О.Данильчик: Началось с того, что я готовилась к «Узвышаўскiм чытанням», и в архиве поэтессы Зинаиды Бандариной мне попалась ее книжка — «Веснацвет». Об этом сборнике я не слышала. Меня заинтересовало — сколько же еще мы не знаем о женщинах–поэтах? Своими находками я делилась с Виктором, который работает в Белорусском архиве–музее литературы и искусства. Слово за слово... А давай сделаем антологию!
В.Жибуль: Вначале составили список из двух десятков фамилий. Затем он вырос до шести десятков. О половине авторов, когда мы начинали работу, я абсолютно не знал.
— Благодаря вам, я прочитала стихи Иды Чырвань, жены Кузьмы Чорного (настоящее имя Зинаида Кобрик). Это ведь романтическая история — как в Слуцк приехали два литератора, Кузьма Чорный и Язеп Пуща, влюбились в двух подруг, и те приехали к ним в Минск. Но если у Язепа и Стаси получилась крепкая семья, Чорного якобы из петли доставали из–за сложных отношений с Идой.
В.Жибуль: Оказалось, племянница Иды Чырвань живет в Минске. Она и ее дочь рассказали, что знали. Ида еще дважды была замужем. Ее сын Виталий Тявловский стал международным мастером по шахматной композиции. А сама Ида преподавала английский язык, переводила. У нее было больное сердце, и в 1941 году, в начале войны, она умерла на курорте Минеральные Воды. Честно говоря, по тем документам, которые мне попались, выходит, что Чорный сам виноват в своих «траблах». Обнадежил девушку из Слуцка, она ему доверилась, поехала с ним. А оказалось, что они не совпадают характерами, и Чорный начал от нее сбегать. А она упрямо хотела быть с любимым... На этой почве у Чорного и начались психологические проблемы. Дубовка в своих воспоминаниях Чорного всячески оправдывает, мол, Ида была того недостойна. Но родственников Иды Чырвань это все очень обижает.
— Удивительно читать оглавление: «Аўдакея Бык, Зося Думка, Зося Палын, Эстэр Зялёнка»... Без вас, наверное, никто бы о них не вспомнил.
О.Данильчик: В обзорной статье мы описываем этот феномен: массовое стремление приобщиться к литературе в 1920–е годы. О многих из тех авторов почти ничего не известно.
В.Жибуль: Когда говорят о поэтессах того периода, называют несколько фамилий. Наталья Арсеньева, Лариса Гениюш, Евгения Пфляумбаум, Констанция Буйло, Зоська Верас... Мы хотели показать, что было много других. У кого–то действительно уровень не ахти... Иногда произведения имели слишком «интимный» характер, например у Ядвиги Беганской, и их не печатали. Беганская опубликовала только пару стихотворений в 1920–е годы. Остальное для антологии взято из ее блокнота. Вот, например, какая готика — стихотворение «Бяссоннiца» 1925 года:
Нехта чорны схiлiўся над ложкам маiм
I далоньмi халоднымi скронi спавiў.
Заспяваў лебядзiную песню магiл,
Маё сэрца тугой ледзяною спавiў.
Нехта чорны схiлiўся над ложкам маiм...
Нехта чорны глядзiць i з сабою заве,
На чало маё з мiртаў ўскладае вянок,
Шэпча цiха: «Прыйшоў да цябе я здалёк,
Праз прасторы, засветы, мiльёны дарог...»
Нехта чорны глядзiць i заве...
О.Данильчик: А вот, кажется, о Евгении Пфляумбаум все известно. А ее стихи 1920 — 1930–х годов, за исключением совместного с Бандариной и Вишневской сборничка, остались только в периодических изданиях. А это просто невероятные стихи...
— Сильнее, чем те, которые она до конца жизни писала в стол, поскольку, будучи женой поэта Максима Лужанина, решила никогда не печататься?
О.Данильчик: Они другие. По стилю, образности, форме... Более смелые. Вообще интересно узнавать истории поэтесс. Многие, начав публиковаться, исчезли. Кто–то менял сферу деятельности, кто–то, когда начались репрессии, уехал в Ленинград, в Москву...
— Женщинам, наверное, было проще спрятаться — уехать, выйти замуж, сменить фамилию?
О.Данильчик: В каком–то смысле. Был еще способ — перестать писать.
— Многие к такому прибегли?
О.Данильчик: Почти что все. Даже Зинаида Бандарина, которая очень активно писала. Во второй половине 1930–х — молчание... Только в 1950–е вернулась в литературу. Подготовила сборник, который должен был выйти в 1961 году. Почему не вышел? В 1959–м поэтесса умирает, может, некому было следить за судьбой рукописи?
В.Жибуль: Многие книги не вышли. Анонсировались сборники Евгении Пфляумбаум «Мэлёдыi», еще один сборник Зинаиды Бандариной «Звоны–перазвоны», в архиве лежит рукопись «Жменя асеннiх думак» Ганны Новик.
— Среди авторов антологии немало тех, кто связан с судьбой известных литераторов–мужчин, та же Ида Чырвань. А вот — Наля Маркова. Все знают, что у Владимира Дубовки есть поэма «Наля». Оказывается, посвящено Марковой.
В.Жибуль: Да, это поэтесса из «Маладняка», которая в 1920–х довольно активно печаталась, но своего сборника не издала.
О.Данильчик: Можно упомянуть также Наталью Вишневскую с ее не очень счастливой судьбой.
