Мира с сестрой-двойняшкой и бабушкой шли к детской площадке у дома, когда ВСУ начали артобстрел в Горловке.— Что тебе привезти? — спрашиваю у Мирославы. Очень хотелось, чтобы она улыбнулась.
— Белого мишку, — говорит.
В больнице малышка с минно-взрывной травмой, осколочным ранением... Вечером 25 мая с сестрой-двойняшкой и бабушкой шли к детской площадке у дома, когда ВСУ начали очередной артобстрел в многострадальном микрорайоне Горловки Строитель. Сейчас там огромная воронка от прилета, сгоревшая машина, побитые осколками стекла многоэтажек. Местная ребятня боится даже проходить мимо этого места.
Закрытое окно больничной палаты приглушало звуки выстрелов. Они далеко, но все равно вздрагиваешь. Я — с непривычки, Мира — после пережитых ею в ее девять лет боли и страха. Рядом бабушка, ребенок ни на шаг от нее не отходит. Иногда забывается, называет мамой. Ее, маму, украинские вояки убили в 2017‑м, папу сделали недееспособным инвалидом.Выходит, бабушка — единственный для сестричек родной человек.
 |
|
|
Людмилу Васильевну и саму ранило, внучек собой закрывала:
— Мира только ногу из дверей — и как закричит на весь подъезд. Смотрю — кровь. Соседи сбежались, кто — бинты, кто что… Врачи говорят, что один осколок в ней остался. Вроде мешать не будет. Если бы тогда из подъезда чуть раньше вышли, там бы все трое...
После того обе девочки, как обстрелы, — прячутся.
— Такие у нас дела. Не очень, конечно. Подлечимся немножко, постараюсь хоть ненадолго вывезти, хоть куда, где не стреляют.
— Мир, ну ты идешь? — это Алина из соседней палаты. Она помладше, тем вечером тоже была на той площадке. Госпитализирована в тяжелом состоянии с осколочным ранением, перебило артерию. Ребенку наложили 12 швов.
И так, под обстрелами, несчастные люди живут с 2014 года. Уму непостижимо? Да.
Донецк. Все детские отделения хирургии прифронтовых городов похожи друг на друга. Недетский взгляд, недетское поведение, недетские травмы… Недетский опыт проклятой войны.Мимо нас на каталке провезли ребенка. Он еще под наркозом. Операция, говорят, прошла успешно. Нам дальше, в палату 13‑летнего мальчика. Вова жил себе, занимался, насколько было позволено, всякими подростковыми делами. Помогал родителям по хозяйству… Недавно в дом было прямое попадание американского снаряда. Жить там сейчас опасно.
У Вовы нет одной ноги, сохранение второй под вопросом. В дом мальчика было прямое попадание американского снаряда.У Вовы нет одной ноги, сохранение второй под вопросом. Несмотря на боль, ребенок держится. И мама держится, старается, но слезы все равно текут:
— Была тишина… Прямое попадание… Дети кричали... Было столько пыли, что не понятно, куда идти. Вова сильно кричал: «Ноги! Ноги!»
Первое, что увидела Елена, это как ее муж выносит сына. Ребенок — весь в крови, а ноги свисали, будто не свои. Сестру и брата из руин вытаскивали соседи... Вместо лета, которое так ждал ребенок, мечтая поехать на море, — ставший реальностью фильм ужасов.
* * *
Крутая Балка — одно из самых тяжелых мест, которое постоянно атакуют, обстреливают ВСУ. Я стояла у разрушенного известными всему миру разносчиками «свободы» и «демократии» дома Даниила. С ним познакомилась еще до командировки, в белорусском санатории, куда мальчик с другими «похищенными» донбасскими детьми приехал на отдых и оздоровление.Раньше поселок был полон жизни. По этим улочкам бегали дети, их родители трудились, стараясь дать ребятне лучшее будущее. На скамейках собирались бабушки... В общем, все было как у всех, в нормальной жизни. Радовались и огорчались, справлялись с трудностями и любили. Сейчас Крутой Балки практически нет. Есть только точка на карте и несколько человек, не захотевших покидать свои дома.
