В долгой истории ансамбля «Песняры» было немало разных страниц — и трагических, и смешных, поскольку все участники ВИА отличались чувством юмора. Серьезная творческая работа перемежалась веселыми загулами и сопровождалась искрометными розыгрышами. Обо всем этом с ностальгической улыбкой вспоминает Владислав Мисевич, друг и соратник Владимира Мулявина, в своей новой книге «Песняры». Так было...», выхода которой с нетерпением ожидает не только белорусский, но и зарубежный читатель.
Если пришли — значит, заберете
Когда с лирикой и героикой определились, Володя стал искать народный голос. Мы прослушивали Толю Кашепарова по рекомендации Бронислава Сармонта, руководителя ресторанного коллектива, где Толя пел по вечерам (а Сармонт уже отметился в истории «Песняров» — «подогнал» нам «Ой, рана на Йвана»). Причем Броник сватал нам Кошу (и не один год — еще со времен «Лявонаў») очень своеобразно. С одной стороны, держался за него, а с другой — понимал, что «Песняры» — это предложение, от которого не отказываются. Помню такие разговоры с Броником: «Я же знаю, что вы его заберете. Услышите — и заберете. Жалко, но я же не могу его привязать». Мы Сармонту перечили: «Броник, откуда ты знаешь? Мы же даже не заглядывали еще в «Интурист»!» А он нам: «Знаю, я взрослый человек! Если пришли — значит, будете забирать, тем более вам голос нужен». Так и вышло. Когда пришли в ресторан и услышали голос Толи, спорить с Броником уже никто не решался. И когда пришел Мулявин, ему этого с лихвой хватило для приглашения Толи. А мое личное впечатление? Какой же у него необыкновенный голос — таких не бывает! Но это был снова природный дар, как и у Лени Борткевича, еще один великолепный самоучка без консерваторий — студент минского политеха.
Грустный повод для лучшего соло
На пять лет опоздала запись потрясающей «Перапёлачкi». А ведь как тонко, с потрясающим чувством формы, результата Мулявин прочувствовал эту композицию! Не боясь длиннот, Володя прочел магические повторы «Ты ж мая, ты ж мая перапёлачка...» так, чтобы и свое слово в музыке сказать, и возвести эту древнюю песню до вершин философии быта. Отсюда и органика в репризах, и драматизм в распевах. В принципе, «Перапёлачка» — доказательство, что для полотна–размышления нужен талант, как у Мулявина в лучшие годы. Кстати, совершенно естественно вошла в пьесу и первая для ансамбля импровизация флейты (их, кстати, не так уж много было, хотя это куда более песняровский инструмент, чем саксофон, флейта приятно звучала с белорусским языком). К ней я не делал заготовок. Каждый раз на концерте пробовал играть по–новому. Конечно, неудач оказывалось больше... А острее всего запомнил исполнение на ялтинском концерте, который «Песняров» заставили отрабатывать в день гибели Валеры Мулявина. И было все написано не для тех обстоятельств, а от их гнета на «Перапёлачцы» плакали и мы, и весь зал. Никогда больше не играл свою партию с таким воодушевлением — предел моих возможностей.
В общем–то с милиционерами мы дружили и дружим. Но хватало и серьезных встреч. Первая из таких, не по дружбе, а по службе, как раз и была в июле 1973–го в Ялте. Тогда погиб Валера Мулявин. Прямо в день переезда из Севастополя нам поставили три концерта в ялтинском Чеховском зале, на завтра — еще два. Так что день рождения Коли Пучинского вечером отмечали символически — по рюмочке и разошлись. Володя Мулявин отправился в хорошую гостиницу «Ореанда», куда его одного поселили еще днем. Остальные — в старый отель к Морскому вокзалу. Кто — ночевать, а кто и за вещами, ведь переселить в гостиницу получше обещали всех, когда освободятся номера. Правда, я и переезжать уже не хотел — хорошо проводил время с девушкой. Зато Валере Мулявину нашли место в «Ореанде» уже к вечеру, и после концерта он сказал, что пройдется от зала до гостиницы. На том и расстались навсегда. Часа в четыре ночи ансамбль разбудила милиция с новостью: Валеру убили! У Володи Мулявина земля из–под ног ушла, удар под дых для всех нас, полная растерянность, но вечерний концерт нам никто не отменял. Наоборот, выступайте! Припомнили еще скандал в Волжском, даже пьяный дебош артистов за причину случившегося всерьез считали. Короче, топтали Володю морально, а у него в голове одно: брат родной, который за отца был, в морге лежит... Конечно, «Песняры» выступили. Кто со слезами на глазах, кто с комом в горле. Нельзя же общественность будоражить. Но выглядело все это профессионально, без срывов, хотя и по ту сторону сцены многие ялтинцы и курортники уже знали о происшедшем. И за то, что никто не улыбался со сцены, никто не упрекнул.
