Всё, везде и сразу
— Мы встретились, когда рабочий день давно закончился. Отмечать день рождения на работе — это разве нормально?— Для моей жизни нормально. Если честно, даже не помню, когда последний раз праздновала дома по‑человечески… Конечно, хочется в этот день быть с семьей. Тем более я ее обожаю. У нас всегда культивировалось и почиталось традиционное воспитание, ценности, взаимоотношения. Но так сложилось, что родители и сестра живут в Могилеве, я в Минске. И в силу моего плотного графика не так часто видимся.
— Но Новый год хотя бы встретите дома?
— Скажем так: я буду к этому стремиться. Выпивание шампанского с пеплом на скорость мы не практикуем, а вот селедку под шубой и оливье уважаем, здесь все по классике. Люблю встречать Новый год камерно, только семьей. На главную площадь к елкам и фейерверкам не ходим. Жизнь сейчас и так слишком бурная, активная, а в последнее время еще и публичная. Поэтому, когда встречаемся с родными, хочется просто поговорить: о жизни, об искусстве, о чем‑то совершенно обыкновенном и ежедневном.
— На одной из картин в мастерской легко угадывается здание Могилевского драмтеатра. Скучаете по малой родине?
— Скучаю. И вообще: чем дальше живу, тем больше понимаю, что я человек родины. Раньше любила активно путешествовать, много где побывала, но со временем осознала, что мое место в Беларуси. Мне трудно без нее. Жизнь так сложилась, что я рано оторвалась от родителей и переехала в Минск. С пятого класса училась в гимназии‑колледже искусств им. И. Ахремчика, знаменитом «Парнате», как называют его свои. Так что естественным путем у меня появились два родных города: Могилев и Минск.
— Вы росли в творческой семье: мама — живописец, отец — скульптор. Неудивительно, что вы повторили их путь…
— …При этом у меня есть сестра, которая на 9 лет старше. Она филолог, не художник. Здесь дело, скорее, в том, что я просто совпала со своим призванием.
Анна Кононова за работой, 1991 г.
С самых ранних лет чрезвычайно внимательно относилась к художественному творчеству и уже тогда хотела остаться в искусстве всерьез и надолго. Конечно, когда родители — профессиональные художники — это еще и определенный настрой в семье. Это взыскательность к уровню, профессионализму и ценностям, которые впитываются на подсознательном уровне. В моей семье к искусству никогда не относились как к шалости, игре или хобби.— Получается, других вариантов, кроме как пойти по художественной стезе, у вас и не было?
— Это очень хороший вопрос. И сложный. Поясню: в детстве у меня было много способностей, которые проявлялись одновременно. Я вдохновенно и яро хваталась за все: музыку, танцы, изобразительное искусство, театральное дело. Мне хотелось всего и сразу: быть артисткой, и петь, и рисовать. Когда учителя в школе искусств сказали, что к четвертому классу нужно все‑таки определиться, я до победного занималась всем перечисленным. Параллельно днями пропадала у мамы в мастерской. Шучу даже, что выросла у мамы под мольбертом. Музыка меня, кстати, тоже захватывала. Хотела играть на скрипке, но не подошел мизинец. Видите, он у меня коротенький (показывает руку). Поэтому приняли на виолончель. Так что играла еще на фортепиано и виолончели.
— И как такого домашнего прилежного ребенка родители одного отпустили в Минск?
— Они ведь сами когда‑то этот путь прошли… Непросто было, конечно. Внутренне я тонко организованный человек, а здесь пришлось встретиться с внешними проявлениями жизни. Поэтому не скажу, что годы учебы — это одна сплошная радость. Всякое бывало, особенно в подростковом возрасте… Никогда не забуду очередь в телефон‑автомат на первом этаже интерната, в которую иногородние студенты выстраивались, чтобы позвонить домой. И вот пока один говорил, вся очередь стояла и слушала, как человек делился с мамой своими самыми сокровенными мыслями, радостями и горестями.
— Хоть раз было желание все бросить, вернуться под крыло к папе и маме?
— При всей душевной тонкости я все‑таки боец по натуре. Люблю доводить начатое до конца. Слава богу, воли хватает. Тут поплачешь, там соберешься, здесь вдохновишься — и вперед, за дело. Несмотря на то что родители были далеко, я постоянно чувствовала их поддержку.