— Как тут жить? Да никак, — спрашивает и сам же отвечает один из местных. — Тут летает постоянно. Недавно в мой огород прилетело, курей поубивало. Я цел, только слышу плохо.
Недавно, говорит, соседка вышла на улицу позвонить, прилет — и нет человека:
— Раньше на Украину за пенсией ходила, когда еще можно было. Так на трассе дважды минами накрывало, и живая оставалась. А тут прямо возле дома...
Людей из поселка вывозили под обстрелами. Эвакуировать помогали и белорусы, которые чужую беду сделали своей.
...Даник подарил мне рисунок. Талантлив. Сказал, что обожает рисовать и что обязательно станет инженером-конструктором военной техники. Ее ребенок, к сожалению, изучил вдоль и поперек, лучше любого взрослого.
— Мне было 4 года, когда началась война, — говорит. — Жили в Крутой Балке. Там я родился. Хорошо там. Большой дом, был. Соседи хорошие... А однажды начали стрелять. Помню, играю — и бомбежки. Грохот, черный дым. Слышал, как били осколки по крыше, потом еще грохот и еще… Градины падали где-то рядом. Потом наш дом сгорел. Мы несколько раз переезжали, сейчас живем в Ясиноватой. Пока терпимо. В школе тоже вроде нормально все, только стекла иногда разбиваются.
Даниил в оздоровительном лагере «Дубрава» (Беларусь). Даниил мечтает просто чаще выходить на улицу, просто гулять, не вглядываясь в небо и не вслушиваясь в звуки оттуда. Мечтает просто поехать на море — когда будет мир. Говорит мне все это и чуть не плачет.
А это его дом в селе Крутая Балка (ДНР).— На улице мы действительно редко, — слушаю девочку, тоже в нашем санатории. — На улице у нас действительно мало людей. Порой даже кажется, что все застыло…
— В мой дом прилетало два раза, и возле дома прилетало, — это рассказ другого ребенка. — Одного одноклассника ранило осколком, у другого разбило дом, еще у одного убили отца на войне…
Все истории моих маленьких собеседников даже в деталях повторяли друг друга. «Убили», «ранили», «страшно»… И каждая заканчивалась вопросом: «За что с нами так?» Рассказывали о друзьях, случайно, в разговоре, нашли общих:
— Так это ж моя лучшая подруга!
— И моя!
И рассмеялись. А мне плакать хотелось, глядя на это все.
Оказалось, что оба ребенка еще и учатся в одной школе. Это они тоже выяснили при мне, находясь в Беларуси. Здесь нашли друг друга и два двоюродных брата, которые и не знали о существовании друг друга...
А ведь так теперь не только дети, но и вообще жители Донбасса: каждый живет в своем отдельном, крошечном мире, узком тоннеле, который выделил коллективный фашист. Вот вам, мол, ваш кусочек жизни, а скоро и его отберем.
* * *
Олин кусочек жизни — ее страшная комнатка в общежитии Ясиноватой, общий длинный коридор, общая кухня. Здесь уже пять лет, до этого два года бомбежек в Крутой Балке… Ребенку суждено было выжить, как ни старался коллективный фашист.
Олин кусочек жизни — ее страшная комнатка в общежитии Ясиноватой. Единственный друг — котУ девочки инвалидность по зрению, были операции. Сказала мне, что хотела бы побывать в Беларуси — там, где мир и нет обстрелов.
Единственный Олин друг — черный кот. Знакомит:
— Сильверка, Сильвер его зовут. Кажется, ему нравятся чужие люди.
Подросток Женя показывал мне пробитый осколками семейный фотоальбом.С ним играет, его кормит, пеленает, ему наигрывает мелодии, ударяя по крошечным деревянным клавишам. Малышка показывала мне свои поделки, которых у нее очень много. Особенно ей нравится оригами. На улицу не выходит, там опасно. Знает, что на этаже живут еще двое детей: «Женя подросток» и «почти подросток Славик».
