26 апреля 1986 года о Чернобыльской АЭС узнал весь мир. Жизнь многих людей переменилась в одночасье: оставив свои дома, им пришлось начинать все с чистого листа. Не меньше испытаний выпало и на долю тех, кто боролся с последствиями катастрофы. В ликвидации участвовало почти 600 000 человек со всего большого Советского Союза. Были там, конечно, и белорусы.
Зона отчуждения встретила безмолвием
Один из таких героев — Александр Раковец. Родом он из деревни Саковщина Воложинского района. Родители работали в колхозе: отец Евгений Васильевич — трактористом, мама Мария Иосифовна — в полеводческой бригаде. Несмотря на то что учился в школе неплохо (средний балл — четыре), мечтал, как и отец, сидеть за баранкой. Тянуло парня к технике. Поэтому и неудивительно, что вместе с аттестатом за 10 классов получил и права тракториста.
После школы сразу призвали в армию. Учебку проходил в городе Волжский Волгоградской области, служил же в украинской Белой Церкви в инженерных войсках. А потом пошел работать в пожарную службу.
Александр Раковец в мае 1986 года.
— В начале июня нам сказали, что поедем на 15 суток в командировку в Гомельскую область — тушить пожары на торфяниках. С аварией на ЧАЭС эту поездку никак не связывали, — вспоминает Александр Раковец. — Прибыли мы в Наровлянский район. За старшего — майор Анатолий Михайлович Болябин. Часть ребят осталась в городе, а нашу группу разместили в фельдшерско‑акушерском пункте деревни Тешков. Спали прямо в кабинетах. Сами готовили еду. Продукты нам привозили из города. Все местное под запретом, равно как и питьевая вода.
Тешков, как и еще три с лишним десятка населенных пунктов Наровлянского района, остался в зоне отчуждения. По приезде выдали военную форму, провели инструктаж.
— Вручили и респираторы со строгим приказом носить их не снимая. Но чаще они были на шее, чем на лице. Несмотря на неимоверную жару, рекомендовано было закрыть окна в машинах и без надобности нигде не останавливаться. К тому времени еще точно не знали, где и в каком объеме выпали радионуклиды. К примеру, по одну сторону дороги показатели дозиметра были в норме, а по другую аппарат зашкаливал.
— Как вас встретила зона отчуждения?
— Безмолвием… Даже птицы не пели. Деревни, в которых буквально пару месяцев назад еще кипела жизнь, опустели. Нет детворы, только редкие взрослые.
Выезжая из родных домов, люди с собой не брали ничего, кроме документов. На подворьях оставалась домашняя скотина, птица, коты и собаки. Большинство сельчан верило, что скоро вернутся домой: радиация развеется, и можно будет жить, как раньше… Некоторые местные пролазили под колючую проволоку, чтобы пробраться на свой участок и прополоть грядки.
— Говорят, год тот был урожайным.
— Деревья ломились от яблок и груш. Белый налив так и светился на солнце! Очень много было и боровиков в лесу. Огромнейшие, чистые, крепкие и… радиоактивные! Вдоволь и рыбы в реке. Когда отвозили эти дары природы на радиологическую проверку, то стрелка прибора в мгновение уходила в максимум. Вот она, невидимая смерть. Казалось бы, прошло немного времени с момента трагедии, а дворы без хозяйской заботы зарастали. Собаки дичали и сбивались в стаи. Бесхозные куры носились по улицам. В деревни стали заходить косули и кабаны. Все чаще слышался и волчий вой.
Невидимый враг
— Какая задача стояла перед вами?
— Тушить в 30‑километровой зоне отчуждения торфяники, не давая им разгореться. Иначе пламя уйдет вглубь, и погасить его будет невозможно. Работали практически с утра и до вечера. А иногда и сутки напролет. Солнцепек и невыносимая жара усложняли ситуацию. Главная опасность была в том, что при низовом пожаре выгорает верхний слой торфа или грунта, в котором и находятся осевшие радионуклиды. И ветер разносит радиоактивную золу и пыль на дальние расстояния. Да и уровень радиации при горении многократно увеличивается. С порывами ветра пламя с огромной скоростью перебрасывается на километры. Остановить его очень непросто. А это уже загрязнение новых территорий. Усложняла задачу и болотистая местность. Огонь же, словно живой, хитрил и изворачивался.
Технику близко подгонять к горящим торфяникам было опасно: могла провалиться. И чтобы потушить пожар, приходилось подавать воду на большие расстояния. Из‑за этого пожарные рукава (да и машины) набирали столько радиации, что смыть ее было практически невозможно. Их из зоны отчуждения (как и нашу форму) уже и не вывозили, а захоранивали там же.
— Страшно было?
— Я бы не сказал…
Радиация тогда для многих из нас была чем‑то непонятным и невидимым. А раз не видишь, то вроде и бояться нечего. Это потом мы уже поняли, насколько коварен и страшен этот невидимый враг. Трудно было поверить, что все вокруг — земля, дома, деревья и ты сам — пронизано радиацией. Да и бояться, честно говоря, времени не было. Мы все прекрасно понимали: чем быстрее потушим огонь, тем скорее уедем с места возгорания.
Время от времени над головами в сторону АЭС пролетали самолеты или вертолеты.
— Ученые потом подсчитали, что каждые 20 — 23 минуты над реактором появлялось радиоактивное грибовидное облако.
— Мы его не видели, но чувствовали. Во рту становилось сухо и начинало першить. Постоянно хотелось пить. У кого‑то случались проблемы и посерьезнее. Работать в таких экстремальных условиях было очень тяжело.
Группа пожарных прибыла в зону.
— Не жалеете, что судьба связала вас с Чернобылем?
— А чего уж теперь жалеть? Здоровье особо не подводило. Около года, правда, были слабость, сонливость, голова побаливала… Знаете, никто в тот момент не видел в этом героизма и не допускал мысли, что можно что‑то не делать. Наверное, сейчас у меня (с высоты прожитых лет) было бы совсем другое отношение к этому заданию. Более серьезное, что ли. Да, было трудно, но все уже позади. Ни единого часа без риска — такова была суровая действительность тех дней 1986 года.
— Для вас 26 апреля — это день…
— Народной трагедии. Очень важно, чтобы люди помнили всех, кто ценой своей жизни и здоровья ликвидировал последствия той чудовищной катастрофы, проявляя неслыханный героизм. У каждого, кого коснулась эта беда, свой Чернобыль. Пострадал от аварии на ЧАЭС и мой родной Воложинский район… Накануне каждой годовщины обязательно встречаемся с ребятами‑ликвидаторами. Кого‑то уже нет, кто‑то болеет. 38 лет прошло, а все как будто вчера было. Очень бы хотелось посмотреть, как там теперь.
— Что пожелаете ликвидаторам?
— Только здоровья!