В.Жибуль: Она была женой трех поэтов. Не одновременно, понятно. Алеся Дударя, Алеся Звонака и Янки Бобрика.
О.Данильчик: Ганна Бресская была замужем за художником, первым директором полоцкого музея Семеном Бресским. В 1928 году его арестовали за то, что переписал в тетрадь антисоветские стихи своего друга Александра Симакова. Ядвига Беганская была замужем за поэтом Александром Саком, бывшим священником. Янина Германович — жена расстрелянного поэта Тодара Кляшторного. Ольга Сахарова — жена известного ученого–этнографа Сергея Сахарова. Павлина Мяделка — муза Янки Купалы. Ганна Душевская — сестра архитектора и журналиста Клавдия Дуж–Душевского, профессиональная актриса. Она переводила на белорусский язык классические оперы, но рукописи не сохранились.
— У вашей книги интересная структура. В первом разделе — поэтессы Советской Белоруссии, во втором — Западной. Разница между их поэзией есть?
О.Данильчик: Есть. В поэзии Западной Белоруссии — национальная тематика, в поэзии женщин Восточной Белоруссии — о социалистическом строительстве. Хотя и там в 1920–е годы печатались разноплановые стихи, которые невозможно представить опубликованными во второй половине 1930–х.
В.Жибуль: Тогда писали агитпоэзию, которую в нашей антологии представляют такие авторы, как Валентина Журавлева, Саша Янкова, Ганна Сапрыка, Зоя Ферко.
О.Данильчик: У Журавлевой достаточно названия стихов прочитать: «Мабiлiзуйцеся, кабеты, да перавыбараў Саветаў».
В.Жибуль: Или «Рабкор — ударнiк, ударнiк — рабкор».
— А меня очень впечатлило стихотворение К.Дробышевской «Давай дарогу бабе вольнай»...
В.Жибуль: Его автор — крестьянка деревни Сапожково Кормянского района. Это образец так называемой массовой поэзии:
Як вол, раней я працавала,
Цярпела вельмi шмат пакут.
Нi ў кiм увагi не спаткала
Пад скрыгатаннем цяжкiх пут.
Злажылась нават небылiца
Аб тым, як мы цярпелi век,
Што быццам курыца — не пцiца,
А баба — дык не чалавек.
Впервые это напечатали в газете «Советская Белоруссия», затем в сборнике «8 марта» 1926 года. Там, кстати, большинство авторов — мужчины.
О.Данильчик: А поэтесса Марыля — женский псевдоним Змитрока Бядули. Впрочем, Якуб Колас некоторые произведения подписывал Ганна Крум, а Игнат Кончевский — Ганна Галубянка. Галубянка — это реальная девушка.
— Она тоже есть в вашем сборнике?
В.Жибуль: Нет, она стихов не писала. У нас представлена ее сестра, Мария Голуб–Бучинская. Приобрела известность как доктор. Писала книги вроде «Алкаголь i барацьба з iм». При этом вела в виленской газете детский отдел «Зорка».
О.Данильчик: Стихи для детей мы решили тоже включить в антологию.
В.Жибуль: Например, Ирины Кагановской. Ее стихи — с игрой слов и не без черного юмора. Особенно «Кiскi i кнiжкi»:
Што за злыя, злыя кiскi
Разадралi мае кнiжкi?
Ад прыгожай чорнай галкi
Пад сталом адны кавалкi.
I без колаў цягнiкi,
Паравозiк — без трубы,
Ад рачулкi i бярозкi
Вунь ляжаць адны палоскi.
А скамечаны завод?
Як ён трапiў пад камод?
А вясёлых акцябрат
Пакусалi кiскi ў рад.
— Просто современный постмодернизм!
В.Жибуль: Ну да... «А калючыя дзве елi кiскi з’елi, кiскi з’елi»... Подписывалась она «I.Каганоўская», но ее звали на самом деле Фира. Она была активисткой эсперантистского движения на Беларуси. Книга Кагановской «Ударныя брыгады ў дзiцячым садзе» согласно приказу № 33 Главлита БССР от 3 июня 1937 года включена в список литературы, подлежащей уничтожению. Может, опасались, что используют как доказательство, что в Советском Союзе есть подневольный труд детей?
О.Данильчик: Уничтожали не только книги. В антологии есть поэтесса, Валентина Козловская, которую уничтожили физически. Хоть в 1937–м она стихов уже не писала.
В.Жибуль: Просто она родилась в Риге, в 1920–х годах жила в Латвии. Затем переехала в БССР, а многих из тех, кто приехал из–за границы, ждала похожая судьба. В 1937–м ее расстреляли как латвийскую шпионку.
— Были неожиданные находки?
В.Жибуль: Лет десять назад в статье об участнице Бобруйского филиала «Маладняка» Арине Глинской я написал: «Сляды яе губляюцца». И вот выяснилось, что белорусская поэтесса Арина Глинская и российский прозаик Ирина Глинская — одна персона. В России она выступала как искусствовед. Издала учебники, например «Как рисовать фигуру человека».
О.Данильчик: Меня зацепило очень феминистическое стихотворение Зинаиды Бандариной «На герань, на прымус i пялёнкi ты змянiла любы камсамол». И заметки Ядвиги Беганской «Мая Галгофа» о ее нахождении в лагерях, на Колыме, где многое перекликается с воспоминаниями Евгении Гинзбург.
rubleuskaja@list.ru
