Эти воспоминания нам передала для "Народного архива", создаваемого газетой "Советская Белоруссия" и Национальным архивом Беларуси, искусствовед из Москвы Виолетта Гудкова. Их автор - ее мать, Анжелика Стахиевна Маланьина, отец которой, С.Т.Антонов, был до войны директором Гомельского исторического музея. Думается, нашим читателям будет интересно увидеть Гомель 1930 - 1940-х годов глазами современницы.
Людмила РУБЛЕВСКАЯ, Виталь СКАЛАБАН, "СБ".
Воспоминания мамы я прочла впервые в ночь перед тяжелой операцией, которая предстояла ей наутро. Ученическая общая тетрадка в клеточку, исписанная разборчивым почерком отличницы, объяснила мне главное в мамином характере: ее несокрушимую жизнестойкость. Я поняла: она справится с болезнью, все будет хорошо.
Читала залпом, многое узнавая впервые. Про детский голод и скудную одежду, школьные успехи и романы юности, о лете 1941 года, когда мама, помогая отцу - директору исторического музея - вывезти музейные ценности из-под гомельских бомбежек, на редкость "удачно" эвакуировалась в Сталинград...
Мы ведь плохо знаем своих родителей, и это понятно. Важная часть их жизни состоялась до нашего появления на свет. Интеллектуальный контакт обретается (если вообще обретается) много позже.
Всю жизнь мама любила петь и танцевать, и не перестает жалеть, что не смогла получить музыкальное образование. В ее руках все горело: она прекрасно готовила, печатала на машинке, шила, белила потолки и меняла обои, разводила огород и выращивала цветы на даче, ремонтировала утюги. Даже лихо водила машину (села за руль первой машины нашей семьи - "Победы" - в середине 1950-х, когда женщина-водитель в Волгограде была диковинкой - матери моих подруг строго-настрого запрещали им садиться с ней в машину).
Сценарный факультет ВГИКа, о котором мама мечтала в юности, был отодвинут войной. Она смогла пойти работать лишь в начале 1960-х, почти не имея возможности выбирать профессию по душе. И все равно - ринулась в работу с энергией джинна, выпущенного из бутылки.
Вернуться в Беларусь маме уже не пришлось. Сегодня она живет в Волгограде, потеряв почти всех своих подруг. Но любимый Гомель, замок Паскевича и парк с его сиренью и дубами не уходят из ее памяти.
Виолетта Гудкова, доктор искусствоведения. Москва.
Я родилась в 1923 году в Гомеле, небольшом белорусском городе. Наш дом № 45 располагался на окраине города, на улице Первомайской. На улицу со двора нас, детей, не выпускали, но мы умудрялись вылезать вместе с курами и свиньями в дыру под калиткой. Улица эта была очень тихая. Машины сюда не заезжали. Только подводы, да еще коровы гуляли. У меня была собака, звали ее Бродяга. Она жила у нас под лестницей и всегда крутилась возле меня.
И все равно один раз нас ночью обворовали. Папа остался только в том, в чем спал. Украли всю его одежду и еще часы в подарок от командования 10-й армии в Царицыне, где он работал в 1918 году.
А в 1927 году папу назначили директором исторического музея, бывшего дворца Паскевича. Мы переехали в цокольный этаж дворца. В цокольном этаже замка находились кабинеты научных сотрудников, кабинет отца и - ванная комната. Металлическая ванна и титан, который нагревался щепками. Мы там купались, а мама стирала. Тут же была и канцелярия, а в одной из комнат жила старая бывшая горничная князя Паскевича - Елизавета Ивановна. Она научила нас играть в подкидного дурачка, за что папа нас с сестрой очень ругал. Мы видели фотографию этой горничной в молодости. Красавица с длинными косами...
Через несколько лет в музей приехал новый сотрудник с семьей. Им негде было жить, и мы потеснились, отдали им комнату с русской печью, а сами перебрались в комнату под спальней князя. Там было очень сыро и холодно.
У этого нового сотрудника Кужелева было две дочки, и мы с ними очень дружили. Впоследствии старшая сестра Тамара умерла, как и у меня умерла старшая сестра Людмила.
Лет за пять до начала войны в комнате - спальне князя Паскевича лопнула стена, и спальню закрыли для посещения экскурсий. Затем по решению комиссии папе было разрешено занять комнату эту под жилье. Все равно использовать ее для экскурсий было очень неудобно. Спальный гарнитур был очень громоздкий, а дверь для входа в спальню очень узкой. Спальный гарнитур и все другое из обстановки князя было вынесено и установлено во второй половине банкетного зала. А нам сделали вход через балконные двери, то есть был пристроен тамбур.
А вокруг цветы! Персидская сирень падала мне прямо в окно на уровне середины галереи. Сажали хризантемы, розы, душистый табак и прочие цветы помельче. А вид на реку Сож! Райский уголок!
Теперь я понимаю, что не зря Паскевич из своих 65 комнат выбрал для своей спальни именно эту комнату.
