Мудрые старцы Донбасса еще в 1990‑х говорили, что нужно строить подвалы‑убежища в храмах и монастырях. И оказались правы. Именно там прятались люди, чьи дома бомбили властвующие украинские нацисты и дермократы. Там получали и помощь от волонтерских групп. Мы проехали по церквям вдоль линии фронта, где все еще идут службы.
Село Камышеваха. Людей почти не осталось, как и уцелевших домов. В подвале этого храма от обстрелов ВСУ прятались 70 человек, 13 из них дети.Линия боевого соприкосновения растянулась почти на тысячу километров. Там повсюду храмы. Многие разрушены. Некоторые из них в активные фазы войны были закрыты. Священнослужители вывозили свои семьи, выезжали сами: кто в Украину, кто в Россию, кому что ближе… А есть приходы, двери которых оставались открыты всегда, какие бы ожесточенные бои здесь ни шли. Храмов не так много, десятка полтора.
К северу от города Попасная, на Луганщине, есть село Камышеваха. Людей почти не осталось, как и уцелевших домов. Поселок разрушен, сказали мне местные, процентов на 70, а то и больше. Камышеваху освободили прошлым летом. Отступая, ВСУ били по селам так, чтобы, как говорят, и камня на камне не осталось. Долетает и сегодня.
Сквозь осколки стекла смотрю на дыры в стене — работал вражеский миномет— Были в подвале храма. Утром выхожу, а в районе нашей хаты — дым. Мужу говорю, не поверил… Потом узнали, что дом сгорел. Прямое попадание. И нет ничего. Хорошо, сами живы… Нас эвакуировали, в Питере пробыли полтора месяца. Вернулись, дома нет, все выгоревшее, одни стены стоят. Восстановлению не подлежит… И шесть воронок в огороде. Снаряд там до сих пор лежит, неразорвавшийся. Сейчас тоже: то тихо, то слышно хорошо.
Вике недавно исполнилось шесть лет, она тоже с бабушкой пряталась в приходском подвале. Так тут и осталась. Мама еще до активных боевых действий поехала в соседний поселок по делам, в итоге ее вывезли куда‑то в Украину. Вернуться не может до сих пор. Бабушка Катя провела нас по подвалам:
— Вот тут и жили. Три месяца вообще, считай, не выходили. Только некоторые, когда крестный ход вокруг храма делали, два раза в день.
— Под обстрелами?
Бабушка Катя провела по подвалам, в которых прятались сельчане— Да. Страшно было, конечно. Идем, трясемся с иконами, но идем. Ну ничего.
Слабый свет Катиного фонарика скользил по подвальному «коридору», заглянул в одну «комнату», другую. Третья была самой большой.
— Кровати? — спрашиваю, не сразу рассмотрев, из чего они.
— Да, — говорит бабушка Катя, — кровати. Составили вместе церковные деревянные лавки. Сколько их тут? Наверное, около 20. Так и спали. У нас еще один такой же подвал… Когда обстрелы, все слышно. Боялись, молились. И дети с нами были. Натерпелись, конечно. Ну ничего.
Бабушка Катя показывает библиотеку, комнаты, и в каждой — недавно заделанные дыры в стене, крыше, вместо окон.…Если честно, первое, что спросила у меня в подвале бабушка Катя:
— Как там ваш Батька?
— Нормально, руководит, — отвечаю.
— А что бы вы нашему Президенту сказали?
— Ой. Чтобы он мир там как‑то держал.
— Весь?
— Да зачем нам весь, — улыбнулась бабушка Катя.
В относительно тихие дни подвальной жизни местные, рискуя, ездили (или ходили, тут уж как получалось) ближе к цивилизации за продуктами. А когда начались сильные обстрелы и из подвала уже было не выйти, ели даже заплесневелый хлеб.
По металлической лестнице поднимаемся в жилое помещение. Бабушка Катя показывает библиотеку, комнаты, и в каждой — недавно заделанные дыры в стене, крыше, вместо окон:
— Мы в подвале были. Пришли, а тут такое. Или вот — крыша, то же самое. Может, белорус найдется, спонсор какой, крышу к зиме залатать. Течет все, тазики только и успеваем носить.
Раньше, говорит, здесь было уютно, тепло. Это видно. Все вроде просто и с душой… Екатерина Андреевна рассказывает, я слушаю, сквозь осколки стекла смотрю на дыры в стене — работал вражеский миномет. Рядом, по колокольне и келье, прилетали «градины».
