– В сериале «Очень синяя борода» ваш персонаж – настоящий монстр. Не страшно было браться за роль?
– Я не настолько впечатлительный и совсем не подвержен каким-то предрассудкам в профессии. Если и испытывал какие-то эмоции, то они сравнимы, пожалуй, с заинтригованностью. С другой стороны, целиком положительных героев в кинематографе тоже попробуй отыщи, никто не «сахарный», свои скелеты в шкафу хранятся у каждого, и дело лишь в степени монструозности.
– Но у всех ваших героев всегда присутствует харизма, шарм, обаяние. Маниакальный профессор Ларин – персонаж из ряда вон.
– Будем считать, что мне просто повезло. Для актера естественно стремление сыграть как минимум нерядового человека, и тем более такого, который, кажется, абсолютно фанатично заточен на злодеяния. То ли от природы, то ли от своего сложившегося мировоззрения, но он злодей – это всегда глубокая личная драма. И у маньяка Ларина присутствует собственная оправдательная база и есть понятный ему мотив, он расколот глубоко внутри. Эта работа как раз и интересна тем, что мне досталась роль человека, который на экране является воплощением и светлого, и темного. На стыке этого пограничья находятся очень интересные краски, нетривиальные творческие решения. Вообще, приблизиться к пониманию природы зла – откуда берется, к чему приводит, можно ли это предупредить, как-то совладать (и если да, то каким образом), не прибегая к лоботомии, – это всегда чертовски увлекательно.
– То есть в принципе этот типаж героя был вам понятен?
– Именно потому, что понятен не был, мне крайне интересно было в нем разобраться. Но, чтобы воплотить такой глубокий образ, трех недель съемок явно недостаточно. Слишком короткий срок, все на бегу.
– Глядя на экран, этого не скажешь.
– Я пока еще сериал не видел – зацепил какие-то кадры краем глаза. Хотя, как правило, не смотрю собственные фильмы, но этот теперь уж придется.
– Почему не смотрите?
– А у меня сразу наступает обострение болезни «поиск виноватого», а я это состояние не люблю, хотя и «дружу» с ним давно. Я самокритичен, обычно не слишком собой доволен, подолгу прихожу в себя, если вижу очевидные промахи. А поскольку фарш, как известно, невозможно провернуть назад, то уж лучше поберечься и не смотреть вообще. С другой стороны, этот сериал будет любопытно посмотреть, потому что сценарий «Очень синей бороды» достаточно интригующий. Да еще и я в таком образе – это дебют для меня.
– Вы охотно берете роли злодеев?
– Как я уже сказал, у меня никакого внутреннего сопротивления или предубеждения относительно «ругательных» ролей нет. Более того, как правило, роли «отрицательные» интереснее и увлекательнее, а порой и содержательнее при условии, что вписаны в хороший сценарий. Там, как в карточной игре, просыпается азарт, который артисту во благо в смысле творчества.
– Бывает, после таких ролей актер становится заложником типажа.
– Конечно, такое случается, но для этого нужно намертво приклеить к себе какую-то одну маску, снимаясь из раза в раз в одном и том же образе или близких к нему. Не могу про себя такого сказать. С чем уж мне повезло, так это с разнообразием ролей. Вопрос, как они воплощены: не слишком ли бегло, достаточно ли глубоко – у меня в этом плане к себе претензий много. А вообще, обычно я руководствуюсь лозунгом: «Больше товаров, хороших и разных!»
Кадр из сериала «Очень синяя борода»– При выборе роли вы обращаете внимание на актерский состав?
– Скажу так: мне небезынтересен актерский состав проекта. Обычно я интересуюсь, кто будет сниматься в проекте, в том случае, если уверен, что сценарий недостаточно крепок. Если мне говорят, что сценарий будет корректироваться, дорабатываться, то это уже хороший знак и можно даже не дожидаться окончательного утвержденного варианта. Уровень проекта на 90 процентов зависит от качества сценария как литературного произведения. При хорошем сценарии капризов в отношении партнеров у меня нет. Конечно, есть коллеги, которых я очень ценю и люблю, с которыми мне интересно работать, но по большому счету я достаточно толерантен в этом смысле.
– У вас был период, когда вы играли в спектакле вместе со Светланой Крючковой, она известна несдержанностью в оценках своих молодых коллег. Сейчас вы сами уже признанный мэтр. Как вы строите свои отношения с начинающими актерами?
