Точное количество уничтоженных оккупантами деревень подсчитать невозможно. Об этом говорят историки, летописцы и дожившие до наших дней немногочисленные свидетели. Тысячи населенных пунктов, десятки тысяч хуторов… За каждым пепелищем — загубленные жизни, искореженные судьбы и навечно оставшаяся в сердцах миллионов боль тяжелых потерь. Вот и в Миорском районе, где нацисты сожгли более десятка деревень на подступах к опасному и неизведанному для них болоту Ельне, из поколения в поколение передают жуткие рассказы о зверствах гитлеровцев.
В годы Великой Отечественной войны деревня была полностью уничтожена немецко-фашистскими захватчиками.Болото как убежище
Ельня — это старейший озерно-болотный комплекс Беларуси возрастом более 9 тысяч лет. Его по праву считают самым большим не только в нашей стране, но и Центральной Европе. Занимает 200 квадратных километров. Не удивительно, что гитлеровцы даже нос сунуть сюда боялись. А вот для партизанских отрядов Ельня стала отличным убежищем. Местные жители знали здесь каждую тропку и могли пройти сквозь бездонную трясину с закрытыми глазами.— Во время оккупации партизаны освободили и контролировали значительную часть Дисненского, Миорского и Шарковщинского районов. Это сильно тревожило захватчиков. Постоянные набеги на гарнизоны, боевые операции на дорогах, взрывы мостов… Враги понимали: без помощи жителей окрестных деревень лесным воинам будет нелегко выжить, — рассказывает главный хранитель фондов Миорского историко-этнографического музея Инна Толопило. — Сельчане пекли хлеб для партизан, поставляли в лес продукты и медикаменты, сообщали важную информацию. Разорвав эту цепочку, было бы намного проще выманить народных мстителей из болота и уничтожить. Потому и зверствовали немцы в округе. Карательная операция, которую они проводили в сентябре — октябре 1943 года против партизанских отрядов и местных жителей, носила кодовое название «Фриц».
Главный хранитель фондов Миорского историко-этнографического музея Инна Толопило.— Здесь, в деревне Малая Ковалевщина, есть потомок одного из спасшихся жителей — Виктор Шаркель, — Инна Станиславовна показывает на скромный домик. — Его дед вместе с женой и детьми жил в деревне Острова. Они сбежали от карателей в лес, но далеко уйти не успели — закопались в мох прямо на опушке. К счастью, маленькие дети в самый ответственный момент перестали плакать, что и спасло всем жизнь. Фашисты прочесывали чащу, простреливали топь. Автоматные очереди ложились совсем рядом… К сожалению, заехать к сельчанину сейчас не можем — он болеет.
…Вот оно, болото, за небольшим пролеском — буквально в километре от давно опустевших изб. Честно говоря, унылый пейзаж навевает тоску — большинство сожженных во время войны деревень так и не смогли полноценно восстановиться. А тех, кто уцелел или позже вернулся в родные места, уже давно нет в живых. Заколоченные ставни и старые заросшие сады — единственные свидетельства прежней цивилизации.
— Да, в этих деревнях остались считаные жители, — отмечает наш экскурсовод. — Места глухие, дороги не ахти, и смысла строить дома теперь рядом с заказником никакого нет. Тем не менее пенсионеры не брошены на произвол судьбы. Видите, вон, на перекрестке, ожидают автомагазин?
Разговор на скамеечке
Слева — Малявки, справа — Суховержье, куда мы и держим путь. Большая ива, вывеска-расписание прибытия автолавки. Анна Шульга, Валентина Гугало и Ангелина Матыленок с настороженностью смотрят на незваных гостей. Узнав о цели приезда, активно включаются в разговор.
— Да здесь во время войны везде полыхало! — утверждают бабушки. — Мы-то совсем малыми были, но родители рассказывали. Что-то и сами помним. Тогда ж, в 1943-м, фашисты сожгли все Залесье!
«Здесь во время войны все полыхало!» — пенсионерки Анна Шульга, Валентина Гугало и Ангелина Матыленок знают о трагедии местных деревень из рассказов родителей.Залесье — это, оказывается, многокилометровая территория с десятком деревень, прилегающая к Ельне. Собеседницы пытаются по пальцам пересчитать количество уничтоженных деревень и хуторов, но быстро сбиваются со счета — рук не хватает.
