновного и изобличить преступника.
Зато игнорирование нашей службы — умышленное либо по недомыслию — приводило к непоправимым последствиям. До сих пор помню «Тень судебной ошибки» — одну из самых громких публикаций советского времени в «Известиях». Речь шла о «мозырском деле», по которому, как позже выяснилось, осудили невиновных.
Можно вспомнить и громкое дело серийного убийцы и насильника Михасевича. Тогда также были осуждены невиновные люди, одного из которых даже расстреляли. Уверен, что если бы тогда были назначены и проведены выполняемые нами сегодня генотипоскопические экспертные исследования, то таких ошибок можно было бы избежать.
— Много лет назад, в 1978 году, мы ехали по Минску с коллегой, который вдруг решил заглянуть к знакомому врачу в больницу скорой медицинской помощи... Тогда я впервые побывал в морге. В нем стояло несколько столов из нержавеющей стали, на них лежали трупы в разной степени, скажем так, препарированности. Картина до сих пор стоит перед глазами. Оставим эмоции: что это было за учреждение?
— Ваше воспоминание поможет нам лучше проследить развитие службы. То был первый в республике судебно–медицинский морг, построенный при больнице скорой медицинской помощи в 1977 году. До того действовал лишь патологоанатомический, принадлежавший мединституту. Крайне неудачно расположенный: в районе улицы Ленинградской, возле вокзала. Людское многолюдье и — гробы, венки, плач... Подвальный вход, тесное помещение размером с кабинет... Трудно представить, как в нем можно было работать и при этом обслуживать весь Минск и Минский район.
— Вынужден привести второе тяжкое впечатление. Уже в начале 90–х меня как журналиста просили помочь в решении проблем... того самого, нового морга на улице Кижеватова. То, что я увидел, казалось, невозможно описать и тем более опубликовать. Но статья под названием «Репортаж из преисподней» вышла. Смысл состоял в том, что ад для усопших начинался уже на земле. Впрочем, и для живых тоже — для близких, родных, которые вынуждены были забирать умерших из этого учреждения. Трупы лежали штабелями в коридорах, полы были скользкими от червей. Запах... Специалисты утверждают, что это наиболее тяжкий запах из всех, которые можно вообразить. Верю.
— А крыс вы там не видали? Их тоже было множество. Именно тогда, в 1992 году, меня только назначили главным судмедэкспертом Минздрава. Один из первых моих шагов: уговорил тогдашних прокурора республики и министра здравоохранения приехать в тот морг. Они видели и ощущали то же, что и вы. Тоже, похоже, впервые. И были потрясены. За минувшие годы произошли кардинальные изменения во всех сферах деятельности службы. Все судебно–медицинские морги оснащены холодильными камерами, несколько ежегодно ремонтируются, построены новые судебно–медицинские морги в Могилеве и Минске. В текущем году введен в строй лабораторно–экспертный корпус по ул. Кижеватова, недалеко от действующего морга, о котором вы вспоминали. А сам морг подлежит капитальному ремонту, который планируется начать уже в следующем году. Теперь таких картин, какие можно было видеть в начале 90–х, нет ни в одном морге, находящемся на балансе службы. Порядок появился лишь после того, как служба стала напрямую финансироваться из республиканского бюджета, а не по остаточному принципу из средств, выделяемых на здравоохранение.
— Как, кстати, к людям вашей профессии тогда относились коллеги, на какой вы были ступеньке в корпоративной иерархии?
— Видите ли, степень уважения к твоей профессии коллег и вообще окружающих определяется, в частности, отношением к ней государства. До начала 90–х наша профессия числилась в перечне Минздрава по значимости в седьмом десятке. За нами шли те, кто травил насекомых. Каков статус, таково и отношение. В эксперты, бывало, «сплавляли» тех, кто уже не мог работать по хирургической специальности или попросту спивался.
Наше головное бюро, которое должно было управлять всеми судебно–медицинскими подразделениями республики, состояло из трех экспертов и одного канцелярского работника. Сравните с нынешней структурой: центральный аппарат, 6 региональных управлений, 79 районных и межрайонных отделений, 33 лаборатории: судебно–химические, медико–криминалистические, генотипоскопические, судебно–биологические, судебно–гистологические. Работает отдел биотрансплантатов, Институт повышения квалификации и переподготовки кадров Государственной службы медицинских судебных экспертиз, предприятие «Белсудмедобеспечение» с 5 филиалами и 70 отделениями... За короткий период служба пережила четыре реорганизации, которые позволили создать ее, на мой взгляд, оптимальную структуру.