– За «мэтра» спасибо, но я, пожалуй, все же «короткий мэтр». Молодым артистам, если у них возникают затруднения в ходе работы, поддержка просто необходима. Вдохновение, вера в свои силы, (простите за пафос) чувство окрыленности, партнерский комфорт в работе – все это лучшим образом влияет на то, чтобы молодой актер обрел свободу самовыражения и мог в полной мере раскрыть себя в роли. У меня, к сожалению, в молодости зачастую никакой поддержки со стороны партнеров не было. Я был «зелен» и не ведал, «откуда кинематографические ноги растут», и правильно ли они растут в моем понимании. Это как первый и внезапный заплыв не умеющего плавать, но оказавшегося в воде человека. Выкладываешься на 200 процентов, но интуитивно понимаешь, что в твоем труде ничего хорошего нет. И ни тебе спасательного круга, ни протянутой «руки дружбы». Чей-то голос говорит: «Стоп, снято», а ты едва что-то нащупал. Некоторые схватывают на лету, некоторые – нет. Я на лету не схватывал и немало мучился из-за этого. Потому, если есть возможность поддержать, помочь быть живым и искренним, создать «бесстрашный» настрой, я это делаю. Если артист чувствует себя не в своей тарелке, камера увидит. Будет лажа, а она ни по ту сторону экрана, ни по эту не нужна.
– Почему вы подыгрываете тем поклонникам, которые вас путают с голливудской звездой Робертом Дауни-младшим?
– У меня не остается выбора! Сразу расчехляться? Тоскливо. Ну да, путают. Меня это не сказать что раздражает, скорее, просто какие-то утомительные вибрации создает. Ну и порой вызывает недоумение, конечно. Представьте себе степень «незамутненности» людей, которые на полном серьезе говорят, что перед ними во плоти голливудский, но русскоговорящий Роберт Дауни, без намека на акцент отвечающий: «Да, это я». Их это никак не смущает, и они продолжают: «Пусть Айронмен останется жить!» Я отвечаю: «Слушаюсь, остаюсь!» Дальше: «Вы постойте здесь, я сейчас жену позову, чтобы вместе сфотографироваться». Некоторые же абсолютно серьезно все это говорят, искренне полагая, что Paramount Pictures и «Мосфильм» – одно и то же. Это все же свидетельствует о какой-то ситуативной девиации. Что может делать здесь и сейчас праздно шатающийся по условной Тверской Роберт Дауни? Не представляю! Поэтому приходится быстренько доигрывать, говоря, что «в творческой командировке», мол, чтобы уж не разочаровывать. Если люди ведут себя корректно, не закидывают панибратски ногу на плечо, то, бывает, и больше двух-трех минут на такое общение трачу. Слегка веселюсь, чтобы не психовать, но стараюсь в конце концов снять у людей этот культурный шок, признаюсь, что все же «я не он» максимально корректно.
– Это же чистая магия кино в действии.
– Она. Когда-то, когда я был совсем ребенком, мы с мамой поехали в аэропорт встречать отца из командировки. Открылись стеклянные двери здания аэропорта, и на меня в полный рост вышел живой Эммануил Виторган, кого день назад я видел в фильме «И это все о нем». Вечером накануне я знал его по киношной фамилии Заварзин и вдруг через день вижу напротив. Сказать, что у меня отвалилась челюсть, – ничего не сказать. Помню свои детские ощущения: передо мной сошедший с небес и воплотившийся бог из телевизора. Поэтому понимаю настроения людей, которые видят известного артиста вживую. Я их не могу игнорировать, поскольку помню собственные детские впечатления.
С женой Юлией Шариковой– Не в тот ли момент родился будущий актер, когда Эммануил Гедеонович сразил вас своим величием при встрече?
– Думаю, раньше. Все мое босоногое детство было очень живым, в сплошных переодеваниях, перевоплощениях, изображениях и в том, что кратко (хоть и не совсем точно) называется кривлянием. Просто рассказать о чем-то – это было не для меня. В моем детском мире самым милым делом было за всех и за каждого проживать, рассказывать истории в лицах и красках, с жестикуляцией, пластикой и мимикой, протанцевать, пропеть… И это был настоящий театр представлений, а о дальнейшем я не думал.
– Тем не менее с первого раза убедить приемную комиссию театрального вуза в своем таланте не удалось. Что вас мотивировало на продолжение попыток стать профессиональным артистом?
– Во-первых, моя свирепая наглость. Я искренне полагал: «Это не моя неудача, а слепота приемной комиссии». Самоуверенность и суперменство у меня били через край. Во-вторых, я резонно полагал, что больше мне получить высшее образование просто негде. В какой вуз я еще могу пойти? Других вариантов не было. Правда, после провала в театральный поступил я в педагогический – вне сферы моих интересов. Был еще крайне ненадежный вариант – музыкальное училище. Но там надо знать ноты, сольфеджио, а я до сих пор этим не овладел. Чтобы поступить в консерваторию, мне необходимо было бы предъявить документ об окончании среднего музыкального учебного заведения.
