Отшумели дискуссии по поводу того, что такое постмодернизм и с чем его едят. Более того — уже констатировали его смерть и начали подводить итоги нулевых... Но у нас время от времени все еще спорят, был ли мальчик, то бишь постмодернизм в белорусском контексте. Традиционалисты по–прежнему раздражаются, когда слушают стебную поэзию или видят перформансы... Мол, наносное все... Искусственное... С другой стороны, если постмодернизм все же был и окончился, что же идет ему на смену? Чтобы обсудить эту глобальную тему, пришлось провести параллельные дискуссии... В одной вместе с автором этой статьи участвовали известные литературоведы Петр Васюченка и Анна Кислицына. И на заседании молодежного клуба «Лiтаратурнае прадмесце» состоялась дискуссия, в отрывках из нее звучат реплики поэтов Натальи Кучмель, Вики Тренас, Алены Белоножко, Миколы Кондратова и Юрася Нератка.
1. Состоялась ли в белорусской литературе эпоха постмодернизма?
Критики
Л.Рублевская: Ситуация иногда напоминает мне эпизод из романа Стендаля «Красное и черное», когда Жюльен Сорель пришел на обед в хорошем костюме, но в черном. И присутствовавший на обеде светский щеголь долго не мог смириться с таким падением вкуса, пока не нашел для себя объяснение: о, этот господин пришел в черном, чтобы во время дуэли в него труднее было попасть! Так и эстетикой постмодернизма часто объясняют элементарную нехватку вкуса и мастерства.
А.Кислицына: Сегодня очевидно, что литература, которая была до 1989 года, существенно отличается от той, что создавалась после. Это заметно хотя бы по тому, что старшее поколение писателей не принимает и не понимает новые произведения и регулярно высказывается о молодых авторах как о тех, которые «бьют окна в родительском доме».
Л.Рублевская: Может, иногда такие претензии имеют основания?
А.Кислицына: Что ж, молодые тоже не сильно интересуются тем, что написано старшими. У каждой эпохи — свой тип мышления, свои ценности. Если говорить о постмодерне, то его недаром называют «культурой легких прикосновений». Творец обыгрывает культурно–исторические ценности, но несильно углубляется в их смысл. Но такие тексты были актуальными в конце 1990–х, а теперь иронизировать, пародировать, компилировать уже немодно. Однако историческая эпоха постмодернизма, по–моему, только начинается.
П.Васюченка: Я бы назвал постмодернизмом универсальную историко–культурную ситуацию конца ХХ века. Главное в ней — ощущение кризисности и переходности. Не только белорусы, которые получили независимость, но и весь мир жил в ощущении перемен плюс ожидание экологической катастрофы... Для писателей это тревожное время воплотилось в ощущении, что уже все написано. И отсюда необходимость развернуться назад и увидеть, какие культурные ценности были созданы ранее, переосмыслить, переделать их.
Л.Рублевская: И в белорусском контексте это актуально?
П.Васюченка: Конечно, у нас же есть своя классика, тысячелетние культурные наработки. Некоторые мои коллеги не признают термина «постмодернизм». Говорят, или его вообще нет, или в Беларуси нет. Но ощущение кризисности, переходности все равно есть, как ни назови.
А.Кислицына: Не думаю, что стебущиеся над всем и всеми молодые авторы, называющие себя постмодернистами, сильно задумываются над переходностью эпохи.
П.Васюченка: То, что они не осмысливают, в какую эпоху живут, может расцениваться как комплимент. Когда Якуба Коласа спросили, права ли диссертантка, которая написала о том, что он думал сказать своей «Новой землей», Колас почесал затылок и сказал: «А кто его знает... Может, и думал». Писатель — просто орган, который слышит голос эпохи. А время само проявляется в талантливом произведении.
Л.Рублевская: Постмодернизм состоялся и в том, что исчезли координаты хорошего и плохого не только в самих книгах — читатели перестали отличать хорошее произведение от плохого.
А.Кислицына: Спасибо за это мы должны сказать в первую очередь СМИ... Например, массовые издания начинают пиарить какую–нибудь книгу, пустейшую по содержанию. Критики могли бы сказать свое слово, но у них нет такой возможности, ведь серьезные критические статьи печатаются в малотиражных специализированных изданиях... Вот и получается, что рекламируется «попса», которая выдается за актуальную литературу.