Основополагающими документами, позволившими вывести нашу судебно–медицинскую службу на лидирующие позиции в мире и обеспечить достойные условия труда сотрудникам, стали указы Президента. Первым был Указ «О Государственной службе судебно–медицинской экспертизы при Министерстве здравоохранения» от 28 января 1997 года № 112.
6 ноября 1998 года был издан Указ № 532 о создании Белорусской государственной службы судебно–медицинской экспертизы, подчиненной непосредственно Правительству. Наконец, Указ от 29 декабря 2001 года № 808 преобразовал ее в Государственную службу медицинских судебных экспертиз, непосредственно подчиняющуюся Генеральному прокурору. На службу возложена задача по контролю за качеством оказания медицинской помощи всеми лечебными учреждениями независимо от форм собственности.
К слову, за последние 6 лет мы провели более тысячи судебно–медицинских экспертиз по делам об обвинении медработников в ненадлежащем исполнении своих профессиональных обязанностей, выявили немало недостатков в оказании медицинской помощи. Некоторые из руководителей здравоохранения лишились занимаемых должностей, часть сотрудников была направлена на внеочередную переаттестацию и переподготовку.
При этом необходимо отметить, что служба не стала структурным подразделением прокуратуры, а на Генерального прокурора возложена персональная ответственность за обеспечение независимости, объективности и эффективности ее деятельности.
Сегодня мы располагаем самым современным в мировой практике и уникальным для стран СНГ исследовательским оборудованием: закупаем его только у ведущих мировых производителей. Что есть у медицинских экспертов США или передовых стран Европы, то есть и у нас. В соседних странах подобный набор оборудования имеется, пожалуй, только у московских судебных медиков.
— Как вы сравниваете?
— Наши международные контакты, без преувеличения, глобальны, — не буду их перечислять. Мы знаем, что и как делают наши коллеги, и не стыдимся учиться. Если нужно — обращаемся за помощью. А белорусский опыт организации и обеспечения судебно–медицинской деятельности высоко ценится за рубежом.
— Можно ли привести примеры?
— Вот дело рядовое и малоизвестное: имен называть не буду. Конфликт в молодой семье. Якобы муж избил жену. В деле фигурировали энцефалограмма, снимки с трещинами основания черепа и другие медицинские документы и заключения... Тяжкие телесные повреждения: человек был осужден, однако не согласился с данным решением, и была назначена судебно–медицинская экспертиза, которая проводилась совместно с российскими коллегами. Состоялся новый суд: невиновный был оправдан.
Назову два резонансных дела. В Бресте погиб консул одного из соседних государств. Мы провели все возможные исследования и ответили на интересующие правоохранительные органы вопросы. По настоянию заинтересованной стороны результаты наших исследований перепроверялись в институтах судебной медицины Германии и Швейцарии, которые полностью подтвердили наши выводы.
Другая драма: был сбит воздушный шар с людьми. Шум поднялся большой. Но и какое же стечение обстоятельств, просто фатум! Оба аэронавта — бывшие военные летчики. Одного сбивали в Корее: выжил. Второго — во Вьетнаме: жив. К моменту полета одному было за 80 лет, другому — около 80. Мы проводили экспертизу, делали микроснимки тел буквально от макушки до пяток, под взорами американского атташе и руководителя экспертного подразделения США в Европе выяснили истину. Доказали, что оба аэронавта были в коматозном состоянии из–за прогрессирующей стенокардии и не могли адекватно реагировать на внешние раздражители, хотя были еще живы. Создалась видимость, что людей в корзине шара нет... Американский специалист был вынужден признать наше заключение и подписать его.
— А вам не обидно? Вы сработали профессионально, ответили на все вопросы; решили, можно сказать, международную проблему. В СМИ, помнится, в ваш адрес не было ни слова благодарности. Вообще не упомянули, как будто вы ни при чем...
— Случай не первый, не единственный и наверняка не последний. Мы знаем себе цену и рекламы не ищем. Хочу лишь, чтобы все поняли: у нас серьезная, сложная работа, и люди делают ее очень ответственно. Иногда, замечу, делают не только свою. Вспомним трагедию на Немиге.
Мало кто знает, что нам удалось предотвратить события — уже в клинике — со сколь угодно серьезными последствиями. Тела погибших тогда свезли во 2–ю городскую больницу. Десятки тел лежали практически в приемном покое. Стали приезжать родственники: им говорили, что скоро будет осмотр–опознание. Приехавших было несколько тысяч! Необходимо было срочно вывезти тела. В течение 40 минут мы организовали доставку трупов в морг. Нами была установлена и система опознания погибших: у входа мы поставили телевизор и включили видеозапись, произведенную нашими сотрудниками. Люди могли смотреть на погибших на экране. Эксперты двое суток не выходили из морга, выполняя свою работу, осознавая весь трагизм ситуации для родных и близких погибших.