Приглашение на танец
— Очень немногие знают, что вы еще и танцовщица фламенко. Более того, долгое время не только сами танцевали, но и преподавали…— Действительно, много лет я совмещала живопись, преподавание в академии искусств и хореографию. А с 2017 года все это было завязано параллельно с руководящей должностью… Танец фламенко в свое время так захватил меня, что стал второй любовью после живописи. Часто ездила на стажировки и мастер‑классы за рубеж. С 2014 года практически каждое лето проводила в Мадриде, в том числе обучалась в знаменитой школе фламенко Amor de Dios у звезд с мировым именем. Сейчас для меня эта страница временно закрыта. Есть травма, которая не позволяет танцевать, пытаюсь восстановиться.
Вечер фламенко в Бресте, 2017 г.
— Как‑то скромно вы умолчали о серебре одного из престижных международных конкурсов…
— Этот конкурс проводит известная академия Instituto Flamenco La Truco. Так вот, там всего два места: золотая медаль и серебряная. В 2014‑м золото взяла испанка. Серебро — я. Победа давала возможность в следующем году приехать и бесплатно отучиться в этой школе на месячных классах. Эта победа действительно моя гордость. Испанцы признали меня.
Повторюсь: фламенко никогда не было для меня просто хобби. Скорее, танец стал еще одной любовью. Был даже риск, что это перерастет в еще одно дело жизни.— Так почему все‑таки фламенко? Танец специфический, не каждому подойдет.
— Вообще я начинала с бальных танцев, но столкнулась с постоянной проблемой нехватки партнеров. Поэтому искала что‑то типа танго, пасодобля, но уже соло. И как‑то пришла в студию фламенко. Меня захватил дух этого танца, его красота и энергия. Это высший пилотаж, когда движения аккуратные, но они способны передать весь огонь танца, чтобы побежали мурашки по коже и чтобы у зрителя все дрожало внутри… Людям, которые меня плохо знают, часто кажется, что я человек спокойный и уравновешенный. Но это поверхностное впечатление. Я не каждому открываюсь, у меня узкий круг близких людей. На самом же деле во мне постоянно горит этот внутренний фламенковский огонь. И я стараюсь его выплескивать: в живопись, танец, саму жизнь. Потому что, если копить его внутри себя, это может быть взрывоопасно… Поэтому фламенко меня и притянуло. Это дело, которым я занималась практически профессионально. И я правда по нему очень скучаю.
«У художника нет выходных»
— Ради интереса посмотрела на сайтах галерей, сколько стоят работы Анны Кононовой. Вполне подъемно. Вы зарабатываете живописью?— Скажу так: главная сложность в том, что я никогда не была серийным художником, который работает на поток. Зарабатываю на основной работе. Изредка мои произведения приобретаются за счет госзакупок.— Написание картин для вас больше хобби или работа?
— Если вы спросите, кто я, отвечу, что художник.
Пленэр в музее-усадьбе Ильи Репина «Здравнево» под Витебском, 2021 г.— Не директор музея?
— В первую очередь я позиционирую себя как художника. Это мое призвание, я получила серьезную профессиональную подготовку и прошла долгий путь. Должность генерального директора Национального художественного музея — это, безусловно, высокая честь. Кому‑то дается путь только в одной стезе. А меня Бог ведет так, что я живу несколько профессиональных жизней одновременно в одной земной. Так что я человек сложно скроенный.
— Как часто приходите сюда, в мастерскую?
— Не так часто, как хотелось бы. Серийное производство картин не моя история. Даже если бы меня ничто по другому роду деятельности не отвлекало. Потому что каждый маленький этюд, каждое масштабное полотно рождается у меня не по наработанной технологии. Хотя так делают многие. Начал использовать художник какую‑то технику или прием — и погнал по десять‑двадцать работ продавать. Я проживаю каждую свою картину. Поэтому и вопрос цены здесь сложный. У меня большое количество архивных полотен, которые остаются в авторской коллекции и которые я никогда больше не повторю. Потому что невозможно повторить те редкие состояния, в которых писались эти произведения. Как будто подключается некая духовная сила, и в момент творческого акта происходит что‑то ирреальное... Такие работы я не продаю. Либо смогу продать государству, а значит, они достанутся родине как наследие.
