Среди немногочисленных материалов, опубликованных в последнее время в связи с 20–летием со дня смерти выдающегося писателя, ученого и кинематографиста, мне особенно понравилась статья московского общественного деятеля Алеся Чайчица, помещенная в его блоге. В ней точно определена отличительная черта личности Алеся Адамовича: являясь «сознательным белорусом», он тем не менее соединял страны и народы, был «мостом между ними», в первую очередь между Беларусью и Россией. А это «очень редкое сочетание качеств — настолько редкое, насколько и необходимое нам для строительства нормальных, полноправных и конструктивных белорусско–русских взаимоотношений».
Однако одно место в этой статье вызвало у меня принципиальное несогласие. Там говорится, что Адамович после чернобыльской катастрофы «вынужден был съехать в Москву» под нажимом минских властей.
Помнится, в то время, весной 1987 года, работали мы в соседних кабинетах Института литературы имени Янки Купалы на четвертом этаже главного корпуса АН БССР (у нас были даже спаренные телефоны). Он заведовал сектором взаимосвязей литератур, а я, его ученик, — сектором белорусской дооктябрьской литературы. И вот мне коллеги, то ли ультралевые, то ли ультраправые, начали вкладывать в уши: «А вось гэты ваш хвалёны Адамовiч здраджвае радзiме, уцякае ў Маскву i ад акадэмii i ад уладаў, бо надаелi яму iх праследаваннi».
Хорошо зная, что это, скажем, не совсем так, ибо Алесь Михайлович тогда по–настоящему дружил и с президентом АН БССР Николаем Александровичем Борисевичем, и с секретарем ЦК КПБ Александром Трифоновичем Кузьминым, а до этого был в нормальных отношениях с Петром Мироновичем Машеровым. Но у моего соседа немало было и недоброжелателей, притом на разных уровнях. Упреки, как правило, касались «абстрактного гуманизма».
В тот весенний день он заскочил в мой кабинет взволнованный и уставший: целых шесть часов дискутировал с первым секретарем ЦК КПБ Николаем Никитовичем Слюньковым, доказывая ему необходимость во весь голос говорить о вредности для человека чернобыльского излучения. Признался руководителю республики, что ради этого он поедет в Москву к самому Горбачеву, предварительно договорившись с одним из помощников последнего. Увидев, что я, не очень–то разделяя его беспокойство, продолжаю спокойно расставлять в ящике библиографические карточки для первого тома шеститомника «Беларускiя пiсьменнiкi», вдруг нежданно рассердился:
— Каму стануць патрэбны гэтыя твае паперкi?! Мы скора ўсе вымрам!
И тут я решил рассказать Адамовичу, что о нем злые языки судачат в Минске. В ответ на лице моего собеседника появилось сначала удивление, а потом — даже улыбка:
— Ты думаеш, Адаме, што я еду ў Маскву, каб забаўляцца... А я спа-дзяюся, што, працуючы там, прынясу беларусам больш карысцi, чым знаходзячыся тут. Вазьмi для прыкладу Мiкалая Улашчыка: колькi дабра ён робiць для вывучэння нашага летапiсання, працуючы пасля высылкi ў Iнстытуце гiсторыi ўсесаюзнай акадэмii! У Мiнску нашы гiсторыкi даўно яго з’елi б... Цi колькi мы выйгралi б, калi б у свой час Пётр Мiронавiч не загiнуў, а кiраваў намi, як пагаворвалi, з Масквы...
И Алесь Адамович вскоре действительно переехал во всесоюзную столицу. Но часто приезжал в Минск к семье, заходил в институт. И мы сообща вспоминали начало начал.
...Впервые мы встретились в сентябре 1953 года, когда я был на третьем курсе отделения журналистики БГУ. Молодой и подвижный, пришел он читать нам спецкурс лекций по стилистике, предложил писать по ней курсовые работы. Я выбрал темой язык статей журнала «Беларусь». И после доказательно упрекнул в курсовой редакцию за чрезмерное выхолащивание, почти бюрократизацию стиля. Очевидно, работа запомнилась руководителю, ибо он здоровался со мной, встречаясь в университетских коридорах. Радовался, когда я на «отлично» защитил у доцента БГУ Давида Факторовича не совсем обычную (даже для поляков, а тем более для белорусов) дипломную работу «Адам Мицкевич — публицист», сетовал, что меня не оставили в аспирантуре, а распределили секретарем радошковичской районной газеты «Сцяг Iльiча».
В Радошковичах (или, как на месте выговаривали, Радашкавичах) я с головой окунулся в прошлое района и шире — Молодечненщины. Познакомившись с вдовой Бронислава Тарашкевича Ниной Нижанковской, ездил в Вильнюс изучать материалы суда над «Грамадой», попутно доказал, что Михал Клеофас Огиньский жил в белорусском Залесье и что неинтересных мест в Беларуси нет — есть только неизученные.
И вот в 1959 году узнаю, что Радошковичский район делится между Молодечненским и Воложинским. Кочевать дальше не хотелось, и я поехал в академический Институт литературы проситься на работу: буду, мол, заниматься изучением литературных взаимосвязей.
