Петербургский шедевр молодого Купалы

Поэма Янки Купалы «Курган», много десятилетий известная белорусам из школьного курса белорусской литературы, была закончена 110 лет назад, в мае 1910 года на берегах Невы в столице Российской империи. Будущему классику тем летом исполнялось всего‑то 28 лет, корифеем молодой человек себя еще не ощущал, но писал уже как подобает большому поэту, способному имя свое увековечить.
«Курган» появился в печати только через два года, в июне 1912‑го, а к массовому белорусскому, а потом и всесоюзному читателю пришел при советской власти. Петербургский период биографии Купалы, начавшийся в конце 1909 года, получился весьма насыщенным. Интенсивное творчество сопровождала учеба на учрежденных педагогом Александром Сергеевичем Черняевым (1873—1916) четырехлетних общеобразовательных курсах. Просвещали у Черняева всесторонне и знатно лучшие столичные ученые кадры, не исключая профессоров. Для Ивана Луцевича, которому предстоит принести свое настоящее имя в жертву творческому псевдониму Янка Купала, питерские годы оказались чрезвычайно полезными. Впитывая качественные знания, он совершенствовал и свой поэтический язык, и свое видение мира.

«Курган» стал на этом пути вехой важнейшей. Эта «символическая поэма», как выразился в своей статье в «Известиях» в мае 1930 года, посвященной 25‑летию творческой деятельности Купалы, первый нарком просвещения РСФСР Анатолий Луначарский, символична во многих отношениях. Недлинный поэтический рассказ из 12 глав уже в первой строке указывает на место действия, белорусскую землю, а затем излагает печальную историю о князе и приглашенном им на свадьбу дочери гусляре. Седой гусляр с большим внутренним достоинством омрачает княжеский пир дерзкими песнями об угнетении простого народа. Луначарский подметил, что через подобные речи Купала «ненавидит панство», и привел в доказательство такой фрагмент «Кургана»:

Взгляни в подземелье,

ликующий князь,

Под хоромами страшное дело;

Там бряцанье цепей,

братья втоптаны в грязь;

Черви точат живое их тело.

Судьба гусляра, «выродка тьмы сермяжной», бесконечно трагична — князь не только лишает его жизни, но и посмертной памяти, повелев «старца и гусли» закопать «живцом в землю». Большой поэт всегда пророк в своем отечестве, и двадцать лет спустя подобная участь едва не постигла самого автора. В конце 1930 года и власти БССР, и ОГПУ пришли к убеждению в «контрреволюционной» деятельности Купалы, поэту в духе нравов своего времени пришлось каяться, он совершил даже неудачную, к счастью, попытку самоубийства. Расправа могла быть короче и круче, если бы не тот самый текст Луначарского в центральной газете несколькими месяцами раньше. Там предельно ясно и в привычном для того времени марксистском духе было написано вот что: «Историческое прошлое белорусского народа не блещет красками и славой. Но оно дорого Купале и за проблески счастья и самостоятельности, и за свою многострадальность. В будущем, предвидя расцвет своего народа, он претендует только на равноправие его с другими. Ни малейшей тени империализма, ни малейшего отзвука господского национализма, жадного национализма мещанства вы в любви Купалы к своей родине не отыщете».

После таких слов у «отца новой белорусской поэзии», как выразился Луначарский в самом начале своего текста, появилась серьезная охранная грамота от привычного для эпохи уровня преследований. В итоге, как известно, и в конце 1930‑х годов Купала избежал попадания в маховик репрессий, а его шедевры, и «Курган» в том числе, вошли в самосознание белорусов, начиная со школьного обязательного чтения. Хитрый советский нарком обнаружил в Купале прежде всего представителя «бедняцких грамотеев» и, как выделено в статье жирным шрифтом, «яркого выразителя беднейшей части крестьянства во всех ее переживаниях».

Дело было в том, что часть этих переживаний в 1930 году оппонентами белорусского классика не разделялась. Луначарский совсем не случайно только единожды, причем в стихотворной цитате из самого Купалы, употребляет в большой газетной статье вообще‑то любимое большевиками слово «свобода». Уже в «Кургане» забитый и затюканный лирический герой первых стихов большого белорусского поэта предстает внутренне совершенно свободным человеком. Главные слова поэмы — в этой вот части ответа гусляра повелителю:

Силен, княже, карать,

голову силен снять, —

Не скуешь только дум

ты цепями.

Именно свобода мысли и цепи, «ланцугi» по‑белорусски, особо возмущали многих критиков Купалы. В одном из «писем во власть» 1926 года недовольный большевиками автор написал в сердцах: «Пусть злобствуют Янки Купалы в своих окопах и змеями шипят... и лают псами за ланцуги сгнившие». Белорусский классик в «Кургане» сделал шаг от одного героя Некрасова к другому. «Высокорослый больной белорус», несчастный строитель железной дороги, уступил место размышлениям из стихо­творения «Рыцарь на час»:

Пламя юности, мужество, страсть

И великое чувство свободы —

Всё в душе угнетенной моей

Пробудилось...