![](/upload/iblock/3a6/3a61a2920264bd1a1f7495feac5088f1.jpg)
Помню строки из Британской энциклопедии, посвященные Николаю Островскому: это “история успеха молодого калеки”, писали англичане. Но мы всегда рассматривали его жизнь совсем в иных категориях: как пример самопожертвования, как подвиг во имя будущего, как вера в коммунистические идеалы. Англичане же сделали совсем иные акценты: “история успеха”. А что: книга (и успешная книга) вышла, орден писатель получил — успех налицо. Но точно так же можно расценивать жизнь Ленина: здесь и успех (глава правительства первой советской страны), и трагедия (уход из жизни в 53 года). Здесь и величие (мировое признание), и уничтожающая критика в ряде регионов бывшего СССР. Здесь и фактическое бессмертие, и жесткие современные призывы к ликвидации этого противоестественного бессмертия. А сам он (Владимир Ильич. — Прим. авт.) как оценивал свою роль и значение в истории страны? Да в том-то и суть, что в таких категориях он никогда вопрос не ставил. Скромность ведь была не показная, а реальная, величие было подлинное, а не показушное. Он был лично очень смел, физически крепок (после выстрелов Каплан с двумя пулями в шее самостоятельно поднялся к себе в квартиру, на второй этаж, и просьба у него была одна: “никого чрезмерно не беспокоить”). И на первом месте всегда было дело, судьба революции, судьба победившего пролетариата. Революция была всем: смыслом жизни, главным делом жизни. Какое накопительство, какие деньги, какая коррупция? И понимание того, что свое дело он бросает на полпути. Когда кто-то из иностранных корреспондентов спросил его, сколько ему лет, он ответил: “я уже старик, старик, мне уже 49 лет”. Жизнь, как у горьковского Данко, была действительно отдана делу, кто бы и как к этому делу сегодня ни относился.
Тут надо подчеркнуть главное: можно сколько угодно называть коммунистические идеалы Ленина утопией, говорить о его “кровожадности”, расстрелах его эпохи, жесткости Чрезвычайной комиссии, но нельзя не отметить и иного. Планка требований к социальному идеалу была поднята чрезвычайно высоко: справедливость, правда, демократия, гуманизм. Ведь далеко не случайно и сегодня ленинское понимание социального идеала столь же востребовано, как это было когда-то. Это был великий человек и была великая революция — не надо отрицать очевидное.
Но, может быть, революция 1917 года — это нечто очень национальное, явление сугубо домотканое и кондовое? Может, иные революции, скажем, последних трех столетий, знали лидеров, которые были белыми, пушистыми и остались в истории исключительно как высоконравственные личности? Вот Оливер Кромвель, деятель Английской революции XVII века. Содействовал казни короля, подавил радикальные движения диггеров и левеллеров, а в 1653 году установил режим единоличной военной диктатуры, протекторат. Историки прямо говорят, что годы управления Кромвеля близки, по сути, годам управления Робеспьера: это был английский террор. А лидеры Французских революций XVIII и XIX веков? Пролили реки крови, и все во имя замечательных лозунгов про свободу, равенство и братство. Давайте вспомним и две революции, которые прошли и продолжаются на наших глазах, — в Украине и в СССР, России в 1991—1993 годах. До сих пор не обнародованы списки жертв обстрела и штурма Белого дома, до сих пор не дана официальная правовая оценка известному указу Президента России № 1400, в котором была попрана Конституция страны.
А жертвы событий в Донбассе, жесткое выяснение отношений между элитами в Украине? Да, по отношению к революциям применяются разные признаки — “бархатная революция”, “революция гвоздик” и прочее, но не надо обманываться: революция всегда кровь, всегда многочисленные жертвы, всегда небывалые потрясения. И наша общая страна в 1917 году, наши лидеры той поры не были в этом ряду исключением.
