В минувшем июле звезда сериала «Доктор Хаус» стал лицом линии косметики для мужчин. «Когда мне позвонили с этим предложением, я подумал, что люди ошиблись номером», — признается британский актер. Впрочем, с точки зрения Хью, вся его жизнь — сплошное недоразумение.
Меня привлекает страдание
Октябрь 2011 года. Аэропорт Лос-Анджелеса
В зале ожидания Хью, как обычно, забился в самый темный угол, поднял воротник куртки, опустил козырек кепки на нос и начал волноваться, как бы его не приняли за террориста или не узнали в нем звезду сериала «Доктор Хаус».
— Хаус? Вы доктор Хаус?
С высоты своего почти баскетбольного роста актер рассматривал незнакомую девушку, которая, запинаясь от волнения, признавалась в любви к сериалу. Но в глазах Хью видел пока не высказанную просьбу, которую не хотел слышать и не мог выполнить.
— Вы знаете, у меня мама очень больна. Если бы вы могли с ней встретиться…
Именно за такие моменты Хью и ненавидит свою популярность. Он мог бы заглянуть к этой больной маме, если бы речь шла о визите любимого актера для поддержания боевого духа. Но из-за Хауса люди всегда ждут от него большего: верного диагноза, излечения. Как будто стоит ему переступить порог больничной палаты, и все сразу наладится.
— Послушайте, милая моя, — сказал Хью как можно мягче, — боюсь, я ничем не могу помочь вашей маме, разве что передать ей мои наилучшие пожелания. Уверен, ее лечат прекрасные врачи. А я всего лишь актер.
Девушка покраснела и отошла. Но Хью успел прочесть разочарование на ее лице — и сейчас же ощутил себя виноватым.
Привычка чувствовать мучительное угрызение совести по поводу и без — застарелая «болезнь» Хью, с которой он давно сроднился. Без этого он никогда не смог бы сыграть Хауса. «Меня привлекают беспокойные, страдающие люди, — говорит он. — Счастье и безмятежность кажутся мне неестественными и подозрительными. Я уверен, что оптимисты-счастливчики либо что-то скрывают, либо просто не в состоянии адекватно оценивать происходящее. Можно возразить, что проблема во мне самом. Не стану спорить. В случае с Хаусом — и, наверное, со мной — тот факт, что оба мы несчастны, заставляет окружающих прощать нам многие наши недостатки. Тяжело всерьез сердиться на человека, который сам наказывает себя за плохое поведение».
Убаюканный шумом аэропорта, Хью вздрагивает от трели телефона.
— Хью, я надеюсь, ты меня встречаешь? — раздался в трубке голос жены.
Большая американская звезда
Хью легко высмотрел в толпе маленькую женщину в белом плаще с огромным чемоданом на колесиках.
— Как долетела? — спросил Хью.
— Как видишь, — отозвалась Джо. — Еще в самолете начала беспокоиться за детей. Сколько нам так жить, Хью?
На актера накатил очередной приступ стыда.
«Я всегда жил с чувством вины, — говорит актер. — Можно сказать, у меня по этой дисциплине черный пояс. Если я в чем-то и уверен на сто процентов, так это в том, что кругом виноват перед всеми».
Он не хотел, чтобы семья расплачивалась за его успех. Когда Хью уезжал сниматься в Америку, его младшая дочь Ребекка была одиннадцатилетним ребенком, а за время его отсутствия успела превратиться во взрослую барышню, уже вполне способную иметь своих детей. Планы перевезти семью в Америку так и не воплотились в жизнь. Вечно неуверенный в перспективах «Доктора Хауса» Хью слишком боялся напрасно вырвать детей из их окружения, поменять круг их интересов. Теперь они, уже совсем взрослые, привыкли воспринимать отца как приятное приложение к ежегодным американским каникулам. А Хью, несмотря на участившиеся визиты жены, настолько втянулся в одиночество, что даже в мечтах видел себя вдали от семьи.
— Откуда же мне знать, Джо? — ответил Хью, и раздвижные двери выпустили супругов на парковку, залитую осенним калифорнийским солнцем.
— Ты звезда сериала, — нетерпеливо заметила миссис Лори. — Тебя должны держать в курсе.
— Джо, ты же знаешь, у меня мозги как у хомячка. Я не могу планировать даже свою жизнь дальше следующего приема пищи.
Джо фыркнула.
— Ты слишком полюбил эту часть своей жизни, Хью. — Она кивнула на роскошный Porsche актера. — Тебе понравилось быть большой американской звездой. Не зря же в Британии тебя теперь называют «наш янки».
— Что, правда? — перепугался Хью. — Нет, ты не права. Я не представляю себе, как можно провести в Лос-Анджелесе всю жизнь. Это город, куда люди приезжают, чтобы заработать денег, воплотить мечту, осуществить проект. Я даже от американцев не слышал, чтобы кто-то хотел дожить здесь до старости и умереть!
