Киношедевр о жизни эскимосов в Канаде.
В начале XX века американец Роберт Флаэрти отправился в экспедицию на север Канады в поисках железной руды. Ископаемых он так и не нашел, зато вернулся на родину с фильмом о жизни эскимосов, который сразу же был признан шедевром и прославил своего автора как классика мирового кинематографа. Зрители были потрясены увиденными ими кадрами. Перед европейцами и американцами того времени предстала жизнь неведомых народов, полная опасности, риска, неудобств и счастья – вещей, так мало знакомых и понятных цивилизованному человеку.
Фильм поражает и сегодня. Но чем?
Вещи и смыслы
Когда смотришь «Нанук с Севера», удивляет не то, с какой ловкостью герой у нас на глазах строит себе жилище из кубиков снега и укладывается спать при температуре ниже нуля градусов по Цельсию. И не то, как он умело ловит полярную лисицу в снежной норе. И даже не то, как он охотится на тюленя, тут же разделывает его и устраивает пир для всей семьи и даже голодных собак. Удивляет скорее не это, а то, что перед собой мы видим счастливого человека. Флаэрти так и говорит в титрах к своему фильму: «здесь (то есть на макушке земного шара. – Прим. Н.Р.) живет самый неунывающий народ в мире – бесстрашные, славные, веселые эскимосы». И это тем более удивительно, если мы учтем, что эти неунывающие люди каждый день находятся в смертельной опасности: если не найдут пищу – они погибнут. Нанук так и погиб: через два года после выхода фильма стало известно, что главный герой его скончался из-за того, что, отправившись на охоту, не нашел себе пропитания.
Глядя на Нанука и его семью, мы видим жизнь, в которой каждый на своем месте. Счастье – быть на своем месте, счастье – совпадение смысла и вещей.
Жизнь человека культуры – это драма, ибо он находится в пространстве, в котором вещи отделились от смыслов, а смыслы – от вещей. Мысли стали призрачны, а вещи – бессмысленны, и человек собой их должен соединить. Соединение вещей и смыслов обеспечивает культ.
Нанук – не человек культуры. Нанук – человек культа. Автор фильма ничего не говорит о верованиях и обрядах эскимосов (и в этом – недостаток фильма), которые у этого народа, несомненно, есть, но это и не так важно. Сама жизнь Нанука есть олицетворение счастливой встречи вещи со смыслами и смыслов с вещами, их наглядное единство, и в этом смысле она есть культ. Трудно представить себе Нанука, задающегося вопросом: в чем смысл жизни? Его жизнь – живой воплощенный смысл.
Мир Нанука обжит, пережит, осмыслен. Сам Нанук органичен, а потому красив. Его тело не знает сутулости плеч и беспокойно бегающих глаз. Он на своем месте. Поместив Нанука в цивилизацию, мы, видимо, найдем его глупым, безобразным и нелепым, каковым является крестьянин, попавший в город.
Рваное бытие
Нанук переживает, чувствует, а «цивилизованный» человек имеет представление о чувстве, переживает это представление, предав забвению интенсивность эмоции. Быть может, Нанук и человек культуры имеют дело с одной и той же фактурой, однако в их жизни она преломляется в разные, не сводимые друг к другу события. Как не сводимы друг к другу события смерти, любви, листопада и грусти у двух разных людей.
Нанук живет, а «цивилизованный» человек лишь ищет средства для жизни. Как скажет Г. Успенский, он принужден делать ненужную, ничего для него лично не значащую работу только для того, чтобы получить результат от нее, а именно средства, деньги.
Жизнь Нанука цельна, в ней нет трагического разрыва между телом и смыслом. Это жизнь сама по себе, она не отсылает к третьему, к результату. Нанук, встроенный в ритуализованный порядок, заданный естественным ходом событий и традициями, неустанно возобновляет данное. Подобно Сизифу, он никогда не выходит за пределы жизни в пространство целей и средств и находит всю полноту бытия в исполнении себя.
Язык и понимание
В фильме «Нанук с Севера» почти нет слов. И в титрах мы читаем лишь незначительные реплики героев-эскимосов вроде «Ики! Ики!», что значит «Очень холодно!».
Речь эскимосов редуцирована до жестов и мимики, в ней почти нет места словам, и это есть следствие того, что Нанук и его семья находятся в режиме понимания друг друга. Жизнь, подчиненная законам снежной земли и традициям, рождает общие смыслы, пребывание в которых единственно и делает возможным понимание. А это значит, что слова уходят на второй план.
Понимание возможно лишь в пространстве понимания. Говорящий может говорить лишь тогда, когда ему позволено говорить, когда слушающий предоставляет свою тишину его речению. И тогда не важны слова, они могут быть любыми, ибо уже позволено говорить, уже понято, ибо открыто пространство понимания, как они не важны в сообщениях, ибо перебор слов не дарует общих смыслов. На таком понимании, тишине, которая сама себя предоставляет, удерживается община, традиция, множественность «мы».
О сжатом времени и дубе, высящемся в небеса
Существуют вещи, которые нуждаются во времени. Существуют смыслы, которые должны созреть, вызреть.
Жизнь культуры олицетворена городами. Города – это пространства высоких скоростей. Здесь время ценится, измеряется деньгами, а потому им не разбрасываются, его сжимают, экономят. Город изыскивает массу способов, чтобы сократить время – возникают средства передвижения и связи. Однако появление машин, телеграфов, мобильных телефонов и электронной почты не невинные события, которые лишь делают нашу жизнь более комфортной. Эти события переводят нас в другой режим бытия, делая что-то уже невозможным. То, что, подобно дубу, нуждается в медлительности и степенности, для того чтобы вырасти и раскрыться ветвями навстречу широте небес.
Жизнь Нанука проистекает в естественном времени. Ритуал и земля задают для него необходимый ритм, вмещающий в себя время для выспевания того, что нуждается в промедлениях и неспешности.
