Выставка Михася Рогалевича "Песнь жизни" - никогда прежде Национальный художественный музей не уделял столько внимания одному художнику

Первая персональная выставка Михася Рогалевича в 1983 году стала сенсацией. Почти весь Дворец искусства заняли его картины, журнал «Мастацтва» рассказывал о творчестве Рогалевича чуть ли не на каждой из своих страниц — история невероятная и не повторившаяся больше ни разу. Столько трепетного внимания одному художнику никогда прежде не уделял и Национальный художественный музей — масштабная выставка «Песнь жизни» разместилась здесь на двух этажах. Могла быть и больше, но собрать в одном месте все знаковые полотна оказалось делом проблематичным. В эти дни о его живописи говорят не только в Минске, а еще в Брюсселе и других городах, где сейчас демонстрируются картины Рогалевича. Причем не везде по случаю юбилея (художник родился в 1932 году). Видимо, пришло наконец его время.

Он был наивным и отважным. И когда первым в белорусском искусстве поднял тему сталинских репрессий, и когда воссоздавал на холсте быт новых горожан, перебиравшихся из деревни вместе со своими дедовскими обычаями и доверчивой открытостью. Писал рыжеголовых младенцев, влюбленных на лошади, поднявшейся на дыбы, бесчисленные яблони и яблоки, длинношеих женщин с букетами роз — только не портреты вождей и не индустриальные пейзажи. Ни в пору «развитого социализма», когда это было всеобщей практикой, ни позже, когда иронизировать над ушедшей эпохой и ее ценностями не попытался редко кто из творцов. Между этими двумя большими выставками, сегодняшней и той, почти 35–летней давности, искусство Рогалевича оценивалось и переоценивалось многократно. В том числе в самом буквальном, денежном смысле, хотя он сам принципиально не продал ни одной работы в частные руки. Только считаные холсты и только госмузеям, причем тут же писал — нет, не копии, скорее, варианты картин, ушедших в музейные собрания. С точки зрения одних, был гением, другие считали его недоучкой — даже не на основании образования, ограниченного дипломом Минского художественного училища, а по манере письма, стилизованной под примитивное народное искусство с его яркими красками и непосредственностью деревенских ковров–«маляванак». По простодушному стремлению рассказать обо всех, кого любит, не опасаясь выглядеть сентиментальным. Конечно, быть циником в искусстве проще. Однако ничьи другие полотна не воссоздают прошлое так зримо и документально — несмотря на условность рисунка, все бытовые детали на картинах Михася Рогалевича точны и узнаваемы, пейзажи конкретны, а портретные образы предельно схожи с людьми, которых он изображал. Людьми не вымышленными — всегда реальными и любимыми.

Контуры

К каждой из своих картин он делал множество эскизов и набросков. И оставил потомкам громадное количество графических работ, в разы большее, чем живопись. К слову, выставки графики Михася Рогалевича уже готовятся, причем, как убеждена искусствовед Татьяна Гаранская, одной дело точно не ограничится:

— Его графика — отдельная планета. По уровню ее вполне можно сравнить с потрясающими рисунками Врубеля, например. Настолько они виртуозны — Рогалевич действительно был профессионалом высокого класса. И прошел колоссальный творческий путь, родившись как художник в эпоху «сурового стиля». Однако в его ранних работах мы видим яркие черты экспрессионизма: все чувства обнажены, краски драматичны, насыщенны.


Свою жену он рисовал так же часто, как Модильяни — Жанну, только руки на всех женских портретах Рогалевича другие: неизящные, натруженные. Самого себя ассоциировал порой с Ван Гогом — дорога к искусству и признанию у него вышла такой же долгой и прихотливой. Таких автопортретов он сделал два. Первый вариант был куплен музеем, а второй, созданный 30 лет спустя, в 1990–х, Михась Рогалевич дополнил вспышкой молнии, подписав эту работу «Художник с Узденщины».