За бабушкой Катей иду мимо еще одной комнаты с еще одной дырой в стене:
— Снаряд прилетел, стену пробил и окно, которое в коридоре. Тут много такого… Мы так ждали. Как мы ждали, когда русские придут. А теперь мы — Россия. Дождались.
…В трапезной Татьяна сортировала продуктовые наборы для людей, оставшихся в Камышевахе и еще трех поселках. В одном 21 человек, в другом 16, в третьем 8.
— Спишь, — говорит мне, — слышишь, что‑то где‑то «грукает», и думаешь: сюда летит, не сюда, прятаться или что делать?
Развозить продукты помогает Михаил. Он и под обстрелами возил, тем, кто дома прятался. И людей в тыл вывозил.
— В бронежилете? — спрашиваю.
Смеется:
— Почти. Да, дорога обстреливалась, опасно было. Но я кое‑какие дорожки знал, как‑то удавалось проскакивать.
Так вышло, что его семья во время обстрелов оказалась в Стаханове, а он здесь. Дорогу тогда перегородили ВСУ, никого не пропускали. Приходилось опять рисковать, пробираясь лесами. А потом возвращался, тут у него люди и коровы:
А что Вика? Бабушке помогает. Траву рвет, заметает. Рисует, играет. От взрослых — ни на шаг. Через год в школу, но куда? Камышевахская и в соседних селах разбиты.
Служба в Георгиевском храме проводится, даже если приходят один-два человека. Село пока не восстанавливают — некому, огороды не засевают — там снаряды. Машина разминирования сюда еще не доезжала, много у саперов сейчас работы.
* * *
На стене Иверского монастыря нацарапано: средство для остановки бронетехники. Это еще с 2015‑го осталось, рядом с дырой от танкового выстрела со стороны Донецкого аэропорта. До него несколько сотен метров.
Электричества нет, есть дневной свет из окон. В полумраке вижу мужской силуэт немного сгорбившегося человека, а вокруг — фигуры пониже да посутулее, в основном женские. Это Николай Гаврилов раздает пакеты с продуктами местным бабушкам. Пришли на службу, а тут — гостинец от белорусов.
В нескольких сотнях метров от Донецкого аэропорта — Иверский монастырь. Электричества нет, есть дневной свет из окон.
Знаю, что с 2014‑го обитель сильно пострадала от обстрелов. От нее почти ничего не осталось. Еще сельчане рассказали, что в 2015‑м помощник Порошенко в соцсети выложил видео расстрела кладбища монастыря украинскими войсками, здесь похоронено много жителей Донецка. Кладбище это заминировано, поэтому дальше ограждения не захожу. Первое, что вижу, — каменный памятник с портретом девочки.
Николай Гаврилов раздает пакеты с продуктами местным бабушкам.
…Дальше церковь в поселке Трудовские, это одна из самых отдаленных окраин Донецка, ближайшая к фронту. В Трудовских у подножия террикона шахты было бомбоубежище, в нем в 2014‑м пряталось до 250 человек… От обстрелов разрушена крыша, повреждены стены. Служба проходит в маленькой комнатке, которую удалось отремонтировать. В нее, говорят, набирается человек 50. Приходят, несмотря на обстрелы.
За «буханкой», которая обычно возит раненых, едем в Александровку (за ней уже фронт). Очередная партия продуктов для жителей этого села, они как раз собрались на службе.
За «буханкой», которая обычно возит раненых, едем в Александровку (за ней уже фронт). Очередная партия продуктов для жителей этого села, они как раз собрались на службе.
Церковь в поселке Трудовские, это одна из самых отдаленных окраин Донецка, ближайшая к фронту. У подножия террикона шахты было бомбоубежище, в нем в 2014-м пряталось до 250 человек...…Поселок Октябрьский, тоже постоянно обстреливаемая окраина Донецка. Район кажется пустым, дома сильно побиты. В местный храм за последнее время было восемь прилетов, «кассет».—Отца Александра знаю практически с начала войны, — говорит мне Николай. — Игуменья Михаила (из Иверского монастыря) и он — два священнослужителя, которые на этом краю оставались, никуда не уходили. Все время здесь. И сейчас, когда их «кассетами» обкладывают.
