Жила, работала, помогала
Елена Николаевна долго не могла решиться на встречу с корреспондентом: то соглашалась, то отказывалась. Но вот передо мной сидит женщина лет шестидесяти с рыжей челочкой, из-под которой смотрят беспокойные, яркие и любопытные глаза.
— Знаете, когда произошел этот случай, я два года отойти не могла, — доверительно объясняет она причину своих колебаний. — В тюрьме я уже восемь лет, а по приговору получила восемнадцать. Живу по режиму, стараюсь не нарушать. Да я и дома так, никуда не лезла. Муж у меня человек старой закалки. А тут такие люди… О-о-о… — она заговорщицки понижает тон. — Лучше бы некоторых вообще не знать! Мне не тяжело здесь, я в молодости в общежитии жила. Где-то отвечу, где-то смолчу. Женщины разные, ох, тяжело с ними-и-и. Знаете, у меня по жизни лучше получалось общаться с мужиками. Они конкретные, а бабы эти такие сплетницы!
Под «этим случаем» Елена Николаевна, не иначе, подразумевает убийство собственной маленькой внучки Маши. На самом деле звали девочку не так, но имена всех детей в этом тексте будут изменены.
— Жили мы в Столбцах, двое детей у нас с мужем, свой дом, — начинает она рассказ. — Временно меня забрала к себе дочка, потому что ей тяжело было с двумя детьми. Она в деревне жила, километрах в десяти от Столбцов. Пригласила помочь, так я у нее три года прожила. Младшую с месяца растила. Ну, я работала на весовой там… К старшей внучке на выходные приезжала, а младшая с месяца при мне. И спала со мной, и все при мне, и в больнице я с ней бывала…
Низкий голос, задушевные интонации — она говорит, как поет, и я легко могу представить, как бабушка рассказывала сказки маленьким внучкам.
— Тяжело, ой… — женщина с усилием выдыхает.
— Как три года прожили? — уточняю я. — Ей же было год и восемь месяцев…
— Тогда я перепутала, значит, — соглашается Елена Николаевна. — Это просто я с ними всегда была, приезжала, когда ремонт делали, вот мне и показалось, что три года. Жила, работала, помогала. Я никогда к ним не лезла, мне самой не нравилось, когда ко мне лезли. В бараке с мужем жили 7 лет, пока дали дом, поэтому я прекрасно понимаю, как тяжело с кем-то жить. Дочке все помогала, и дети, и огород, но вот пришлось так… Ой, божечки…
Праздник каждый день
Елена Николаевна приступает к основной части повествования:
— У меня был день рождения 16 апреля, отпуск был, и я поехала к себе в Столбцы. Муж там, подружка еще пришла, она работала в банке, а теперь на пенсии. Мы встретились, ну и выпили. Добра выпили… — признает она, понизив голос. — Приехала малая моя за мной вместе с внучкой большей. Мой же не пускал! Мы в разводе, но в хороших отношениях. Почему ей надо было все равно забрать меня? Посадила в машину к соседу готовую. Я не скандальная баба, веселая. И надо было еще влезть свекрови ее. Я бы тут и осталась, но она меня прямо силой забрала, без меня ж она никак!
Маленькая Маша получила жуткие травмы в июне. Получается, из повествования Елены Николаевны таинственным образом выпали два месяца. Впрочем, в материалах следствия сказано, что женщина все это время пребывала в запое, да и дочь-то поехала за ней, опасаясь, что мать вовсе сопьется.
— И дома праздник устроили, — продолжает тем временем собеседница. — Пришли сватея со сватом… Ну, там, я вам скажу, семейка Адамс! Не надо было мне… Ну и с ними тоже я выпила. Потом они все собрались и ушли, а меня с малыми оставили. Я все прекрасно помню! Какая б я ни была, я все прекрасно помню! — Елена Николаевна повторит это еще не раз, будто убеждая не столько меня, сколько себя.
Она рассказывает, что, когда запирала за взрослыми двери, входную и с веранды в прихожую, прибежала еще 8-летняя Катя, племянница зятя. Я же тем временем припоминаю материалы суда. Из них следовало, что на бабушку оставили четырех девочек: внучек Свету и Машу, четырех и без малого двух лет, и двух племянниц зятя, пяти и двух лет. Взрослые пошли к ее сватье, чтобы сложить в сарай пять больших тюков сена.