– Не у всех же талантливых музыкантов за плечами консерваторское образование…
– У меня были мыслишки: если не актерством, то как-то все же займусь музыкой. Но в принципе если бы я связался с музыкой, то превратился бы в музыкального, не сильно востребованного фрилансера. Приходилось бы метаться от коллектива к коллективу, где не слишком долго терпели бы «ушастого» музыканта, но не умеющего не то что читать с листа, а и вовсе не держащего ноты в голове.
– А какая вам музыка нравилась?
– Все, что созвучно джазу, включая фолк и этно, и многое прочее. Не сильно коренная и не сильно популярная в наших широтах музыка. А если ты желаешь преуспеть в джазе, то тут нужна ежедневная индивидуальная практика и практика в команде, накопленный опыт выступлений, навык «держать ухо востро» и, конечно, владение теорией музыки. У меня ничего этого не было, кроме любви к жанру и к самой музыке. А театр… В общем, театр мне представлялся менее трудоемким, и там я мог, так сказать, «читать с листа».
– Ко второму своему заходу у вас уже была предподготовка?
– Да, я успел поступить в музыкальное училище имени Римского-Корсакова на отделение музыкальной комедии. Шесть месяцев или около того проучился там. Затем два года ушло на «выплату долга Родине». Но в армии мне повезло, я оказался в агитбригаде, где были студенты, которых призвали служить со второго курса театрального вуза. Они стали моими первыми наставниками.
– А в самоволку ходили в питерские театры?
– Не без этого. Собственно, находясь в самоволке, я и поступил в институт, так как сроки демобилизации оказались позже, чем вступительные экзамены.
– Сейчас нет мыслей передавать мастерство, может, свой курс набрать?
– Судя по тому, как складывается воспитательный и образовательный процесс с моими детьми, я такого преподавателя не пожелал бы даже самому стойкому студенту.
– Но жизненные установки – это одно. А профессиональные секреты – это ведь другое?
– И в том, и в другом есть общий путь. В определенном смысле нужен талант – талант быть родителем, талант быть преподавателем. Педагогу необходимо обладать такими качествами, которых во мне либо вообще нет, либо их сильно недостаточно. Умение стать на тот же уровень, на котором находится твой ученик, говорить на одном с ним языке, увлечь и не торопить события – тут же нужно иметь хотя бы недюжинное терпение. А во мне терпение очень быстро иссякает и сменяется недопустимым раздражением, а раздражение сменяется угрызением совести. Пока что не нащупал я в себе преподавательскую жилку и понимание, каким должен быть подход в обучении. И, кстати, не только к общей массе, а к каждому ученику персонально. А к каждому – чрезвычайно тяжкий труд. Мне есть чем поделиться, но это надо делать умеючи, тонко, точно и уважительно, чтобы не навредить, да и самому не превратиться в «дракона». А у меня такой темперамент: «Ну это же так просто! Что непонятно?!» В общем, в моем случае служба одновременно двум богам не работает. Либо ты на сцене, либо со всем своим багажом идешь к молодой поросли и терпеливо ее образовываешь…
– Для вас выбор – кино или театр – существует?
– Это разные вещи. И там и там можно себя проявлять, используя разный арсенал, и получать одинаковое удовольствие. Природа этих направлений одна и та же, тем не менее это абсолютно разные истории.
– А если выбор: полный метр или сериал?
– Сейчас и разница-то перестала ощущаться. Сериал уже вышел из зоны второстепенного кино, легко конкурирует и может быть намного увлекательнее и достойнее сделанным, чем полнометражный фильм. Это стереотип, что полный метр лучше.
БОРИС ХВОШНЯНСКИЙ
Родился: 17 февраля 1968 года в Ленинграде
Образование: в 1992 году окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии
Семья: в браке с актрисой Юлией Шариковой, у пары двое детей. От первого брака с актрисой Ольгой Колосковой сын Марк
Карьера: служил в театрах «Время», «Театр-Буфф», «Русская антреприза» имени Андрея Миронова, театре комедии имени Акимова. Занят в спектаклях Театра Чехова, Московском Губернском театре. Сыграл роли в 108 кинофильмах и сериалах
Евгений НИКОЛАЕВ.
Фото из личного архива Бориса ХВОШНЯНСКОГО.