Л.Рублевская: Вообще–то я публикую свои рецензии в массовой газете... И пишу о серьезной литературе. Но согласна — проблема есть. Но особенность эпохи постмодернизма состоит и в том, что исчезает само понятие «писатель», вместо него появляется брэнд, тренд...
А.Кислицына: Создание брэндов — это сознательное вытеснение серьезной литературы, необходимое издателям для продвижения своего товара.
П.Васюченка: Нужно упомянуть и о еще одной особенности эпохи: молодые часто цитируют литераторов, которые критикам неизвестны, зато популярны в интернете.
Л.Рублевская: Упомянем и раздробление культурного пространства на тусовки, которые друг друга игнорируют или уничтожают. Но смогут ли в будущем составить хрестоматию белорусского постмодернизма?
А.Кислицына: Мы с Петром Васильевичем только что вернулись из Польши с конференции, на которой молодая польская исследовательница Малгажата Войтеховская выступала с докладом о постмодернизме в романе Сергея Балахонова «Iмя грушы». Другая польская исследовательница Катажина Бортновская написала целую книгу о постмодернистском движении «Бум–Бам–Лит». Зарубежные ученые уже вовсю изучают белорусский постмодернизм. А мы все спорим, а был ли мальчик...
Л.Рублевская: Ну еще Богданович говорил о повторительном курсе белорусской литературы.
А.Кислицына: Имея возможность сравнивать литературы разных стран, я совершенно ответственно заявляю: отстают не писатели, отстают литературоведы.
«Лiтаратурнае прадмесце»
Н.Кучмель: Постмодернизм у нас был, но я как–то прошла мимо него.
А.Белоножко: Им занимались те, кто непосредственно принадлежал к художественным, литераторским кругам. Простые люди его не заметили.
В.Тренас: Как художественной системы его не было. Проявления модернизма были более популярны. За постмодернизм выдавали сюрреализм, тот же структурализм... А все это имеет отношение к ХХ веку, а не к XXI. Все развивалось одновременно, фрагментарно... И, мне кажется, до сих пор так. В начале ХХ века у нас не дали возможности развиться авангардной литературе, когда были репрессированы лучшие молодые писатели–авангардисты. И мы нагоняли эти потери уже начиная с конца 1990–х. Ни одно направление у нас до конца не реализовано. Хотя были те, кто позиционировал себя как постмодернист. Знаю книжку польской исследовательницы о «Бум–Бам–Лите» как о примере постмодернизма... Но для меня это желание увидеть то, чего не было.
А.Белоножко: Сколько исследований написано о мушках–дрозофилах!
В.Тренас: Мне «Бум–Бам–Лит» напоминает французских авангардистов начала ХХ века, Сальвадора Дали... Игры с тазиками и тому подобное. Конечно, наши художники устраивали постмодернистские акции, например, Артур Клинов. Но это имело фрагментарный характер. Постмодернизм — это реконструкция или деструкция того, что уже есть, утомленность культурой. А нам еще много чего нужно осваивать в разных направлениях.
2. Что такое стилистика нулевых?
Критики
Л.Рублевская: В прошлом году журнал «Литературная учеба» опубликовал «круглый стол» на тему «Литература нулевых»: предварительные итоги». Там говорили, что это новый реализм плюс социальность. Даже народничество. Людям, мол, надоело упрощение, востребовано сочувствие простому человеку. Еще параллельно отмечают развитие 
нового мифологизма и антиутопии и спрос на «совковую» литературу... Констатировали появление офисного романа и конец литературоведческого направления. Еще одно отличие литературы нулевых, по мнению российских критиков, — отсутствие шедевров на фоне добротности произведений.
А.Кислицына: Еще одна из особенностей — появление блоггерской литературы. К сожалению, это тоже содействует поверхностности, потому что сетевые писатели быстро усваивают, что появление откровенной фотографии вызывает гораздо больше комментариев, чем серьезная работа со словом. Читаться должно легко, а создаваться — по–прежнему трудно, с эмоциональными затратами... Не могу понять и того, когда талантливые писатели, появляясь на экране, изображают из себя фриков, потешают публику.
Л.Рублевская: А что тут удивительного? Эпоха шоу имеет свои законы. Кто не хочет им подчиняться — сидит с сосредоточенным видом за письменным столом.
П.Васюченка: Если серьезная поэтесса решается на шоу — молодец, что конкурирует с «попсовыми».
А.Кислицына: Писатели, которые скачут из шоу в шоу, давая советы даме, которой соседка дала в морду, считают себя популярными. Но юмор состоит в том, что читатели знают не их произведения, а лица.