Отец Александр: «Мы находимся на самой такой передовой линии фронта. С начала СВО нас, наверное, раз 7 — 8 обстреляли».Отец Александр — это протоиерей Александр Намоконов, настоятель храма святителя Игнатия Брянчанинова. Храм, говорит, был разрушен в 2014, 2015 годах. Прямые попадания:
— Мы находимся на самой такой передовой линии фронта. Благодаря Александру Захарченко снаружи храм восстановили. А с начала специальной военной операции нас, наверное, раз 7 — 8 обстреляли. Нет ни одного целого окна. Мы заклеили более 500 отверстий, в куполах, крыше… Да, все это от кассетных боеприпасов. В общем, всё сейчас у нас в плачевном состоянии, без помощи неравнодушных людей не обойтись.
А здесь еще недавно была автобусная остановка.— Это настоящие герои. Каждому нашему прихожанину я дал бы орден за мужество. Они все рискуют жизнями, здоровьем, но идут сюда. Не могут без этого, это их жизнь.
— А вы? Вы ведь тоже здесь.
— Я присягу давал, это мое место служения. Трудно, страшно бывает. Как и всем. Читаем молитвенное правило, и такой молитвенный щит у тебя, никакой враг не пробьет.
— Как вы думаете, почему Украина пытается лишить людей веры, бьет по церквям, не дает людям собираться?
Поселок Октябрьский. В церкви только за последнее время заклеили более 500 отверстий, в куполах, крыше… Все от кассетных боеприпасов.
— Это не Украина, это безбожное правительство. У власти настоящие сатанисты. Мало того что они фашисты, нацисты, наркоманы, развратники, элгэбэтэшники… (список можно продолжать). На самом деле это все признаки сатанизма, бесовщины. Происходит демонизация людей. Вот там, те, кто правит сейчас, это настоящие демоны. Правильно Шекспира часто вспоминают: «Ад пуст. Все бесы здесь». Вот они все и повылезали. Их главная задача — бороться с церковью, победить святую православную церковь. Вот это они и делают.
За «буханкой», которая обычно возит раненых, едем в Александровку. За ней уже фронт.
* * *
Трасса. Слева береговая линия, море. Указатель на Крым, а нам прямо, мимо Приморска, Мелитополя. Мы ехали в Запорожье. Направление для нас новое, ехали знакомиться, узнать о нуждах. Понять, что там и к чему.
Именно туда сейчас идут основные поставки натовского вооружения. Заметили: чем ближе к линии фронта, тем больше удивления у местных на машину с «зеткой». Здесь, говорят, немало людей проукраинских, «ждунов».
Токмак, Запорожье. До Работино 20 километров. По мирным прилетает из натовского оружия.Город Токмак Запорожской области — место красивое, но по ощущениям какое‑то странное. Пока трудно объяснить почему…
На незнакомцев тут смотрят подозрительно, на вопросы отвечают уклончиво. Одна пара даже ходила за нами какое‑то время, пытаясь понять, не диверсанты, шпионы ли мы. Местную администрацию нашли попытки с третьей, шифруется. Опасаясь вражеских прилетов и терактов от затаившихся диверсантов.
До Работино (где идут бои) километров 20. Фронт там крепкий, это чувствуется. Сюда, в местную церковь, мы тоже привезли помощь. Здесь тоже проходят службы, а значит, так местным проще раздать «тормозки». Поговорили с протоиереем Николаем Ронжиным, настоятелем храма Успения Пресвятой Богородицы. А потом он стал показывать куски металла, оставшиеся после недавних прилетов:
Две недели назад протоиерей Николай Ронжин сам чудом выжил после двух прилетов.— Это от английской ракеты, а это от «Хаймарса». Вот еще, это мне три недели назад на порог (где мы с вами только что продукты разгружали) прилетело. А это — «Град». Вот это кассетный поражающий элемент. Могут на земле разлетаться, а могут в воздухе. Оба конца, видите, острые как бритва. Есть еще кассетные, с шариками, как спичечная головка, — недавно нескольких людей хоронил после таких прилетов. Такие шарики проходят насквозь даже через стальную дверь.
Две недели назад Николай с супругой едва выжили. Вышли, говорит, из церкви, через метров 50 один прилет, следом еще один, на детскую площадку:
— Были раненые, в том числе дети… Сейчас до нас начали долетать «Грады», раньше только ракеты долетали.
— Надо не поддаваться всяким ветрам, которые сулят лучшее будущее уже завтра. Или еще сегодня. Все это подобно меди звенящей, звук прошел — и ничего не осталось.
t.me/lgbelarussegodnya