— Не позавидуешь такой работе. Я бы не смог... Но, готовясь к интервью, пристрастно следил за тем, что пишут и говорят о вашей работе. Вот еще сюжет популярного международного познавательного телеканала. В одном таком–то американском штате действует... «ферма трупов». На огороженную территорию за колючей проволокой свозят тела и оставляют их разлагаться: в воде и под палящим солнцем, в пластиковых пакетах, в одежде и без нее. Делается это в целях криминалистики: следователи будут знать, какие изменения и за какое время происходят с трупом. Работающая на «ферме» молодая женщина–эксперт Ребекка — ей и принадлежит компетентное мнение насчет запаха — занята тем, что фиксирует изменения по часам, дням, месяцам и годам. Имеется даже очередь на доставку сюда тел. Некоторые, оказывается, сами желают после смерти послужить науке и оформляют нужное «завещание». Как вы относитесь к работе Ребекки?
— С почтением и профессиональным уважением. Замечу, что работа, связанная с раскрытием преступлений, никогда не считалась «чистой». Она может быть красивой — как работа интеллектуалов вроде Холмса или Пуаро. Реальность гораздо жестче. Тем более в нашей работе. Говорю не только о психической нагрузке.
Хоть в службе и числится более 4.000 человек, штаты собственно судебных медиков заполнены на треть потребностей. У них достаточно высокая профессиональная заболеваемость. При самом дорогом и совершенном оборудовании — фильтры, кондиционеры, специальная одежда для судмедэкспертов... — не удается в полной мере избежать таких опасных заболеваний, как туберкулез и гепатит. Возможно, более тяжелой работы и не существует. Но кто–то должен ее делать и разве это не достойно уважения?
— Примерно тем же занят, насколько я понимаю, патологоанатом. Чем он отличается от судмедэксперта?
— Разностью задач и объемов исследований. Патологоанатом подтверждает либо опровергает поставленный больному диагноз. В какой–то мере судит о работе врача. Судмедэксперт решает те же вопросы плюс следующие: время смерти, механизм травмирования и последовательность причинения травм, если их было несколько; какими предметами нанесены, причинная связь каждой с наступившими последствиями, положение нападавшего и жертвы... Первый работает с телом, которое еще недавно было живым, судмедэксперт — с трупом, который мог пролежать в земле или воде недели, месяцы, а то и годы. Объем работы несравнимо, на несколько порядков больше, хотя работают они в одном морге и за одним секционным столом попеременно.
— Есть такое житейское понятие: «снять побои»... Если, скажем, подрались супруги. Это — к вам?
— Только к нам! В травмопункт или больницу тоже следует сходить — чтобы узнать диагноз и получить соответствующее лечение. Мы, кстати, в ходе экспертизы при необходимости сами направляем пострадавших в лечебные учреждения и обязательно запросим оттуда медицинские документы. Но сама экспертиза живого лица, «снятие побоев», — только наша прерогатива.
— Какие проблемы вы намерены поднять на съезде?
— Их хватает, но я бы выделил странную тенденцию последних лет: неоправданное стремление назначать экспертизу. Часто — повторную. Потом, нередко, — пятую и шестую, а иногда и седьмую.
Экспертиза проводится для того, чтобы получить профессиональное заключение о причине смерти или степени тяжести телесных повреждений, их взаимосвязи с наступившими последствиями, сроке давности, когда для этого требуются специальные познания. Сейчас пошла мода — другого слова не подберу — назначать ее по малейшему поводу или вовсе без него. Вероятно, кто–то не желает брать на себя ответственность и хотел бы ее переложить на экспертов. Заполнил бланк постановления и на этом все! А ведь по каждому такому случаю создается специальная комиссия, высококвалифицированных специалистов отрывают от выполнения иных неотложных задач...
Мы не боимся работы, но такое неоправданное назначение экспертиз обходится в сотни миллионов рублей бюджетных денег. Замечу, что в землях Германии, а некоторые из них соизмеримы по населенности с Беларусью, в среднем проводят 600 — 700 вскрытий в год. Потому что за каждое экспертное исследование платит полиция. Поговорим на съезде и о социальной защищенности экспертов, о дальнейшем совершенствовании научно–методического обеспечения службы... О многом поговорим.
— Если когда–то в профессиональной иерархии вы были в седьмом десятке, то где, интересно, находитесь сейчас?
— Сейчас мы не являемся структурным подразделением ни одного из министерств, а в своих списках находимся на первом месте.
— Спасибо за беседу! Желаем всем судебным медикам здоровья, а съезду — успешной работы.