Олин день такой: проснулась, умылась, поела, позанималась, поиграла, порисовала, полепила, снова поела, умылась и спать. При обстрелах — спряталась под одеяло. Другого ребенок не знает. Ее детство — это мрачное общежитие.
— В поселке мы два года были под обстрелами, — слушаю Олину маму. — Как эвакуировались? Очень быстро. Взяли ребенка, документы, минимум вещей первой необходимости и бежали. Дом разрушен до основания.
В соседней комнате ютится семья Евгения. Они тоже беженцы из села, ставшего линией фронта. Подросток листал пробитый осколками фотоальбом:
— Это поселок наш, это дом, а это свадьба родителей. Другие альбомы взять не успели… В 2014‑м было не так страшно, как сейчас, тогда еще не понимали всего происходящего. Сейчас осознаешь, что в любую минуту может случиться что угодно.
В подвалах, говорит, пожили и там в селе, и тут в городе, спали на раскладушках. Ждали, когда закончатся обстрелы и стрелковый бой, затем выходили, готовили еду на костре, снова прятались. Когда было очень холодно, в подвал не спускались, спали дома на полу. Стараясь не думать о худшем.
— Особенно страшно ночью было. Фронт ведь совсем рядом, а наша улица — ближайшая к позициям ВСУ, они видели наши передвижения… От дома осталась только коробка… В общем, так мое детство и закончилось.
Детство Игорька закончилось, когда у него на кухне разорвалась оставленная диверсантами растяжка.Игорь из села под Тельманово. Жил рядом с фронтом, метрах в 700 — украинские блиндажи.
— Зашел в летнюю кухню, а там — растяжка, — рассказывает мне сейчас. — Тогда мне было 15 лет. Помню вспышку, а потом уже больничную палату в донецкой больнице. Там пролежал несколько месяцев. Первое, что увидел, отойдя от наркоза, — что нет руки. Плакал… Тело было сильно посечено осколками, их долго из меня доставали. Делали операцию на глазу… Врач из ДНР Евгений Жилицын спас мне жизнь… Потом в Беларуси помогли с протезами, помогал и протоиерей Федор Повный.
Детство Игорька закончилось, когда у него на кухне разорвалась оставленная диверсантами растяжка... На фото: протезирование в Беларуси.Украинские диверсанты, говорит, часто заходили в дома мирных жителей, оставляли «подарки». Еще один знакомый парня подорвался, подняв «маркер», другая — игрушку. Растяжки неонацисты ставили и на берегу реки, это уже для рыбаков. Деда Игоря тоже ранило.
Мама Игоря и сегодня не может понять, как так вышло, что брат пошел на брата: «Зачем это все? Чего они хотят от нас, что они делят? Я хочу мира. Чтобы уже не стреляли. Чтобы это все не дошло до вас, белорусов, чтобы ваши детки, родственники не пошли друг против друга, чтобы на мать руку не поднимали».
* * *
Некогда многолюдный поселок Александровка практически примыкает к Марьинке, там идут тяжелые бои. Администрация г.п., все службы эвакуированы в Донецк. В удаленном от фронта конце села остался один коммерческий магазинчик, работающий на свой страх и риск. Как это часто бывает в таких местах. До Петровского (ближайшего) района Донецка ходит единственный автобус.
Ближайший к фронту край поселка, по сути, зона отчуждения. Нам туда. Там все еще живут люди, в том числе дети. В одной из семей, к которой белорусы пришли узнать о нуждах, их четверо.До войны в поселке жизнь была, сейчас ее нет, говорит молодая мама:
— Очень шумно. Народ повыезжал. Домов целых почти нет. Фронт близко... Дочка моя прямо в этом доме родилась, муж роды принимал. 1 июля ей годик будет.