П.Васюченка: И это неплохо. Если писатели хорошие... Это тоже эстетика постмодернизма: осколочность, рассыпчатость, многообразность.
А.Кислицына: Если мы говорим о книгах как о товаре, давайте не употреблять слова «литература». Не каждый, кто пишет, — писатель, и количество книг, количество продаж здесь не показатель.
Л.Рублевская: Для меня показатель искусственного изменения литературных критериев — то, что «Русского Букера» вручили Елене Колядиной за роман «Цветочный крест», в котором сознательно искажаются все составляющие исторического романа. Начиная от языка, на котором, как думает автор, изъяснялись в XVIII веке (самое частоупотребляемое слово — «елда»), до трактовки истории, сводящейся к новому мифологизму с русалками и бесами.
А.Кислицына: Впечатление, что нас сознательно толкают к такой патологической литературе.
«Лiтаратурнае прадмесце»
Н.Кучмель: Почему мы должны выделять искусство нулевых, как в русской культуре? У нас иное исчисление... Новая мифологизация была у нас немного раньше... Офисного романа вообще нет.
А.Белоножко: У нас нулевые в искусстве — период проб и ошибок.
В.Тренас: Были и яркие проекты. Проза Ильи Сина. Журнал «Нигель». Сборник Михася Боярина.
А.Белоножко: Как среднестатистический читатель могу сказать: имена, которые вы называете, для меня эмоционально стерильны. Никакой ассоциации. И все эти рассуждения о постмодернизме для большинства людей — сотрясение воздуха.
М.Кондратов: Но так и не бывает, чтобы все сто процентов населения ориентировались в искусстве и литературе. И потом, чем особо отличается литература нулевых от литературы 1990–х или 2010–х? Разве это такой большой промежуток времени? Одна литературная эпоха может длиться столетие...
А.Белоножко: У нас каждый автор выбрал себе направление и в нем работает. Получается нормальный коврик, пестренький.
3. Придет ли к нам новый реализм?
Критики
А.Кислицына: Если до 1990–х годов мы легко могли проводить параллели между белорусской литературой и российской, то сегодня не можем этого сделать. В нулевых у них появилась проза нового реализма, тот же Роман Сенчин... Это такая чернуха, которая в нашей среде не прижилась. У нас литература, на мой взгляд, сегодня формируется вокруг поэзии, а не прозы.
Л.Рублевская: У нас тоже был период чернухи — в 1990–е. Почти то же, что «новый реалист» Андрей Геласимов пишет.
А.Кислицына: В 90–х критики били тревогу: «У нас засилье чернухи!» И — результат: сейчас и детективов–то практически нет.
Л.Рублевская: Литературоведы считают, что новый реализм с «искренностью и ясностью» вырос на руинах постмодерна. Вернулись, так сказать, к серьезной литературе. С другой стороны, бьющий по нервам сюжет о девочке–сироте, воспитывающей брата–инвалида, не гарантирует принадлежность не только к хорошей, но даже к серьезной литературе.
П.Васюченка: Меня не оставляет впечатление, что новый реализм — это возвращение в ХХ век. Потому что больше грязи и крови, чем в искусстве ХХ века, не было ни в одном столетии. Новые реалисты просто дописывают то, что в прошлом веке недописали. Кстати, в XX веке термин «новый реализм» обозначал несколько иное литературное явление.
А.Кислицына: Не согласна. Если в реализме — социалистическом, критическом, не важно каком — была вера в то, что писатель может и должен что–то изменить, то сегодняшние авторы пишут с так называемым нулевым градусом письма. Автор описывает смерть, насилие, несчастья людские, но при этом остается с холодным носом. Не расставляет маркеры: это хорошо, это плохо, не предостерегает — не делайте так. Он — сторонний фиксатор страшной реальности. Новые реалисты стремятся убедить только в одном: мы все осуждены.
Л.Рублевская: Захар Прилепин признан лучшим российским писателем десятилетия. В его романе герой, попав на чеченскую войну, среди зверств воспроизводит в памяти, как и герой в «Белом солнце пустыни», сцены мирной жизни, свою любимую... Но, оказывается, и в мирной жизни он не имел гармонии в себе, выискивал врагов — воображаемых соперников.