А вокруг дворца раскинулся тенистый парк, который занимает площадь 25 гектаров. В парке свыше 8 тысяч деревьев, 58 различных видов и разновидностей, 30 видов кустарников. В числе редких пород гинкго билоба, суммах оленерогий (уксусное дерево), сосна черная, дуб красный, ясень пенсильванский, бархат амурский, пихта бальзамическая. Много деревьев Паскевич привозил из других стран.
И этот замечательный парк стал мне родным двором, где я знала каждый уголок. Тут и озеро с живыми лебедями - на озере у них был специальный домик. Тут и река Сож с лодками на другом берегу.
Все жители города любили гулять в парке. Днем бабушки с внуками, вечером молодежь. Летом в парке играли два духовых оркестра, ежедневно с 6 до 12 вечера, симфонический - по выходным дням. А выходные дни были по числам: 6, 12, 18, 24, 30, тогда были шестидневки.
Все лучшие эстрадные коллективы СССР приезжали в Гомель, в парк, на открытую эстраду. Вечерами по так называемому кругу прогуливались в два противоположных ряда. Таким образом, один ряд мог видеть всех, кто прогуливался по противоположному ряду. Так знакомилась молодежь. Вдоль этого круга стояли скамейки, которые всегда были заняты.
В парке было много аттракционов: "Чертово колесо", лодки-качели, "Женщина-паук", комната смеха, бег в мешках, кидание колец на доску с гвоздями, игра с удочками, на конце которых были кольца, надо было накинуть это кольцо на деревянную фигурку в виде бутылки. Срезание конфет, которые висели на веревочках, с завязанными глазами. Днем играли в пинг-понг на столах, была площадка для баскетбола.
Многие компании приходили с патефонами или гитарами и разбредались по парку. Еще была платная танцевальная площадка в закрытом зале. Танцевали под звуки пластинок с репертуаром Вадима Козина, Клавдии Шульженко, Изабеллы Юрьевой, таких незабываемых мелодий, как "Рио-Рита", "Дождь", "Брызги шампанского" и прочих.
Я очень любила танцевать. Танцевала и с затейниками-массовиками, которые устраивали танцы около солнечных часов, под аккомпанемент баяниста. Тут отплясывали краковяк, польку и простые русские танцы. А в закрытом платном зале звучали танго, фокстроты, вальсы и вальс-бостон.
Денег на посещение этого зала у меня не было. Очень редко удавалось наскрести 35 копеек для входа.
Еще надо сказать о реке Сож. Красивая, полноводная, всегда было много любителей кататься на лодках, которые можно было взять напрокат. У нас же была своя лодка "одногребка", то есть одновесельная. Папа по утрам ездил на рыбалку. Ловил много ершей, но иногда и больших сомов.
Я очень любила кататься на лодке. Положив на корму камень, чтобы лодка не вертелась, я уплывала далеко, на так называемый Мельников луг - место купания гомельчан.
Зимой в парке устраивали каток. Заливали середину круга (тогда еще не было этой большой и уродливой вазы, которую установили позже в центре круга). Вход в парк вечером был платный.
На катке я училась кататься сначала на одной ноге, привязав конек к валенку. Коньки у нас появились, когда мама их выиграла в какую-то лотерею и получила коньки 37-го размера - "английский спорт". Эти коньки имели толстые лезвия, были устойчивее других. Их надо было привинчивать к специальным ботинкам, но у нас их не было.
Ели маргарин вместо масла. Сыр и колбасу видели очень редко. Была картошка. Да еще по понедельникам папа ходил на базар и покупал молодую свинину, резал ее на кусочки и солил в глиняном кувшине, с чесноком и лавровым листом. Это я потом брала по кусочку и жарила папе на обед яичницу. Весной мы ели щи с крапивой и щавелем. Мясо видели редко. Мама иногда делала изумительно вкусные пельмени по-сибирски. Мясо она рубила топориком и очищала от жил. Мясорубки у нас не было. Но я помню жутко противные картофельные "драчоники", которые мама жарила на рыбьем жире. Я, даже будучи голодной, не могла их есть, очень противно пахли рыбьим жиром.
Папа как директор исторического музея получал рублей 800, мама работала в областном аптекоуправлении секретарем-машинисткой. Она, кстати, отлично печатала десятью пальцами. Получала рублей 200.
Отец говорил со мной обо всем, очень хотел, чтобы я хорошо училась. С большим трудом он заплатил за мое обучение в старших классах по 75 рублей в год. Многое я потеряла в жизни оттого, что родители не сумели отдать меня на обучение в музыкальную школу.
В школу я пошла в 1930 году в возрасте 7 лет, в "нулевку". В 1981 году, когда мы собирались на 40-летний юбилей окончания школы, мы узнали, что наша школа была экспериментальной с лучшими условиями и учителями. Все наши выпускники поступали в институты Москвы, Ленинграда. В Гомеле никто не оставался, хотя было два института: педагогический и институт лесного хозяйства (только наш выпуск разъехался кто куда и как-то доучивался). Я с подругой Полиной Слободовой, сочинив сценарии (как жаль, что сейчас я уже не могу вспомнить, о чем они были!), отправила документы во ВГИК на сценарный факультет.
19 июня 1941 года прошел наш, такой счастливый, выпускной вечер.
Анжелика Маланьина.