Поселок Александровка и дети. Натовский геноцид здесь коснулся каждого дома, каждой семьи.…Леша пил молоко на крыльце дома. Максим с самокатом. Вероника у мамы на руках, но все старалась показать, что вот-вот пойдет. Старший, Артем, серьезен... На выстрелы дети внимания не обращают, только 9‑летний Артем. Он понимает, боится. Ушки закрывает. Бывает, сядет на кровати и день так просидит.
— А где катаетесь? — спрашиваю.
— Тута. Хотите посмотреть? А подвал наш хотите? Он тама. — Сказал и помчался показывать. Мимо побитых, посеченных прилетами стен и крыш, мимо дырявых заборов и ям, заколоченных окон своего дома (это чтобы враг не видел свет в окнах и не целился по ним).
До войны тут были детсад и школа, сейчас их тоже нет. Обучение — на дому, стараниями мамы и бабушки. Чтобы Артему учиться дистанционно, выполнять задания, маме нужно как-то добраться до Петровского, скачать учебный материал на телефон и вернуться. Живой.
— Одна, — говорит, — не решаюсь. Даже если по улице надо пройти, в тот же магазин, сама не хожу.
Бабушка рассказала, что старшего внука предлагали в Артек вывезти:
— Пришлось отказаться. А как его одного отправить? Он толком с детьми общаться не умеет... Белорусам хочу пожелать, чтобы никогда не видели того, что видели мы. Чтобы войны не знали. Чтобы детки засыпали и просыпались в мирной стране.
* * *
— Здорова! — Кирилл с ходу пожал нам руки.
Кирилл и его семья. Пока вынужденных переселенцев из Зайцево приютили родственникиОн из поселка Зайцево что в 10 километрах от Горловки. Для своих пяти лет слишком серьезный. Попросил военную форму:
— Мне надо, военным буду.
— Тебе на какой же рост? — спрашиваем.
— Мне на сейчасный, сейчас надо.
Рядом — мама, младшая сестричка-хохотушка, двоюродный брат. Детский сад, в общем. Семья осталась без дома. Пока вынужденных переселенцев из Зайцево приютили дальние родственники.
— А здесь как?
— Тоже стреляют, прилетает, осколки падают, — рассказывает мама. — Меньше, чем там, конечно. Тьфу, тьфу, пока не по нам. Наш дом, говорят, разбили. Прямое попадание… Всего там из поселка оставалось 12 человек, и мы все, эти 12 человек, спешно выезжали. К нам пришли, сказали: собраться в течение 15 минут и выехать. Что успели взять? Детей и собаку.
— У нас там коты, собаки были, — докладывал будущий военный Кирилл. — Мы когда уезжали, повыпускали всех своих животных, корову, свинок. Я только немножко игрушек с собой взял, машинок, с ними в подвале играли.
В подвале семья жила последние месяцев шесть. Без воды, электричества. Дети боялись, особенно темноты. Просили хоть немного со светом (при свечах) побыть. Кирилл все время просил: «Не выключайте, дайте я хоть на свет посмотрю». Родственница рассказала, что когда семья уже переехала к ней, где-то месяц «при любом выстреле заходишь в дом, а они уже стоят с пакетами, чтобы бежать в подвал».
…Выводов из рассказанного делать не стану, все очевидно. И мне, и вам. Предложу только тем, кто обвиняет Беларусь в «краже» деток Донбасса и пытается белое представить черным, пожить немного там, где живут, точнее выживают, эти дети.
Польша ворует украинских детей?
На днях Польша вдруг заголосила: мол, в польских лагерях будут отдыхать украинские дети. Пока, сообщают, что из Житомира. Пишут, что 160 «счастливых детей отдохнут от войны», в первоначальной версии было 40. Кто больше? Ну да ладно, мы ж понимаем. Следующая группа как бы планируется из Киева.Вот тут бы я на месте украинских родителей действительно напряглась.
gladkaya@sb.by
t.me/lgbelarussegodnya
