— Владимир, как вы себя ощущаете в статусе народного артиста?
— Получение звания, вообще, любой похвалы со стороны руководства страны, даже если ты ее очень долго ждешь и мечтаешь, приходит всегда неожиданно. Это не как у барона Мюнхгаузена: в такое-то время у меня по расписанию подвиг. В нашей профессии невозможно сказать: «Я творю шедевр, он будет принят на ура», такого не бывает. Понравится зрителям — удача, нет — или недоработал, или что-то не так сложилось. Поэтому я считаю, что всегда нужно работать честно, с полной отдачей, и если уже тебя похвалили, то ты все сделал хорошо. Кажется, Рахманинов сказал: для музыканта очень нужны три вещи — похвала, похвала и похвала. Она всегда заставляет поверить в свои силы, потому что любой человек творческой профессии в себе сомневается. Я — и звание народного артиста… Пока еще не привык. Для меня это ново и необычно, но приятно, почетно и, я бы даже сказал, в большей степени ответственно.
— Знаю артистов, которые смотрят на себя: «Я звезда, я так себе нравлюсь!» А вы себе нравитесь?
— С детства чувствовал себя гадким утенком, в зеркало глядел: ну что ж такое-то! И сейчас, когда пересматриваю, переслушиваю записи, собой недоволен постоянно. Все хочется по-другому переделать, поменять, масса всяких «если» и «но». Не скажу, что я какой-то затурканный и неуверенный в себе человек, но тем не менее прекрасно знаю свои недостатки. И стараюсь их если не искоренить, то хотя бы сделать так, чтобы они были менее видны.
— Расхожий стереотип: тенора — трепетные существа, на которых дунешь и улетят, зато баритоны — крепкие мужчины, которым все нипочем…
— Мы тоже хрупкие! То есть, наверное, крепкие, но ведь всем нагрузкам приходит предел… Есть такая шутка (не хочу никого обидеть): даже в нотах указывают — для высокого голоса, для низкого голоса. И для среднего голоса, то есть для нас. Мы нормальные, среднестатистические, а тенора и басы — это так, отклонение. (Смеется.) При этом баритон напряжется, возьмет высокую ноту — и всей реакции два хлопка. А тенор берет ту же ноту, которая для него в середине диапазона, и публика неистовствует, на люстрах висит и на руках его носит.
— Это у вас сейчас крик души?
— Конечно! Все самые красивые мелодии — у них, и публика их жалеет. А мы, баритоны, играем все время каких-то проходимцев, злодеев, убийц… Не любят нас! (Смеется.) Хотя мне самому нравятся контртенора, особенно когда речь о старинной музыке. Это космос, голос как будто из другого мира.
— Неожиданная строчка в биографии: вы участвовали в нескольких кинопроектах. Насколько это для вас интересно?
— Театральные актеры снимаются в кино, но мы-то не столько артисты, сколько певцы. Хотя и актеры тоже. Что такое кино для меня? Погружение во что-то смежное, та же работа с режиссером, но чуть-чуть в другом русле. В кино мы, грубо говоря, крупным планом — и это накладывает в итоге отпечаток на работу в театре. Ведь в зрительном зале всегда найдется человек, который в конкретный момент смотрит не общо, а именно на кого-то из персонажей. Так что любой находящийся на сцене артист в любой момент спектакля всегда для кого-то «в кадре». Так вот, постоянно чувствовать себя крупным планом, а не где-то в седьмом-восьмом ряду — это полезно. Спрятаться невозможно, ты должен всегда быть в роли, как натянутая струна, не выключаясь, вести свою линию. И кино в этом смысле мне помогло.
— А как вы вообще начали сниматься?