В революциях всегда было нечто фатальное. То есть могло иметь место резкое ухудшение положения людей, их обнищание, а молох революции громыхал в иных широтах. Элиты могли погрязнуть в коррупции, междоусобной борьбе, а моряки крейсера “Аврора” орудия так и не расчехлили. Протест вроде бы и нарастал, люди волновались, а революции как не было, так и нет. И иное: вроде все тихо и вдруг грянуло. Помните легендарное: “Это что, бунт?” — “Нет, ваше величество, это революция”. Но при всей фатальности революции в ней всегда были как прагматики, так и идеалисты. И как без первых, так и без вторых революция невозможна. Ленин — прагматик, который если и занимался отвлеченными вещами (например, философией), то только для того, чтобы “дать бой”, “вскрыть неправду критиков Маркса”, “обезоружить противника”. Ленин, рассуждающий про цветочки, — как это делал Франциск Ассизский или пишущий про свои сугубо личные субъективные ощущения, в том числе и физиологические, Мишель Монтень, это нонсенс. Почему Ленин отказывался слушать Бетховена, хотя очень любил его музыку? Причина проста: музыка выбивала его из колеи, заставляла тратить энергию, которую надо было всю до дна отдать делу революции. Это особый род самопожертвования, у которого нашлась масса последователей. Достаточно вспомнить тех идеалистов, которые пошли в революцию. И это ведь касалось не только тех, кто не имел ничего, кроме своих цепей, это касалось и высоких интеллектуалов, и генералов, и банкиров, миллионеров. И ответ, почему это происходило, тоже прост: эти люди чувствовали неправду окружающей их системы отношений и надеялись, что ситуация может быть исправлена.
Вообще, революция тогда становится успешной, когда в нее приходят бессребреники, идеалисты, которым ничего не надо для себя, но для которых слова “справедливость”, “патриотизм”, “Родина” не просто слова, а смысл жизни. Несложно утверждать, что именно они, идеалисты, несли на своих плечах и груз гражданской войны, и груз войны Великой Отечественной. Можно спорить, насколько это было целесообразно, в том числе и для самих идеалистов, которых могли покалечить и калечили свои, но они несли груз идеалов с достоинством, и этого нельзя не оценить.
Сегодня часто говорят про прагматизм, но это ведь прагматизм особого рода, прагматизм, заточенный “под себя”. В этом нет ничего плохого, каждый решает сам, как жить и что делать. Просто важно подчеркнуть: тогда, в начале прошлого века, прагматизм был “общественным”, “идеальным”, в центре которого находились интересы многих, больших масс людей, а не построение коммунизма в одной отдельно взятой семье. Белорусский прагматизм напоминает тот, “старый” прагматизм: не утопической постановкой задач, а философией реального действия. Об опыте такого рода прагматизма в нашей стране наверняка напишут книги, потому что факт: крови в нашей стране не было. Конфликты были, как же без них, а вот революций удалось избежать. И сверхзадача выглядела просто: решать прагматические задачи (накормить, дать работу, найти источники финансирования и прочее) не за счет всех в угоду одному или немногим, а так, чтобы движение вперед было как минимум одновременным для большинства. Иногда спрашивают: как удалось добиться того, что страна движется вперед, несмотря ни на что? Наверное, применяя ту же методологию, можно сказать, что налицо все те же факторы, которые в свое время сделали успешной Октябрьскую революцию. Это очень сильный лидер. Это поставленные во главу угла интересы не классов, не кланов, не страт, а той общности, которая зовется народом. Это здравый смысл, который призывается на помощь всякий раз, когда умозрительные схемы не помогают. Это и большое количество идеалистов, которые готовы подставить плечо тогда, когда в этом есть необходимость.
Оценивая великие события и великих личностей прошлого, надо прежде всего думать. Меньше всего востребованы лозунги, цитаты, потому что они догматичны, они след прошлого, а важно смотреть вперед. А то, что будет страдать единомыслие, так это ведь даже к лучшему: в главном мы едины, а о деталях можно и поспорить.