В дороге уставшую после долгого перелета Джо разморило, и у Хью появилась возможность подумать над словами жены.
Уверенность, что ему лучше оставаться одному и не доставлять людям неприятностей, поселилась в душе Хью с раннего детства. Он младший ребенок в семье, с братом Чарльзом его разделила пропасть в шесть лет. Ни о каких совместных играх и развлечениях, даже минимальной общности интересов речь никогда не шла. Отец Ранальд был занят медицинской практикой, а мать Патриша… «Она проводила дни, недели, даже месяцы, замкнувшись в каком-то очень личном горе, причин которого никто не понимал, — вспоминает Хью. — Я не могу с уверенностью сказать, что мама страдала от хронической депрессии, но ей были свойственны резкие перепады настроения. Она часто злилась на меня, не скрывала разочарования. У меня быстро сложилось впечатление, что я ей не очень нравлюсь. Ей претило стремление к счастью, довольству, комфорту — само слово «комфорт» ассоциировалось у нее с мещанством. Мама была жестким человеком и не терпела мягкости в других».
Хью хорошо помнил, как прибегал в полутемную спальню Патриши со своими маленькими, но такими отчаянными бедами. И вместо слов утешения слышал одно и то же:
— Не будь такой жалкой мокрой курицей!
Хью было тридцать, когда Патриша умерла от тяжелой болезни (после двух лет мучительной агонии). Они так ни разу и не поговорили по душам. После похорон сестры сказали Хью, что он всегда был любимчиком матери.
.jpg "Хью с семьей в Голливуде (апрель 2006)")
С отцом, которого Хью боготворил, отношения тоже складывались своеобразно. «Мой отец был добрейшим человеком на земле, — утверждает Хью. — Я запомнил его скромным, неизменно вежливым джентльменом в твидовом костюме, он откликался на просьбу о помощи в любое время дня и ночи. Он внушил мне колоссальное уважение к профессии врача. Я не признаю самолечения, не понимаю страсти к восточной медицине. Мне подозрительны мужчины в пижамах, которые пытаются открыть друг другу чакры. На площадке «Хауса», стоит мне чихнуть, со всех сторон тянутся руки с эхинацеей, но я скорее съем карандаш, чем возьму в рот это зелье. Как и мой отец, я верю только в официальную науку, логику и антибиотики. И я чувствую себя очень виноватым перед папой. Притворяясь доктором, да еще таким, который наверняка вызвал бы у него омерзение, я зарабатываю во много раз больше, чем он получал за спасение человеческих жизней».
Однако при всех достоинствах у Ранальда Лори был один существенный педагогический недостаток. Он никогда не хвалил своих детей. «В нашем доме царил культ скромности, — вспоминает Хью. — Делать что-то хорошо считалось в порядке вещей, это не стоило похвалы. Незадолго до смерти папы я узнал, что в 1948 году он стал олимпийским чемпионом по гребле, впервые увидел медаль и фото. Он стоял на пьедестале с таким видом, будто кол проглотил, смущенный шумихой, а потом всю жизнь стеснялся упоминать о своем успехе. Я подумал: как бы мне хотелось, чтобы папа умел гордиться собой, получать хоть немного удовольствия от своих достижений!»
Подростком Хью был уверен, что должен пойти по стопам отца — в медицину и греблю. «В шестнадцать лет я прошел собеседование в колледж, где учился папа, — продолжает Лори. — Но, видимо, оказался слишком глуп или ленив, пожалел тратить на учебу восемь лет жизни. Поступил изучать антропологию в Кембридж для того, чтобы грести в университетской команде. На самом деле гребля мне никогда не нравилась. Да простят меня папа, брат и другие профессиональные гребцы, это тупой вид спорта». Когда мононуклеоз дал Хью повод с удовольствием выкинуть весла на помойку, папа ничего не сказал. Но, несомненно, был очень разочарован.
В Кембридже Хью увлекся актерством. Казалось бы, родители могли наконец расслабиться и начать гордиться сыном. Но и Ранальд, и Патриша не уставали повторять Хью: «Тебе просто повезло. Сам ты еще ничего не заслужил». Он прожил в этом убеждении почти всю жизнь и был ошеломлен запоздалым, но оглушительным признанием своих талантов. Безумные американцы дошли до того, что объявили его — о Господи — секс-символом!
Хью с опаской посмотрел на жену, которая мирно сопела рядом с ним на пассажирском сиденье.
Возможно, Джо стала приезжать чаще и оставаться дольше именно потому, что она снова усомнилась в благоразумии мужа. Но нет, Хью хватило одного раза, чтобы понять: каким бы сильным ни был соблазн, как бы иногда ни тяготило одиночество, внебрачные связи не для его издерганной психики.
Женщины: инструкция по применению
1997 год. Австралия
Стараясь не встречаться ни с кем взглядом, Хью пересек съемочную площадку фильма «Страна львов».
— Одри?
Режиссер Одри Кук вскинула голову, и в ее глазах актер прочел все, что ему нужно было знать.
