— Виктор Иванович, не жалеете, что театральные подмостки променяли на студенческую аудиторию?
— Нисколько! После школы (а учился я в деревне Верхолесье Кобринского района) я действительно собирался поступать на актерское отделение минского театрально-художественного института. Но родня насела, мол, какой из тебя артист, кто тебя возьмет. И тогда я поехал в Гродно, чтобы учиться на агронома. Хотя, чего уж лукавить, понимал, что вряд ли смогу всю свою жизнь посвятить посевным и уборочным. Да и тяги к сельхозтехнике не было. По натуре я гуманитарий, а сдавать пришлось все больше точные предметы. Химию знал на троечку, что, собственно, и должен был получить на экзамене. Но уговорил преподавателя поставить мне… двойку. И со счастливой душой уехал домой. Лето проработал лесничим, а к осени перевелся в школу пионервожатым. Вот это была моя среда — учительская! Не агрономическая и даже не театральная. Хотя по сей день пою и танцую, да и всю крестьянскую работу знаю.
— Отработав год, вы поступили в Брестский государственный педагогический институт. Почему именно на филфак?
— Наверное, как и многие в детстве, мечтал походить на свою первую учительницу — Надежду Петровну Бурда. Что касается факультета, то моя мама Екатерина Андреевна очень хотела, чтобы я учился на отделении русского языка и литературы. Она сама родом со Смоленщины. Имея всего четыре класса образования и работая от зари до зари в колхозе, писала замечательную прозу. А рассказчицей какой была!
— Так вот от кого у вас литературный талант. Не зря же Пушкиным в школе дразнили.
— Очень любил (да и сейчас с удовольствием перечитываю) его произведения. Под впечатлением от его поэм пробовал что-то сочинять и сам. Особенно в старших классах.
Наверное, еще полностью не оценен тот творческий и научный подвиг, который совершил Александр Сергеевич. До него русский язык был консервативным и казенным. В ту пору при дворах все больше говорили на французском, испанском или немецком. Русский же язык повсеместно отчуждался. И если бы не Пушкин, то вполне мог исчезнуть.
Поэт положил начало совсем иной манере писательства и выражения мыслей — образной и романтичной. До него никто так не говорил! И все благодаря няне Арине Родионовне, которая передала ему все лучшие сказания русского народа.
— Как училось?
— Интересно! Первые три курса был заочником: маминой пенсии в 38 рублей едва хватало на жизнь. Вот я и работал. А затем по просьбе Матильды Прокофьевны Демидовой (моего научного руководителя) деканат перевел меня на дневное отделение.
Закончив вуз, я в тот же год поступил в аспирантуру Института языкознания им. Я. Коласа АН БССР: как раз сняли ограничения по стажу. А после ее досрочного окончания профессор А. И. Наркевич, который выступал у меня на защите официальным оппонентом, пригласил на журфак БГУ.
— Не единожды вам доводилось вместе с другими учеными стажироваться и за границей — США, Польша, Франция, Швеция…
— Да, мы изучали систему их обучения. И надо сказать, что всякий раз вопросов было больше, чем ответов. Наше советское образование было одним из лучших (если не самым лучшим) в мире. Фундаментальным, емким, всесторонним и обязательным. За границей же все больше облегченная подача материала. Поэтому и неудивительно, что те же американцы восхищались, узнав, что мы свободно говорим на нескольких языках.
— Сегодня вузы Беларуси и России уже исключены из Болонского образовательного процесса.
— Такое решение было принято после того, как 185 ректоров российских вузов подписали письмо в поддержку спецоперации в Донбассе.
Правильнее, наверное, даже будет сказать, что это Болонская система из нас вышла, а не мы из нее. К тому же Беларусь еще до этого приостановила участие в ней. Наш Президент всегда выступал против подобной системы образования.Цель Болонского процесса — мобильность студентов и их дальнейшее трудоустройство в Европе. Как это реализовать в нашем взрывном мире? А как быть с кадрами в своей стране? Болонская система позволяла стать бакалавром по одной специальности, а магистратуру окончить по другой. Своего рода расширенная специализация. Но по факту бакалавриат и магистратура не дали нужного эффекта: уровень подготовки специалистов желал быть лучше. Немало вопросов и по срокам обучения по некоторым специальностям.
