Признаюсь, я как‑то упустил момент, когда попрошайничать стало не стыдно. Не уследил, в какой период побирушничество перестало вызывать отвращение и приобрело достаточно массовый характер. Говорю не о нищенках у церквей или пьяницах у гастрономов, те‑то по‑прежнему стыдливо прячут глаза под платками и капюшонами. А вот в интернете, где «бедные побирушки» по умолчанию имеют хотя бы такие недешевые вещи, как смартфоны и компьютеры, выпрашивание денег почему‑то стало делом обыденным. Настолько, что здоровенные лбы без тени стеснения просят «накидать им донатиков» на дорогую поездку или новый айфон. Более того, их тон из просительного постепенно превращается в требовательный, как в заголовке.
Да даже сравнительно недавно, лет 10 назад, общество довольно резко реагировало на просьбы о деньгах за красивые глазки. Помню, беглец из России по фамилии Бабченко (тот, который потом вместе с украинскими спецслужбами инсценировал собственный расстрел выдуманным киллером) попробовал давить на жалость, рассказывая о своих голодных детках, однако заработать не пытался, вместо этого выложил реквизиты своей карты и объявил «сбор на свободную журналистику». Это вызвало у людей смех и возмущение, Аркадию настоятельно рекомендовали устроиться на работу, а его просьбы подать на сытую жизнь стали интернет‑мемами. Но позже что‑то случилось, и народ стал терпимей к подобным просителям.
В чем тут дело?
Путем несложных опросов я выяснил три версии произошедшего. Один мой товарищ считает, что во всем виновата «психология чаевых», которая охватила новое поколение.
— Обрати внимание на стойки кофеен и баров, — говорит он. — Практически в каждом стоит посудина, куда посетителям предлагается просто так кидать деньги. «Бармену на свадьбу». Или «на шампанское», «на отпуск», «на машину»… Люди привыкают, что, кроме обычного заработка, деньги можно просто выпрашивать. Да еще обижаются, если ты не бросишь им пару монет…
Второй друг полагает, что в последние годы появилась масса неведомых в прежнее время психических болезней, которые отлично лечатся финансовыми вливаниями. Все эти модные «выгорания», «панические атаки» и биполярные расстройства личности. Так и пишут: «Депрессивный поэт, страдаю от творческого выгорания, подвержен паничкам и биполярке, нуждаюсь в донатах». Наверное, придумывают себе эти страдания, чтобы совсем уж со стыда не сгореть, протягивая руку за подаянием…
Наконец, третий приятель думает (и его мнение кажется мне наиболее верным), что все дело в пресловутом окне Овертона. То есть в обществе постепенно раздвигаются рамки допустимого, размываются социальные нормы и правила поведения, распахивается окно для всего того, на чем еще недавно лежало табу. То, что когда‑то считалось неслыханным, постепенно становится в порядке вещей.— Вспомни, сравнительно недавно парням, особенно в деревнях, было стыдно сознаваться, что они не служили в армии, — рассуждает мой друг. — А потом это внезапно превратилось в достоинство, начали хвастаться тем, что откосили. Раньше общество порицало женщину, которая уводила чужого мужа из семьи, теперь же ей завидуют, ее хвалят, а несчастную бывшую жену обвиняют, что не сумела удержать мужика. Многое меняется, и не в лучшую сторону…
Действительно, все знают хрестоматийный пример, как с помощью окна Овертона в несколько приемов можно сделать каннибализм вполне приемлемым явлением. Или однополые браки, что уже случилось в западном мире. Или вот открытое попрошайничество… Мне кажется, если не пытаться противостоять всей этой «новой нормальности», ничем хорошим оно нам не аукнется.
Но есть у темы донатов еще одна небезопасная сторона. Незаслуженная милостыня развращает не только просящих, но и дающих. Последние, отжалев кому‑нибудь небольшую денежку, вдруг чувствуют резкий прилив самоуважения. Мнят себя благодетелями, пожалевшими нуждающихся бедолаг. При этом нередко забывают глянуть, куда и кому отправили ничтожную, на их взгляд, сумму. А потом эти филантропы шьют рукавицы в колонии, оказавшись там за финансирование экстремистской деятельности. И немало удивляются, что их щедрость была оценена по меркам Уголовного кодекса.
Так что продолжение, увы, последует.