— А як я змагу прапiсаць вас у Мiнску?! — сразу же возразил мне директор института Василь Васильевич Борисенко. — Вашы артыкулы ў «Лiтаратуры i мастацтве» я чытаў. Тэматыка такая для iнстытута патрэбная. Таму... Таму паступайце ў аспiрантуру. Праз сем дзён уступныя экзамены.
— Дык жа, Васiль Васiльевiч, не паспею падрыхтавацца...
— Не наеўся, то не налiжашся! Едзьце ў свае Радашковiчы i хутчэй прывозьце дакументы.
Когда хозяин кабинета вывел меня, прощаясь, в коридор, нас заметил стоявший у окна Адамович. Узнав меня, подошел поближе:
— Здароў, Адам!
— Вы знаёмы? — удивленно спросил Василь Васильевич.
— Так, ён пiсаў у мяне курсавую.
— То будзе пiсаць i кандыдацкую. Па чым збiраецеся?
— Мусiць, па сувязях з польскай лiтаратурай. У ХIХ стагоддзi, на пачатку абноўленага шляху нашага пiсьменства, яны былi плённымi i шматбаковымi.
— То i добра. Чакаем.
Потом я убедился, что руководители диссертациями бывают разные: одни только мешают им, навязывая свою точку зрения, другие пишут за диссертанта (особенно за диссертантку). Третьи же, Адамович как раз относился к таковым, сообща обсуждают концепцию и не вмешиваются в детали. Алесь Михайлович посоветовал только не поддаваться вульгаризаторам, отождествлявшим тогда все польское с панским, и ориентироваться скорее на Ленина, который утверждал, что польское освободительное движение было революционным в целом. После Адамович хлопотал, чтобы я поехал в научные командировки в Варшаву, Краков, Вроцлав, Познань. Радовался моим находкам, особенно в Англии, куда я отправился осенью 1982 года с легкой руки заведующего отделом культуры ЦК КПБ Ивана Ивановича Антоновича.
Впрочем, после той двухмесячной юнесковской командировки Алесю Адамовичу пришлось меня еще и активно защищать. Дело в том, что, вернувшись, я начал печатать с продолжением свои очерки «За Ла–Маншам, сярод беларусаў: З «Англiйскага дзённiка» на страницах газеты «Голас Радзiмы». И вдруг где–то под конец обещанное продолжение не появилось, а Алексей Карпюк позвонил мне из Гродно и тревожно спросил, не сушу ли я сухари. Мол, в их город приезжал на семинар атеистов лектор из отдела пропаганды и агитации ЦК КПБ и спросил у слушателей, знают ли они, какой «фокус отмочил их землячок», ибо, поехав в «логово империалистов», этот Мальдис вместо того, чтобы описывать эту эмиграцию одной черной краской, употребил все цвета радуги...
И тут началось. Из издательства вернули мне рукопись. Браковали статьи, не имеющие к Англии никакого отношения. Вызвав в академический президиум, посоветовали отказаться от издания книги и на пару лет «тихо залечь на дно», пока все забудется. Я отказался, ибо тем самым доказал бы, что в чем–то виновен.
Оказавшись в такой, казалось, тупиковой ситуации, я, естественно, пошел за советом к Алесю Адамовичу. А он успокоил меня: идет обыкновенное противостояние двух соперников, мол, один из них послал за границу явно не того человека и должен понести за это ответ. И обещал организовать мне встречу «с самим Кузьминым», который мог повлиять на дальнейший ход событий. Александр Трифонович принял меня, внимательно выслушал и, подумав, вздохнул:
— А что я смогу сделать? Вон и меня тут, — последовал кивок рукой в определенном направлении, — попытались сделать троцкистом. — И, помедлив еще, добавил: — Что в вашей книге самое ценное? Находки. Вот и оставьте только их, сократите всю публицистику, светлую и черную. Не дразните гусей.
Узнав о таком совете, Алесь Адамович подписал мне свою книгу «Каратели. Радость ножа, или Жизнеописания гипербореев»: «Адаму Мальдзiсу, якому жыць весялей, чым нам, бо ён у ХVIII–м!» Имелись в виду мои описания повседневной жизни наших далеких предков.
А через семь лет вышла из печати самая тонкая моя книга: «З лiтаратуразнаўчых вандраванняў: Нарысы, эсэ, дзённiкi». «Англiйскi дзённiк» был там сокращен больше чем наполовину.
Хочу вернуться к блогу Алеся Чайчица. Там сообщается, что в Москве разработана целая программа сохранения памяти о, несомненно, классике нашей литературы: издаются посвященные ему книги, в годовщину его смерти были возложены цветы к установленной ему мемориальной доске. Ничего такого в Минске пока нет... А жаль. Ведь имя Алеся Адамовича историей ставится рядом с именем его соратника и друга Василя Быкова.
Советская Белоруссия №32 (24415). Среда, 19 февраля 2014 года.