— А за что жгли? — вызываю на более откровенный разговор.
— Да чтоб мы партизан не поддерживали, — как само собой разумеющееся утверждают сельчанки. — Здесь же у каждого в лесу был то отец, то брат, то сват… Вот и пытали, стреляли, пожарища устраивали.
Тут же мне советуют связаться по телефону с теперь уже минчанкой Анной Протас. Она жила в Новых Крюках и все хорошо помнит.
— Да, мне в 1943-м было 14 лет, — соглашается побеседовать уроженка этого края. — Округу жгли неделю. Нас палили в субботу. Мы заранее собрали самые необходимые пожитки и на лошади с соседями, родителями, двумя сестрами и маленьким братиком подались в лес. Уезжать из деревни отказался тогда только старенький Василий Морозько. Потом мы нашли его тело в сгоревшем сарае — фашисты живьем закинули туда беспомощного старика…
Десятки таких историй слышали и сельчанки, собравшиеся сегодня тут, на перекрестке.
— Как вам сейчас живется среди леса и болот? — не могу не поинтересоваться.
Пенсионерки всем довольны. Говорят, вниманием не обделены. Дети и внуки приезжают, местная власть без заботы не оставляет. Недавно вот в очередной раз на медобследование всех возили. Подогнали машину — и в больницу. Анализы, кардиограмма, флюорография — все по полному списку. Так что уезжать никуда сельчанки не хотят, здесь жили и умирали их предки — жить и им самим.
Что ж, прощаемся с бабушками и едем к месту назначения — в деревню Суховержье. Именно ее военная история наиболее трагична. Оккупанты не только сожгли здесь все 30 домов, но и расстреляли около 60 человек. Спаслись немногие.
Деревья все помнят
А вот и Суховержье… Сестра великомученицы Хатыни. Даже не скажешь, что здесь сейчас всего два жилых дома. Еще пару изб посещают дачники. Расположилась деревня практически рядом с болотом. Улицы-дома больше похожи на хуторское поселение. Видимо, строились сельчане после войны на месте сожженных домов с учетом горького опыта оккупации — так, чтобы здания стояли подальше друг от друга и чтобы никакой пожар не был страшен. Благодаря такой географии и большим вековым деревьям, каждая изба будто спрятана от посторонних глаз.
Памятник на братской могиле.
Мы едем к дому Ивана Корсака. Хозяин сейчас живет в Полоцке, во время карательной экспедиции «Фриц» ему было всего четыре года. Старенький домик стоит на самом отшибе. Вполне ухожен — его используют как дачу. Каких-то два десятка метров — и начинается лес. Иван Иванович рассказывает про то, что частично помнит сам, и о том, о чем в послевоенные годы со слезами на глазах вспоминали его родные.
…В тот трагический сентябрьский день 1943-го беды никто не ждал. Деревня тихая, уединенная, находится вдали от крупных трасс и железной дороги. И вдруг — страшная новость. Фашисты, сжигая все на своем пути, направляются в Суховержье.
— Наша семья была большой, — вспоминает Иван Корсак. — Отец, мать, брат, три сестры и бабушка. Спасались тогда как могли. Сначала убежали в лес. Потом долгое время прятались в доме деда на хуторе Крыштули. Домой, на пепелище, вернулись только в 1944-м. Потихоньку стали строить новую избу. Вопрос о том, чтобы куда-то переселиться, даже не стоял — здесь же, в Суховержье, места уникальные. Рядом болото, море клюквы, журчит речка Волта… А экология! Девственно чистая, даже воздух скрипуче-хрустальный, — видно, что пенсионер по-настоящему влюблен в родные места, куда старается и теперь, не глядя на возраст, приезжать почаще.
Инна Толопило добавляет: судя по рассказам очевидцев, с жителями Суховержья каратели расправились не совсем обычным способом. Узнав о нашествии оккупантов, вся деревня тогда (а жили в ней до войны более 80 человек) бросилась в лес. Кого-то пристрелили прямо на бегу, а кого-то пуля достала уже в болоте, где прятались испуганные сельчане вместе с детьми. В живых остались считаные люди. Для остальных непроходимая Ельня стала последним в жизни пристанищем…
Begunova@sb.by