— Специальная военная операция усложнила ситуацию в научной среде?
— Да, но началось это (если говорить об Украине) не вчера, а в недалекие 2000‑е годы. Вспомните раскольное время «евромайдана» с речовкой «Хто не скаче, той москаль». На протяжении десятилетий взращивалось неприятельское отношение ко всему русскому.
И рвутся научные связи большею частью по политическим мотивам: в недружественных нам государствах не приветствуется общение с нами. Но наука — вещь интернациональная: по отдельным кубышкам ее не запрятать. И ученые это хорошо понимают.
— Вы — член стилистической и медиалингвистической комиссий при Международном комитете славистов. В 2023 году в Париже должен пройти очередной съезд славистов. Собираетесь?
— В связи с обострением политической ситуации предложено перенести его на 2025 год. Участие российской и белорусской делегаций пока под вопросом. Такое решение организаторов вызвало бурю негодования среди ученых-коллег. Известный польский филолог Станислав Гайда считает, что наука должна защищать свою автономию и не допускать, чтобы ее рационализм контролировался недобрыми настроениями и гнусными политическими намерениями. Также он не согласен с коллективным наказанием русских и белорусских славистов: «Ученые (и гуманитарии особенно) должны прежде всего защищать общечеловеческие ценности и гражданство каждого жителя планеты Земля». Отрадно, что Гайду поддержали ученые Австрии, Болгарии, Боснии и Герцеговины, Китая, Македонии, Словакии, Польши, Сербии, Хорватии, Чехии…
— Ваша работа «Дискурс белорусских СМИ. Организация публицистического текста» дала старт формированию нового направления в журналистике. По этой же теме вы защищали и докторскую диссертацию в 2003 году. Чем уникальны дискурсные стратегии?
— Дискурс — это различные коммуникативные инструменты, которые используются для того, чтобы привлечь внимание и вызвать реакцию пользователей, вложив в их сознание свои идеи. Яркий тому пример — фейки и вымыслы. Чистейшая спекуляция свободой слова. Правду никто не слушает. Вернее, не хочет слышать. Это так называемая стратегия вычеркивания из информационного процесса.
Французы называют фейки инфотоксикацией. Вмешательства в президентские выборы в США и Франции, в референдумы в Британии и Каталонии создали прецедент профессиональной дезинформации. Значит, есть рычаги, позволяющие вычеркнуть из политического процесса не только лидера (вспомните хотя бы Трампа), но и страну, а то и континент.
Перед нами реальность, которая несет ряд угроз: от распространения радикальных идей и теорий заговора до дипломатических кризисов. Сегодня такой объем информации, что нормальный человек не в состоянии ее переварить, не то что проверить. Тем более никому не нужен вчерашний фейк, поскольку каждый день появляется новый.
— Как с этим бороться?
— Сложно: мы завязаны на иностранные информационные системы. А свою (как это сделали китайцы) пока не создали. Да и слишком открытыми были для всех.
В 2020 году, когда на нас обрушился поток фейков, нам не хватило собственных информационных ресурсов. Но урок пошел впрок. Сегодня в разы больше телеграм-каналов государственных организаций. Мы поняли важность собственного присутствия на этом информационном поле.— Социальные сети — инструмент противостояния, оружие для информационных атак?
— Да: от банального хулиганства или личных оскорблений до разжигания межнациональной розни или геополитической клеветы. Враждебные телеграм-каналы — своего рода информационные капканы, в которых подаваемые новости очень далеки от действительности.
Сила слова сейчас как никогда велика. Невиданные технологические возможности позволяют стереть границу между самим фактом и его интерпретацией. И не важно — перед нами действительно событие или его образ, псевдофакт. Главное, чтобы лайкнули. Потом можно извиниться, сказать, что ошибся. Но процесс запущен. И образно говоря, улицы уже заполняются негодующими.
