В 1978 году я поступила в Белорусскую консерваторию. Самый важный и сложный предмет у композиторов на первом курсе – гармония. Ее преподавал ректор, тогда еще доцент Владимир Владимирович Оловников. Еще до поступления я слышала множество историй о его бескомпромиссной требовательности. Якобы студенты под дверями его кабинета от страха падали в обморок.
Учиться у Оловникова действительно было нелегко, но не потому, что он был каким-то особенно строгим. Я вспоминаю его как человека удивительной доброты. Но он не терпел обмана ни в большом, ни в малом.
Помню, как, уже закончив консерваторию, я дала свой конспект одному бездельнику, который прогулял гармонию у Оловникова, но надеялся каким-то чудом перейти на второй курс. Он буквально вымолил у меня этот конспект, ведь у Оловникова была своя система, и получить знания обходным путем было невозможно.
Каково же было мое отчаяние и ужас, когда Владимир Владимирович вызвал меня к себе и швырнул мне в лицо мой конспект, на котором негодяй надписал свою фамилию! Он не учел, что у Владимира Владимировича была абсолютная память, в том числе и на почерк. Он собственнолично читал сочинения абитуриентов и, благодаря своей обширнейшей эрудиции, вылавливал плагиаторов и шпаргальщиков. Им путь в консерваторию навсегда был закрыт.
Не терпел он и расхлябанности. При нем консерватория сверкала чистотой. Блестели полы и лакированные бока роялей, на ковровых дорожках не было ни соринки. Инструменты всегда были настроены, несмотря на то, что классы были заняты с шести утра до полуночи, и сам он предпочитал заниматься дома.
Консерватория была его служением. Человек с шляхетскими корнями, он хорошо знал, что такое «шляхетнасць» (благородство).
В музыкантских кругах глухо поговаривали о том, что его семья до войны была репрессирована. Но он не затаил обиды ни на страну, ни на бывших друзей, которые вдруг стали обходить его стороной. Ведь были и те, кто, рискуя собственной свободой, в те нелегкие годы помог и поддержал. Был его бобруйский учитель Евгений Тикоцкий. Был Михаил Бергер, у которого он учился по классу фортепиано сперва в Минском музыкальном техникуме, затем в консерватории. Был его преподаватель композиции Василий Золотарев.
Может быть, для кого-то удивительно, что после всего пережитого Оловников в 1945 году стал коммунистом, а с 1966 года избирался членом ЦК КПБ и депутатом Верховного Совета БССР. Очевидно, он не видел другого способа служить своей стране, а служение было для него делом жизни.
А еще для него был важен профессионализм. Война прервала его развитие как композитора. В 1950-е годы он пытался наверстать упущенное. Создал две поэмы для симфонического оркестра – «Партизанская быль» и «Нарочь» - истинные шедевры так называемого «сурового стиля». Обе поэмы в 1957 году были записаны на грампластинку всесоюзной фирмы «Мелодия».
Но наступили 1960-ые годы, и возможностей для композиторской работы у Оловникова не осталось совсем. Он целиком отдавал себя педагогике, ректорству, общественной работе.
И только в 1994 году, когда «Белорусская капелла» организовала филармонический концерт из его сочинений, мы поняли, насколько выдающимся композитором он был.
- Его романсы – это же настоящие шедевры! – сказал тогда художественный руководитель капеллы Виктор Иванович Скоробогатов. – В белорусской музыке XX века нет равного его романсу «На чаўне» на стихи Э.Огнецвет. По своей благородной изысканности он может сравниться разве что с романсами Дебюсси или Сибелиуса…
И это о композиторе-песеннике, чья музыка привычно считалась лапидарно простой и почти что народной! Помню, сам Оловников рассказывал о том, как его песню «Ой, бярозы ды сосны…» на стихи Адама Русака партизаны упорно считали своей, народной, и композитору так и не удалось их убедить, что она была написана после войны.
К несчастью, на том концерте композитора не было. Боевые ранения и тяжелый труд подорвали его здоровье. Спустя полтора года его не стало.
Но по-прежнему живы в памяти его уроки, когда он раз за разом заставлял меня работать на грани возможного, а с верхней крышки его старенького пианино на меня взирала полосатая кошка Квинта и ее черный сын Люцифер.
ФОТО: семейный архив