Камни

Где–то там наверняка еще растут яблони, которые так часто связывают на его картинах несколько поколений. Семья для Рогалевича была ценностью абсолютной. Но реальное начало жизни рыжеволосого мальчика было совсем иным, нежели на большинстве холстов, которые он написал, став художником. Причина, по которой его отца приговорили к расстрелу, а мать — к высылке в Сибирь, для Михася Рогалевича осталась тайной — ему самому тогда не исполнилось и года. Оба были из старинных дворянских родов, но все, что осталось их сыну, — считаные фотографии и вышитый лошадками рушник. Годы спустя он не раз вписал этот рушник в пространство своих светлых работ. Уже после того как родителей оправдали, компенсировали стоимость дома, отнятого у них в 1930–е. На эти деньги Рогалевич построил кооперативную квартиру, перебрался с семьей из барака и обзавелся первой мастерской — прямо у себя дома. Однако уже через несколько лет, вспоминает его дочь Людмила Процкевич, был готов от всего отказаться:

— Семью папино искусство не кормило, и в 1978–м мы собрались на Сахалин. На заработки. Почти все было готово — квартира сдана, контейнеры собраны. И вдруг, уже чуть ли не на пороге он получает письмо с предложением вступить в Союз художников. Все вещи тут же распаковали. Мы так никуда не уехали. Вступление в Союз художников было важнее любых денег.


Его самого устраивало все и отсутствие всего. Фанатичные художники, как правило, люди неприхотливые, а Михась Рогалевич был точно одним из таких. Даже когда давно мог позволить себе другое, предпочитал наливать суп в одну и ту же алюминиевую миску. Всю свою жизнь. Хотя это, скорее, была не просто причуда.

Холодные камни и бурные сибирские реки в своих ранних пейзажах Михаил Викентьевич писал с натуры. Работая на железной дороге, воспользовался правом выбрать раз в год любой бесплатный маршрут и поехал туда, где прошло его раннее детство. В первую ссылку Анне Рогалевич, матери будущего художника, позволили отправиться вместе с сыном. Там он серьезно заболел, но каким–то чудом она смогла вернуться с ним домой. В 1937–м — новый арест, сын оказался в детском доме. Из казенных стен он сбежал, долго бродяжничал, однако к концу войны смог–таки добраться до родных — семьи брата отца, расстрелянного в том же 1933–м. В их саду тогда обильно цвели яблони...

Муза

До художественного училища Рогалевич успел приобрести не одну профессию. Работал в литейном цехе, экскаваторщиком, рельсоукладчиком. И с красавицей женой познакомился далеко не в романтичной обстановке, а на стройке, где оба работали. Его муза была очень земная, очень надежная. С ней у Михася Рогалевича появилось то, что было для него важнее всего: семья и возможность стать художником. Весь быт эта муза взяла на себя. А ее портреты и другие картины Рогалевича стали появляться на всех выставках. Правда, званий он так и не дождался, и полноценная мастерская появилась далеко не сразу.


Но и до этого Татьяне Гаранской было куда привести своих студентов, чтобы познакомить с художником, творчество которого настолько многоплановое — и такое родное:

— Большую часть своей творческой жизни Михась Рогалевич провел в Институте физики Национальной академии наук, где работал на такой смешной должности, как художник–оформитель. Но благодаря этому в его распоряжении оказался почти целый этаж, где были и кабинет–мастерская, и склад для его картин, и благодарная аудитория. Там Рогалевич создал целую галерею портретов лидеров белорусской науки своего времени, а в холле института постоянно экспонировались его работы, которые он все время менял. Только не продавал — прибыли от своего творчества он никогда не искал.

Деревья

Тихий, скромный, даже застенчивый — таким Михася Рогалевича запомнили многие. Но коллекционерам он отказывал настойчиво. А когда заболел, жена испугалась. Не за судьбу его весьма внушительной коллекции живописи, которую непонятно было куда девать — за него самого. Он уже едва ли понимал, что происходит вокруг, а она все надеялась его вылечить. И продавала картины не торгуясь. Никто — ни дети, ни друзья мужа — не посмел ей возразить.

«О времени и о себе» — так он назвал одну из своих поздних работ. Два дерева на обрыве, крепко сцепившиеся ветвями. Одинаково беззащитные под напором ветра, хотя корни обнажены пока лишь у одного. Жена пережила его ненадолго. Однако картины оказались сильнее циничного времени.

cultura@sb.by

Фото Павла Чуйко.