Мэтра я застаю на неизменном месте: этот мягкий диванчик в буфете Белгосфилармонии он облюбовал давно, здесь Ханок посиживает обычно по вечерам с чашечкой кофе.
— Эдуард Семенович, многие давным-давно, еще после выхода «Пугачевщины», на вас обиделись насмерть: очень уж откровенно выносите внутренний сор из общей эстрадной избы. И сейчас, вероятно, тоже обидятся? Ну или написанное вами посчитают попыткой поквитаться за обиды…
— Вот я ни на кого не обижаюсь, — под защитной маской не видно, но по глазам замечаю, что композитор улыбается. — Меня судьба хранит. А тех, кто поступает несправедливо, сама жизнь довольно быстро убеждает, что это они зря. Поэтому мне как раз жаловаться не на что.
Новая книга посвящена отчасти воспоминаниям, отчасти рассуждениям о природе вещей. Писалась она почти полтора года, и на обложке интригующе значится «То ли еще было… Книга I».
Исповедь композитора-песенника (а именно так сам Эдуард Ханок обозначил жанр) касается самых разных тем: и всколыхнувших творческое сообщество скандалов прошлых лет, и памятных встреч с выдающимися современниками, и теорий, выдвигаемых мэтром в областях, связанных то с эстрадой, то с проблемами здоровья. Можно смеяться, но, как ни вышучивают оппоненты придуманную мэтром «теорию волн», приглядевшись, понимаешь, что она в основе своей все же точна и наблюдения Ханка за товарищами по песенному цеху довольно зорки.
— У моей теории большое будущее, — убежден композитор. — Да и не первый это случай, когда люди меняют область приложения своих сил. Посмотрите, например, на астронома Уильяма Гершеля: был композитором, музыкантом-виртуозом, 24 симфонии написал, а потом начал изучать математику и оптику, строил телескопы, увидел планету Уран и спутники, кольца Сатурна измерил, открыл инфракрасные лучи… Или наш Николай Чергинец. Это был кумир моей молодости, футболист, правый крайний, потом он стал генералом милиции, а теперь председатель Союза писателей Беларуси. И таких примеров много. Время все расставляет на свои места.
Мэтр традиционно не стесняется резких, даже суровых высказываний, в тексте все переплетено: аргументы, документы, кусочки воспоминаний, наблюдения, портреты, обрисованные острым языком.
В каком-то смысле это скорее личный дневник, нежели книга: откровенное повествование, щедро сдобренное солью и перцем. Обычно такие вещи если и публикуются, то исключительно наследниками великих и не раньше, чем лет через 50 после ухода всех заинтересованных лиц.— Исповедь — это исповедь. Я пишу вначале начерно, сперва надо душу вывернуть, а потом взять и почистить текст, — делится Эдуард Ханок методом работы. — Потому что жалобы никому не интересны.
Для тех, кто трепетно слушает советские песни и склонен к ностальгии, ценность представляют воспоминания. Например, об Анне Герман: под самый занавес своей жизни великая певица успела спеть песню, написанную Эдуардом Ханком.
— Мне не повезло с этой песней, — сетует композитор. — Анна взяла «Реченьку туманную», начала делать, выпустила на пластинке — и больше ничего не успела, ее не стало. Жалко ее, она же вся поломанная была после автокатастрофы, мучилась, это не жизнь… Как и Кобзон — тоже ничего, кроме сочувствия, к нему не испытываю: две операции, без конца химиотерапия, процедуры…
Понимаете, ведь завидовать некому, жизнь истинная — она у всех вот такая, наперекосяк, звезда ты или нет. И основная моя идея, которую я в книге высказываю: люди делятся на бойцов и не бойцов. Их одинаково бьет жизнь, только бойцы пружинят и потому идут дальше, а другие ломаются. Я отношусь к бойцам, поэтому в свои 80 лет чувствую себя лучше, чем в 20.
Вторая часть книги уже на подходе: Ханок надеется выпустить ее к майским праздникам. Впрочем, признается мэтр, на достигнутом останавливаться не намерен, а значит, у исповеди будет и третий том. В конце концов, в историю Эдуард Ханок уже вошел: сколько бы ни говорил композитор о том, что эстрада — профессия временных эмоций и временных людей, ему самому удалось создать песни, которые жили, живут и будут жить.
ovsepyan@sb.by