— Можно с тобой поговорить? — Он оглядел столпившихся вокруг Одри ассистентов. — Наедине.
— Хью, я…
— Сейчас!
Все вздрогнули. Раньше Хью никогда не повышал голос. Он общался с людьми так, словно извинялся за то, что им приходится его слушать.
Когда Одри закрыла за собой дверь его трейлера, Хью рухнул на диван. Ему не нужно было даже кивать на стол, украшенный красочным британским таблоидом с огромным заголовком: «Хью Лори изменяет жене».
— Хью, прости меня. Я не знаю, как так вышло…
Хью тоже не знал, но догадывался. Семейная жизнь в последнее время напоминала ад, сотворенный его собственными руками. Актер превращался в такую же домашнюю катастрофу, какой была его мать: все глубже уходил в себя, мучился от перепадов настроения, срывался на жену и детей, думал о самоубийстве. Намеки Джо, что ему неплохо было бы обратиться к специалистам, становились все прозрачнее, но Хью боялся. Он слышал, что, начав принимать антидепрессанты, люди незаметно для себя перестают быть собой. А он даже с алкоголем всю жизнь был на вы, потому что терпеть не мог измененного состояния сознания. Разумеется, ему не нравилось быть несчастным, но это было его родное несчастье, знакомое до последнего оттенка.
Хью был рад возможности уехать в Австралию. Там он ожил и влюбился в Одри, умную, интересную женщину, которая не могла скрыть ответного чувства. Пока Хью не прочитал статью в газете, он никогда не предполагал, что взрослая женщина-режиссер способна растрепать интимные тайны в тесном рабочем коллективе.
Хью испытывал странное удовлетворение от того, что оказался прав. За несколько моментов счастья ему предстояло заплатить публичным унижением и Бог знает чем еще. Это абсолютно вписывалось в его пессимистическую картину мира.
— Я взял билет домой, — сказал он. — Улетаю сегодня вечером.
— Хью, не нужно! Я очень виновата перед тобой. Я доверилась не тому человеку. Но я люблю тебя…
— Нет. Я допустил ошибку, а теперь буду делать все, чтобы ее исправить. Дети — самое ценное, что у меня есть, я никогда их не брошу.
Джо приняла мужа обратно при условии, что он начнет посещать психиатра и принимать все, что тот ему пропишет.
«Дело не в том, что меня поймали за руку, — говорит актер. — Мне было необходимо увидеть, как мое поведение выглядит со стороны, чтобы осознать, что я наделал. Я был шокирован тем, сколько боли причинил всем участникам этой истории — Джо, Одри, детям. Попытка представить себе, что чувствовала моя жена, читая ту статью, изменила меня раз и навсегда. Но женщины — странные создания. Как сын, брат, муж и отец дочери я могу сказать, что каждая женщина выдается мужчине с толстой, плохо переведенной инструкцией, в которой не хватает половины страниц».
Неприятно иметь в отцах недоумка
Октябрь 2011 года. Лос-Анджелес
Хью остановил машину у своего особняка.
— Знаешь, я каждый раз удивляюсь тому, как хорошо ты здесь устроился, — сказала Джо. — Занимаешься боксом, играешь на гитаре в клубах, вполне прилично ведешь дом. В Лондоне ты ничего подобного не делал. Может, Америка и вправду подходит тебе больше?
— Нет, что ты! Здесь все слишком лучезарно, слишком много солнца. И люди слишком добры ко мне.
— О Боже, Хью… Ты ходишь к психоаналитику?
— Да. — Хью с трудом выволок из багажника чемодан. — Здесь это принято. Если не ходить к психоаналитику, можно прослыть психом.
— Конечно, если ты останешься здесь, дети могут забыть, как ты выглядишь. — Джо, прищурившись, посмотрела на мужа. — Но я определенно никогда не видела тебя более счастливым и умиротворенным, чем сейчас. Подумай, Хью.
— Главное, чтобы детям не было за меня стыдно. Я решил, что им неприятно иметь в отцах знаменитого на всю Британию лупоглазого недоумка, поэтому и взялся за Хауса. Но что мне делать дальше… Я не знаю, Джо.
«Думаю, надо положиться на судьбу, — размышляет Хью Лори. — Это мне уже не по возрасту, но иначе сомнения сведут меня с ума. Знаете, иногда я очень скучаю по родителям. Не по их обществу, а по их мудрости и опыту, по возможности спросить совета. Когда умирал мой отец, я был в Штатах. Я сознательно решил с ним не прощаться, не хотел его отпускать. Сожалею о том, что не поговорил с ним в последний раз, но, будь у меня еще один шанс, поступил бы так же. Я знал, что мне не справиться с ролью главы семьи, носителя истины в последней инстанции для моих детей. Я ведь с годами не стал мудрее, честнее или смелее — только старше и, наверное, спокойнее».
Екатерина ЖИВОВА, ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»), фото East News, Splash News/All Over Press
