Когда перед тобой над сценой взлетают одновременно шесть Дроссельмейеров, есть от чего голове пойти кругом. У меня и идет: пытаюсь рассмотреть каждого, увидеть за движениями характер. Порядок исполнения, рисунок танца важны, но образ возникает только после того, как порядок выучен и доведен до автоматизма. «Роль у тебя в теле, — объясняет Валентин Елизарьев Эвену Капитену, репетирующему Дроссельмейера. — Я хочу, чтобы ты поработал над ролью». И я вспоминаю, что, после того как Капитен станцевал Бога в «Сотворении мира» (это был юбилейный, 300-й спектакль, балеты Елизарьева живут долго), балетмейстер его хвалил: «Молодец, с умом работал, я видел, что свое внес». Валентин Николаевич уже не раз мне говорил: он любит сотворчество и очень ценит умных артистов. Я надеюсь, что Эвен Капитен это знает и понимает ценность сделанного ему комплимента. Но погордиться собой времени нет, передышки сейчас короткие: мгновение — и снова в танец.
Сегодняшнюю премьеру будет танцевать только один из шести Дроссельмейеров, за которыми я сейчас наблюдаю. Кто именно? «Я решу накануне вечером, — говорит Валентин Николаевич. — Интрига должна сохраняться до конца». «А критерий? — пытаю я. — По какому принципу вы будете определять?» Улыбается: «Кто будет лучше готов». Это улыбка Чеширского Кота: неизвестно, что за ней на самом деле спрятано. Может быть, он уже все решил и выбрал, кто станцует Машу, Принца и Дроссельмейера на первой премьере 13 октября, кто — на следующий день, а кто еще порепетирует и выйдет на сцену 23 октября. А может быть, он действительно пока не знает и ждет до последнего, потому что вот тогда, на предпремьерной репетиции, все и сложится. Пока складывается нелегко.
Валентин Елизарьев на репетиции «Щелкунчика».
Валентин Елизарьев хотел возродить свой балет «Щелкунчик» с того самого момента, когда вернулся в театр после девятилетнего отсутствия. «Здесь совершенно оригинальное произведение, — объясняет мне терпеливо, хотя спешит поговорить с артистами. Сегодня первая репетиция в костюмах на основной сцене, и он сразу предупредил: в этом случае первый блин всегда комом. — Я здесь старался соответствовать музыке и (чуть повышая голос. — Прим. авт.) духу литературного произведения. Я очень люблю этот спектакль, очень люблю музыку Чайковского. Здесь все нужно было обновить. Декорации сгнили, сейчас все новое. Большинство артистов этот спектакль не танцевало, нужно вдохнуть новую жизнь в это произведение».
На репетиции Ирина Еромкина и Олег Еромкин
Валентин Николаевич разрешил мне ходить на репетиции нового-старого «Щелкунчика». До сих пор казалось, что зрителю лучше не знать, что стоит за балетной легкостью, которая так нас восхищает. Да, конечно, все слышали про тяжелый труд, сбитые в кровь пальцы и травмы, но на сцене эти люди дарят нам праздник и кажутся созданиями почти невесомыми: вот артистка коснулась пуантами сцены, вот взлетела, вот перевернулась в воздухе, вот ее ловко поймал партнер, посадил на плечо, потом закружил, аккуратно поставил, а вот и сам взлетел. Все легко, изящно, с улыбкой. «Лица, лица! — кричит в микрофон народная артистка Беларуси Татьяна Ершова. Когда-то она сама танцевала Машу, а теперь учит делать это других. — Что бы ни случилось — лица! За настроением можно много чего скрыть, ребят!» С настроением еще не все в порядке. Как и с рисунком танца: он то и дело ломается. Вчера, когда репетировали без костюмов, все вроде бы получалось, а сегодня не всем артистам кордебалета удаются поддержки: пышные пачки партнерш мешают.
«Сделайте еще раз!» — кричит в микрофон Елизарьев. Еще раз. Потом еще. Потом подходят солисты: кто-то страхует балерину, чтобы не упала от неловкого движения партнера, кто-то показывает, как удобнее взяться, что «вот здесь надо подсесть». Уф, удалось. Но они будут тренироваться снова и снова, жертвуя отдыхом между утренней и вечерней репетициями: Елизарьев требует совершенства.
Потому что, только если рисунок танца не ломается, начинается настоящий спектакль, когда можно играть выражением лица и взмахами рук. «Капитен, откуда эти мужицкие движения? Дроссельмейер — аристократ, жесты должны быть элегантными», — требует Елизарьев. И — чудо! — движения Эвена Капитена меняются, как будто немного закругляются, становясь плавными, широкими. И вот уже перед нами другой человек — вальяжный аристократ, для которого все эти куклы — так, развлечение. Но он отдается ему со всей страстью.
Сцена из балета «Щелкунчик». Русский танец.
«Тело умнее нас», — говорит заслуженная артистка Беларуси Жанна Лебедева. Валентин Елизарьев попросил ее поработать с исполнительницами партии Щелкунчика-куклы. «Жанна — одна из лучших в этой роли», — объясняет Елизарьев. Она поначалу отнекивается: ничего не помню. Но стоит зазвучать музыке — и нет передо мной больше Жанны Лебедевой, а есть Щелкунчик. «Вы музыку слушайте, — наставляет она стоящих перед ней трех кандидаток в Щелкунчики, — здесь все очень четко по музыке разложено». И я тут же вспоминаю, как разговаривала о Елизарьеве с Родионом Щедриным. Он сказал, что всегда выделял особенную елизарьевскую музыкальность, которая далеко не у каждого балетмейстера, оказывается, есть: «Он очень музыкален, очень тонко чувствует музыку».
Сорвать аплодисменты коллег дорогого стоит: они понимают и видят все. И уж если получается…
В партии Маши — Людмила Уланцева. В партии Дроссельмейера — Эвен Капитен
Репетиция продолжается, и вдруг происходит нечто для меня совершенно неожиданное: артисты аплодируют. Только что закончили русский танец Александра Чижик и Антон Кравченко, и все у них сложилось: и рисунок, и настроение залихватское, под стать музыке, и точка именно в том месте музыки, где ее поставил хореограф. Такие аплодисменты я слышала потом еще раз: когда адажио из второго акта танцевали Ирина Еромкина (Маша) и Олег Еромкин (Принц). Уровень сложности поддержек в этом номере, по словам самих балетных, «высший пилотаж», их далеко не каждый способен выполнить. «Да, тяжелое адажио», — задумчиво и даже с каким-то, кажется, удивлением произносит Елизарьев. Как будто не он его придумал. Пару лет назад во время нашего интервью он признался, что всегда устанавливал планку для труппы чуть повыше, чем она на тот момент была способна, придумывал сложную хореографию — чтобы стремились, чтобы горели.