— Я хотела даже поругаться, чтоб не пустить ее! Я все помню! Надо было вот на эту беду мне их пустить! Я ж з унучкамі добра была, у зале яны там усё коўзаліся на мне, — периодически собеседница сбивается на «трасянку». — Ну, пустила я эту Катю с младшей девочкой, гуляли они в зале, там у Насти палас красивый такой. Гулялі, гулялі, а я прысела. Узяла з халадзільніка яблык, банан, апельсін. Ну хай бы я парэзала тое сама! А Каця мне: «Бабушка, я сама здзелаю!» Я положила в тарелочку, дала ей. «Глядзі, — кажу, — толькі астарожна!» Нож быў страшны на самым дзеле, бальшы такі, я его прятала всегда. Села в кресло в прихожей, оттуда телевизор и детей видно было, поглядывала на них. Вот я раз посмотрела, второй — и отрубилась…
Не помнить — значит не делать?
Я в недоумении: складывается впечатление, что Елена Николаевна сейчас косвенно пытается обвинить в убийстве двоюродную сестричку своих внучек, сущего ребенка в то время. Дети, конечно, порой вытворяют каверзы, будучи еще не в силах осознать их опасность. Но по материалам следствия и суда выходит, что к тому времени, когда развернулись жуткие события, двух «чужих» девочек в доме уже не было. Собственно, из-за их изгнания и раскапризничалась маленькая Маша, что стоило ей жизни.
Самая старшая из девочек, Катя, рассказала потом взрослым, что вчетвером они играли в догонялки, что, естественно, сопровождалось хохотом, топотом и визгом. Бабушка, дремавшая в кресле, несколько раз просила их угомониться, но где там! И тогда она поймала пробегавшую мимо Катю, отвесила ей шлепка, а затем просто выбросила за дверь. Напуганная девочка все же решилась вернуться, чтобы увести двухлетнюю сестренку.
Произошедшие далее события удалось установить по результатам экспертиз и со слов четырехлетней Светы, на глазах которой все произошло. Маша расстроилась, что прекратилась такая веселая игра, и стала сильно плакать. Бабушка несколько раз рявкнула, чтобы внучка замолчала. Та не послушалась, и тогда женщина швырнула ее на пол так, что девочка ударилась головой, а потом взялась за нож… Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что при одном из ударов лезвие пронзило девочку насквозь и пригвоздило к полу.
Увидев кровь сестренки, Света бросилась на улицу. Недалеко от дома она наткнулась на возвращавшуюся мать и метнулась к ней с криком: «Бабушка Машу порезала!» Этот возглас слышали шедшие рядом подруги молодой женщины.
— Ну вот, отрубилась я, — виновато говорит Елена Николаевна, — а проснулась, только когда меня начали трясти. «Уставай!» — крычыць. Хто? А ўчастковы наш… Ён падняў мяне, трасе, так трасе, а я ні панімаю, што такое, людзей столькі! І вот выводзяць мяне… — следует эффектная пауза. — Знаеце, што я ўспомніла толькі тут? Гэта ж і свацея была там з дочкай сваёй. Як увідзелі, што я на іх сматру, сразу адвярнуліся. А зяць крычаў: «Дайце я убью яе». Цэлую дарогу я крычала, сінякі асталіся ад гэтых цэпей (имеются в виду наручники?). Я ж не знала нічога. Вот і ўчастковы на судзе сказаў, што я пратразвела толькі назаўтра. Толькі ў аддзеле я ўзнала, што случылася, панімаеце?
— И что вам там сказали?
— Сказалі: унучку тваю ранілі. Ну, яна яшчэ месяц и восем дней жывая была, меня забрали в июне, а она умерла в конце июля. Я отрезвела, как узнала…
Действительно, еще некоторое время ребенок жил. Кто-то из сельчан поспешно подогнал машину, куда уселся отец с завернутой в одеяло Машей. На полпути в райцентр их перехватила мчавшаяся на помощь «скорая». Девочку срочно доставили в реанимацию. Там бедная малышка, ни разу не придя в сознание, тихо умерла от закрытой черепно-мозговой травмы с переломом костей свода черепа, повреждением оболочек и вещества головного мозга, множественных колото-резаных ран грудной клетки с повреждением легкого и ребра. Комбинированная травма осложнилась гибелью головного мозга и развитием сепсиса (заражения крови).