Как Жинович исполнил мечту Мулявина
С народным артистом СССР Иосифом Жиновичем и его народным оркестром сложились сбалансированные отношения (может, «виной» соседние комнаты в филармонии?). В 1973–м даже совместное отделение на концерте отыграли в Москве едва ли не по инициативе Иосифа Иосифовича. Народ в зале стонал, а мы и оркестранты кайфовали. Тем более это не какие–то там дни культуры, а кассовый концерт! Ну а Мулявин просто сиял: мечта, считай, исполнилась (Володя к такому опыту с оркестром постоянно тянулся), хотя приходилось постоянно «одергивать» себя — подстраиваться под специфическое звучание тех же цимбал. Но пусть и успешные — это были первые и почти последние выступления «Песняров» с оркестром аж до 30–летия ансамбля (а потом — только концерт «Белорусских Песняров» с оркестром Липницкого). Что–то не складывалось, что–то мешало все это время. А попробуй сесть на месяц репетировать со стационарным коллективом, когда счет свободного времени между гастролями редко шел даже на недели — пару дней перевести дух, и снова в путь. Так что случались какие–то отдельные выступления с оркестром, но это было так далеко до мечты Володи Мулявина. Помню, как на правительственном концерте в Минске нам поставили «Веронику» с оркестром оперного театра. Мы было обрадовались, но они в, как всегда, заковыристой аранжировке Володи Ткаченко с трудом одолели пару трудных синкоп.
«Отпустите гуся!»
С «Криком птицы», а точнее, монументальным финалом композиции, связана такая история. По–моему, солнечный Ташкент. Все сбились со счета, какой концерт мы играем, но точно знаем — последний. А значит, «зеленый» — тот, на котором можно «пошалить», и за это ничего не будет. Традиция! Не наша, но подхваченная нами. Для чего она? Наверное, не понять это, когда у тебя один концерт в неделю и не успеваешь «позеленеть»: каждый раз работаешь в кайф и для себя, и для зрителя. То ли дело непрерывно 20 дней мотаться по лучшим колхозам БССР, позже — по декаде три раза в день выходить на сцену в столицах республик и крупных городах Советского Союза. И когда приходил конец мытарствам, а в кармане оставались какие–то деньги, тянуло на шалости — такие, чтобы потом напиться и забыть. Важно, чтобы было смешно.
Так вот, «Крик птицы» в то время шел последним номером концерта. Инициативная группа тайно (чем меньше людей в курсе, тем ярче эффект) отправила директора ансамбля Леню Знака на базар за курицей. «Зачем?» — был его робкий вопрос. «Надо», — с таким ответом Леня не спорил. Правда, он переусердствовал — притащил гуся. Кстати, отменного: жирного, по размерам — альбатрос, не меньше. И пока Володя в луче прожектора с надрывом пел в «Крике...», гуся пронесли в осветительскую у самой сцены. Пустить птицу в полет было решено к концу номера. В итоге на словах финального куплета «И бросили птицу на стол...» тушка взлетела и пошла на стремительную посадку. У тех, кто был поближе к расчетной точке падения и не знал о гусе, как и я, все оборвалось. Из зала летит нечто явно больше помидора, которыми могли «наградить» разъяренные зрители (да и в кайфе ташкентцы вроде бы). Но эти мысли заняли мгновение, Гусь–альбатрос на моих глазах успешно приземлился рядом с Мулявиным.
Весь в образе, Володя и глазом не повел, пока песня не закончилась, хотя звук «шмяк» был приличный. Но потом и он рассмотрел диковинное животное у себя под ногами, стал проверять носком ботинка, кто это. Тем временем зрители шли с букетами, с поцелуями, со слезами, овации бесконечные (то ли Володиному исполнению, то ли полету гуся — шутка!). Это по ту сторону сцены. На ней самой случайно видевшие «НЛО» ржали, а знавшие о полете ржали и хотели поскорее ретироваться во спасение: разнос от Мулявина казался неизбежным. Но... всех пронесло, не считая того, что он кое–кого (кого догнал) пнул коленом, когда вышел из состояния созерцательной задумчивости. А вот гуся отправили в ресторан.
...Уже при очередных пересказах все вспоминали, что в момент, когда гусь пролетал сквозь луч прожектора, не хватало хорошего выстрела. Для обоснования сценического существования птицы. А публика, уверяли шутники, поверила бы.
(Продолжение следует.)