В июне 2020 года я как раз говорил об опасности информационных войн, а в августе все то, о чем предостерегал, увидел воочию. Многим людям не удалось отделить зерна от плевел…
После тех событий Президент, собрав цвет академической науки, правильно сказал, что именно старшее поколение не позволило упустить сложную ситуацию. Молодым можно и нужно доверять, но предварительно проведя с ними огромнейшую идеологическую работу. В этом — залог сохранения нашей государственности.
— В Год исторической памяти какой акцент для вас самый главный?
— Конечно же, Великая Отечественная война и полномасштабное расследование геноцида белорусского народа. И в Беларуси, и в России, наверное, нет ни одной семьи, которая бы не пострадала от фашистов. Мама не любила вспоминать те тяжелые времена. Говорила о них разве что в День Победы. Как пряталась в стогу от эвакуации в Германию. Как дрожала от страха, пока немец шомполами раз за разом протыкал стог, но повезло — не задел. Как радовалась травяному хлебу (другого-то не было), как зимовала в землянке…
В 1941 году через деревню Митино, что в Ельненском районе (откуда мама родом), проходила линия фронта. В историю это вошло как Смоленская стратегическая оборонительная операция. Мой дед Андрей Меркульевич (сельчане называли его Комиссаром) вместе с братом Иваном подожгли баню и школу, где квартировали фрицы. Их поймали и расстреляли. Маме казалось, что жизнь оборвалась: больше никого из родных не осталось. Отец для нее был всем… После войны она перебралась в Беларусь — подальше от разрухи и голода.
Память и патриотизм — слова одного порядка. Не надо бить себя кулаком в грудь и кричать о любви. Надо просто любить все то, что тебе близко и дорого. Маму, сестер и братьев, свою улицу и деревушку, свой дом, свой язык, свою Родину… Как нельзя поменяться родителями или братьями, Отечеством, так нельзя поменяться и родным языком.— Вы были одним из разработчиков проекта новой редакции «Правил белорусской орфографии и пунктуации».
— Старые «Правила», утвержденные в далеком 1959 году, нуждались в доработке. Изменений же было принято не так уж и много — около двух десятков. Но они были значимыми, обусловленными временем и лингвистическими причинами.
У нас и в России процессы по упорядочению орфографии и пунктуации велись параллельно. В Беларуси масштабная работа закончилась к 2008 году, а у соседей только в ноябре 2021‑го.
— Но, пожалуй, нигде в мире нет закона о правописании.
— Действительно, впервые в истории правописание было утверждено законом. И это был, как отметил Глава государства, беспрецедентный шаг в истории развития Беларуси. Надо было показать, что это решение не одного человека или группы, а всего белорусского народа.
— Как думаете, сколько лет закон будет плодотворно работать?
— Думаю, что ближайшие 50, а может быть, и 100 лет. Не будем забывать, что мы — молодое государство, в котором языковое строительство все еще развивается. Язык со временем сам отшлифует, что останется в обиходе, а что уйдет в историю.
— Что вы как лингвист можете сказать про языковую общность Беларуси, России и Украины?
— У нас единая грамматическая система, схожи падежи и огромный пласт общей восточнославянской лексики.
— Все чаще язык становится инструментом политической борьбы, неким маркером, разграничивающим людей на своих и чужих.
— Это самое худшее, что можно придумать! Белорусский язык — самое дорогое, что есть у нашего народа. И мы ни в коем случае не должны отдать его противоборствующей стороне. Да и законом установлено, что язык призван консолидировать общество, а не разъединять его.
Бессмертие народа — в его языке. Он как наследие, получаемое от предков и оставляемое потомкам. Наследие, к которому нужно относиться с уважением, как к чему-то священному и бесценному, как к высшему достоянию Отечества. Вспомните слова Главы государства, которые бьют в десятку: «Белорусский язык надо знать, потому что это нас отличает от других. Делает нас особенным народом».Пока есть белорусский язык, есть и мы — белорусы.
sad@sb.by