Тайна запертой двери
— Адвокат мне говорила: «Если бы не заявление твоей дочери, ты пошла бы домой из зала суда, потому что больше ничего у них на тебя нет», — сообщает Елена Николаевна. — Если бы я это сделала, я бы в крови вся была, а там ничего, несколько каких-то пятнышек. Отпечатков моих по дому нету нигде. Если б были деньги у меня, я бы адвоката наняла частника, а так ничего не доказала я. Приняла этот грех… Ладно! Потом дали заключение, что я хронический алкоголик, а я нигде на учете не стояла...
Далее она ударяется в мистику:
— Вот надо ж была такая беда! То мышь мне попадется, то пауки. Вот посажу в феврале месяце перец и помидоры, так одни стебельки остаются. Что за напасть?!
— Так что же там произошло? Как же ранили девочку? — мне хочется конкретики.
— На суде говорили, семь ударов было, один сквозной. Если бы взрослый это делал, хватило бы одного удара. На ноже даже нету моих отпечатков. Тряпку в крови якобы нашли. Нашли отпечатки других лиц. Никто не искал, следственного эксперимента не было, — вновь уходит от ответа Елена.
— Но вы же говорили, что заперли дверь изнутри…
— А это да, да! — с готовностью соглашается женщина. — Первую дверь на защелку, вторую — на крючок. Дети никуда не ходили. Откуда кто взялся, я не знаю… Внучка моя и Катя свидетельствовали. Дочка сказала, что, когда прибежала, я стояла на коленях с ножом в руке, только она не поняла над чем, а я стояла над внучкой. Ну что, поверили им больше. А я… Я не могла ничего сделать! — тяжелейший вздох. — Я писала письма: Настя, пойми ты… Вообще тишина!
— Я дочке писала: Настя, привези мне того, сего. Вещей-то у меня много… Ничего! Я писала, я исповедовалась перед ней. Когда-то ж все равно воздастся, зачем так? Ничего... Ну, знаю, что за это время она родила еще двоих, мальчика и девочку, дали квартиру как многодетным. Дай Бог! Пускай живут! Я вам скажу честно, пусть у них все хорошо будет, я уже простила им. Первое время я, конечно, обижалась: я пишу, а мне ни ответа, ничего. А сейчас… — она машет рукой.
— Им нелегко, дитя потеряли…
— Я ей говорила: «Настя, опомнись, ты же знаешь, она для меня была все». Бабка мне еще в молодости нагадала, что за мою доброту меня подставят. А я не понимала, кто и что… Я никогда бы не подумала, что Настя моя так ко мне отнесется. Я последнее отдавала ей, больше всех ее любила, — с горечью говорит женщина.
«Так скучаю без них!»
Сейчас Елена Николаевна на пенсии — оказывается, она положена и в заключении. Говорит, еще год после выхода работала на производстве в колонии, чтобы выплатить заявленный иск: мол, виновата, не виновата, пусть будет. Потом в отпуск пошла и поняла, что хочется отдохнуть:
— Возраст, понимаете... Я знаю себя, я все равно помогу им. Не сижу на месте, цветы вот сейчас будем сажать в «локалке» (огражденные прогулочные территории возле каждого корпуса общежития). Огород? Гряды у нас нельзя. Оно и правильно: те, которые не садили, они сжирали бы, а тем, которые садили, не попало бы. Обидно было бы, правда? А цветы — хорошо, красиво. В прошлом году две розочки посадила, белую и красную. Хочется, чтоб красиво было у нас.
Настоящей страстью Елены Николаевны стали кроссворды. Еще она читает, смотрит телевизор. В церковь последнее время не ходит:
— Я по-своему верю.
О дочери и ее семье говорит:
— Здоровья им. Главное, чтобы жили хорошо. Я никогда никому зла не делала. Так скучаю без них!
nevmer@sb.by