— Совершенно случайно получилось. Когда-то давно Александр Ефремов снимал фильм «Покушение», музыку к нему сочинял Виктор Копытько, и нужно было записать для голоса героя, который был по сюжету певцом, исполнял какие-то романсы, отрывки из опер. Копытько пригласил меня, я спел. Прошло несколько лет, звонит ассистент Ефремова: нам нужен такой-то персонаж, режиссер сказал, что вы хорошо подойдете. Посмотрел по графику — в эти дни я свободен. Но я-то думал, что опять надо за кого-то петь! И вот пришло время «Ч», я спрашиваю: а что мне петь, я ведь голос героя? А мне отвечают — нет, вы не поете, вы играете, вот ваш текст. Как?! Вот так меня и занесло в игровое кино. Было еще несколько проектов, в том числе сериал «Восьмидесятые», который снимал Федор Стуков, небольшая роль в картине «Жизнь после жизни» Дмитрия Астрахана.
Пробовался в один фильм на роль полицейского: мне было интересно, мой любимый персонаж — Скарпиа из оперы «Тоска»; думал, тут уж я разыграюсь… Но нашелся кто-то лучше.
Я не сильно переживал, но кино — это, конечно, приятно и хочется. Хотя я не лезу из кожи вон: «Возьмите меня!» Мне всегда интересно то, что не противоречит моей основной профессии, и, если все складывается удачно по датам, я только за. Самое главное — никого не подвести ни в театре, нигде, для меня это смерти подобно.
— Изначально вы были гитаристом, а как пришли к вокалу?
— Нет-нет, сначала было именно пение: моя мама — певица, а гитара пришла уже потом. Это серьезный этап в жизни — музыкальная школа, первая премия на республиканском конкурсе, я и выступал, и преподавал гитару в школе, это была моя профессия. А потом так получилось, что открылся голос.
Конечно, говорят: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, но не думал, что когда-либо буду петь центральные роли, сложные, тяжелого баритонового репертуара, такие как князь Игорь, Макбет, Риголетто… Даже в самых смелых фантазиях меня так не заносило, хотя мне нравилась эта музыка.
Я долгое время в свои силы не верил, и, когда мои коллеги по учебе ездили на конкурсы, думал: мне рано, нельзя. Много лет был внутренний поводок, когда я сам себе говорил: чем позже спою, тем лучше будет. Для каких-то партий нужно созреть не только эмоционально, но и физически, голос должен набрать силу, приобрести запас прочности. И я все время старался дозировать нагрузку и даже отказывался иногда от предложений. И до сих пор так поступаю: полистаю клавир, посмотрю — нет, мне нравится и сюжет, и персонаж, но как-то я себя в этой роли не чувствую. Нельзя экспериментировать со своим голосом, потому что поменять его невозможно, это не инструмент, чтобы взять и купить новый.
— Есть у вас заветная роль или какая-то партия, которую очень хочется спеть, но пока не складывается?
— Есть несколько ролей, которые мне хочется спеть, но в постановке и в планах у нас их пока нет. А из тех ролей, которые я ждал-ждал-ждал — это, конечно, Макбет и Скарпиа в «Тоске». Спектакли, к которым я очень долго шел, и сейчас просто купаюсь в этих ролях. Макбет — очень сложный вокально, там есть отрывки, когда я даже не хочу петь правильно. Мне кажется, когда герой сходит с ума, надо, чтобы эта сумасшедшинка была слышна в его голосе, а не красивое правильное бельканто. А когда ты поешь заведомо неправильным тембром, сипишь и хрипишь, это тяжело. Тут действительно нужен запас прочности, о котором я говорил.
— С XVIII века все мыслители говорят о том, что культура служит прежде всего воспитанию и смягчению нравов…
— Мне кажется, что у театра функция не развлекательная, а созидательная — создание чего-то нового внутри человека. Поэтому мое давнее убеждение, что любой поход в театр или на концерт должен планироваться, ты должен к нему готовиться, а не забегать мимоходом. И если зритель во время спектакля настроен на внутреннюю работу, то он будет хорошим реципиентом, окажется на нужной волне. И вот тогда наша задача действительно выполнена.
ovsepyan@sb.by