— Знаю, что одна ваша работа есть в фондах Национального художественного музея. А где еще?
— Витебский краеведческий музей закупил. Один мой натюрморт еще в студенческие годы приобрел Могилевский областной художественный музей им. П. Масленникова. В Национальном историческом есть работа — это был мой подарок музею. Но государству мне всегда легче продать. Потому что понимаю: это для Родины, это уйдет в историю. Пока, к сожалению, у меня не очень налажено взаимодействие с частными салонами и галереями. Я человек творящий. Нет времени заниматься самопиаром.
— Даже страницу в Instagram вы ведете не слишком охотно…
— Идти в публичное поле — не мое по натуре, хочется тишины в личном пространстве. Есть публичные люди, которые каждый свой шаг документируют в соцсетях. Наверное, это правильно и хорошо. И понятно: они в мейнстриме. А я из тех, кто публично закрыт.
— Что вы делаете, когда остаетесь в музее одна?
— Не поверите: работаю. Часто остаюсь по вечерам. Это время тишины, когда можно концептуально поразмышлять о делах.
На открытии персональной выставки «Солнечная вершина», Минск, 2018 г.
— У вас есть любимый зал в НХМ?
— Тот, где работы Мая Данцига. Это зал белорусского искусства, хотя мне особо близок его конкретный период — искусство начала 1950 — 1970‑х.
— О чем думаете чаще: о картинах или о бумагах на рабочем столе?
— Мне повезло: я умею думать обо всем одновременно. Сюжет для новой картины может прийти в течение любого, даже самого напряженного и загруженного работой дня. У художника нет выходных.
— После назначения на должность генерального директора, что первое вы принесли в рабочий кабинет?
— Скульптуру отца. Еще одна его работа стоит здесь, в мастерской. Видите? (Показывает.) Называется «Фламенко».
Галина, Владимир и Анна Кононовы на открытии семейной выставки «Фламенко творческих пространств», Могилев, 2016 г.— А ваши картины висят в вашем рабочем кабинете?
— Там сейчас ремонт, поэтому пока на стенах пусто. Конечно, чуть позже буду как‑то украшать. Точно знаю, что это будут работы, которые греют душу и сердце. Свои? Возможно. Что‑то брать из музейной коллекции опасно, поскольку в помещении должен быть соответствующий климат. А вообще, мечтаю повесить какое‑нибудь из произведений Раисы Кудревич. Меня очень вдохновляет ее творчество: солнечное, жизнерадостное. Так что пока только вынашиваю план, что у меня будет в экспозиции.
— Разрешите давний спор: нужно ли брать детей с собой в музей? Что вообще может ребенок понять в искусстве?
— Не просто нужно, а обязательно нужно водить детей в музеи. Искусство лечит и воспитывает в первую очередь душу. Это как ходить в храм с самого детства. В этот момент происходит работа, которая обогащает душу человека. Человек ведь триедин, у него есть тело, дух и душа. Со всем этим нужно работать. Так что я в восторге, когда маленькие детки приходят к нам в музей. И хочу, чтобы их было еще больше.
— Если встанет вопрос: семья или карьера — что выберете?
— А разве обязательно нужно выбирать? Если вторая половина подарена судьбой, то все это, я считаю, можно прекрасно совмещать. Я вообще человек команды: и в работе, и в семье. А что такое команда в семье? Это две личности, которые сошлись, но смотрят в одну сторону и во всем помогают друг другу. То, что полезно для пути одного в паре, то он и делает. Задача второго — поддержать. У меня пока с этим не сложилось. Но верю, что все впереди.— Среди самых неожиданных вещей в вашей мастерской — модная портативная колонка. Что вы слушаете, когда работаете у мольберта? Ритмы фламенко?
— И это тоже. Люблю работать под классику, обожаю музыку Фредерика Шопена. Еще часто включаю латиноамериканские композиции, саундтреки из любимых фильмов. Например, из «Любовного настроения» Вонга Карвая. Есть любимая песня из драмы «Фрида». Часто включаю инструментальные композиции с виолончелью, к ней осталась любовь из детства. Сама давно не играю, но по инструменту скучаю. Тоже внутри все зовет. Жаль, что нельзя прожить еще несколько жизней в одной.
Фото Кирилла Стасько и из личного архива Анны Кононовой.