А.Кислицына: Мне страшно представить, что кто–то принимает прилепинскую эстетику без отторжения... А премии — это еще один способ создания брэндов. Хочу обратиться к читателям: когда о какой–то книге начинают активно писать журналисты, а не литературные критики, не покупайте ее! Скорее всего, получите подделку.
«Лiтаратурнае прадмесце»
Н.Кучмель: Отсутствие координат «добро — зло», свойственное постмодернизму, перешло и в новый реализм.
М.Кондратов: Просто российским литераторам захотелось объявить что–то новенькое. Вот и появился новый реализм.
В.Тренас: Мне кажется, у нас яркий его представитель — это Алена Браво и еще близкий ей эстетически Юрий Станкевич. Хотя он и уклоняется в фантастику...
М.Кондратов: Скорее, антиутопию.
Н.Кучмель: Нет, эти авторы отличаются. Ключевой мотив Станкевича — безнадежность, у Алены Браво — все же надежда.
Ю.Нераток: Просто они принадлежат разным поколениям, Станкевич старше.
Н.Кучмель: Но зачем нам искусственно подгонять под какой–то термин свою литературу?
4. Что же после постмодернизма?
Критики
П.Васюченка: Боюсь делать прогнозы... Но мне думается, раз в искусстве ХХ века было столько крови и грязи, в ХХI должно произойти очищение. Я сравнивал литературу прошлого века с цветами, которые растут на помойках, на руинах... Хотелось бы, чтобы литература ХХI века была реабилитацией утопии, чтобы в произведения вернулся добрый счастливый финал. Ведь пессимистическое искусство влияет на реальность. Вначале взрывается небоскреб в боевике, потом — наяву... Если человечество не перестроится духовно, то приблизится к экологической катастрофе. Должна состояться и новая кристаллизация литературных жанров. Думаю, что настанет эпоха поиска новой гармонии, то есть ренессанс. Или новый классицизм.
А.Кислицына: Лет десять тому у известного русского литературоведа М.Эпштейна спросили: что же после постмодернизма? И он сказал: постсентиментализм. Мы устанем от игр, станем сентиментальными, наивными, добрыми... И я все жду, когда же появится такая добрая литература. Но оказывается, что и такой известный литературовед может ошибиться.
Л.Рублевская: А может, просто еще не успел сбыться его прогноз?
А.Кислицына: Очень часто писатели говорят: вечность нас рассудит... Я уже не верю в такой суд. Даже те произведения, вокруг которых ломали копья пять, десять лет назад, сегодня никто не помнит, кроме специалистов.
Л.Рублевская: Каждое произведение должно прозвучать в определенное время. Вижу это по творчеству репрессированных поэтов 20 — 30–х годов прошлого века. Хотелось бы, конечно, чтобы наконец издали фантастический роман Змитрока Астапенки «Зямля сiлы»... Но станет ли он бестселлером, как мог в 1930–х?
А.Кислицына: Литературу формируют имена. Этим летом я познакомилась с произведениями, присланными на конкурс молодых литераторов. Среди них были тексты Павла Копанского и Марии Лаппо... Для меня очевидно, что если они будут продолжать писать, то в будущем смогут определить лицо белорусской литературы. Во всяком случае, думаю, нас ждут очень интересные произведения в жанре прозы.
Л.Рублевская: Когда я спросила у художника Руслана Вашкевича, известного своими уникальными проектами, что же будет после постмодернизма, он процитировал такое высказывание: «После постмодернизма остается только кричать!»
«Лiтаратурнае прадмесце»
М.Кондратов: Думаю, проявится мифологичность.
В.Тренас: Мне кажется, что мы идем в сторону неоромантизма. В свое время на литераторов повлияли произведения Владимира Короткевича. Сегодня к нам в журнал «Маладосць» молодые авторы присылают очень много прозы в таком стиле, обращаясь к героическим моментам нашей истории. Это направление спасает национальное самосознание. Поэтому творческая интеллигенция будет к нему обращаться.
Н.Кучмель: Соглашусь.
В.Тренас: А в поэзии, мне кажется, будет развиваться урбанистика.
А.Белоножко: И надеюсь, что поэты смогут зарабатывать литературой. Сейчас какого поэта ни возьми — кто доктор, кто слесарь, кто пекарь.
В.Тренас: Не нужно стремиться зарабатывать на поэзии. Потому что тогда она перестает быть поэзией.
Н.Кучмель: А по–моему, усилится вал литературы полуграмотной, графоманской.
В.Тренас: Это побочный эффект: сегодня такое время, когда каждый может считать себя писателем.
