Поэт из Воложина Старый Влас писал о вреде пьянства и конце света

«Яго творы цэнны для нас i арыгiнальны тым, што паказваюць, як творыць сам народ. Нiчога iнтэлiгенцкага ў iх няма, яны й не вельмi часам складны, але чуецца ў iх сiла самое зямлi, беспасрэдны павеў самога жыцця беларускай вёскi».

Так писал Максим Горецкий об одном из постоянных авторов «Нашай нiвы».

А вот Янка Купала хотел быть редактором книги того автора «неiнтэлiгенцкiх твораў». Вот только вышла та первая книга, когда поэта давно не было в живых.

Звали его Владислав Сивой–Сивицкий, а известен в истории белорусской литературы он как Старый Влас.

Мы нередко навещаем Воложин, неподалеку от которого родился мой муж. На улице Советской можно увидеть обычный старый деревянный дом с крышей, крытой шифером. Мемориальная табличка свидетельствует: здесь с 1895 до 1914 г. жил известный белорусский собиратель фольклора, поэт и публицист Старый Влас. И дом, кстати, он построил сам...

Владислав Петрович Сивой–Сивицкий. Фамилия, согласитесь, звучит аристократично. Но родители его были простыми воложинскими крестьянами Петр и Людвика. Земли было мало, Петр нанялся поваром к графу Михаилу Тышкевичу. А когда Владиславу было 9 лет, он остался круглым сиротой. Вначале мальчика воспитывала тетка, затем он поступил на кухню того же графа Тышкевича поваренком. Что ж, классическое место бедного поэта — на графской кухне... Затем паренек подрос до повара. По сему поводу звучат сетования: что ж Старый Влас не оставил рецептов, не записал, что ели графья! Ну, видимо, не было для него за счастье прислуживать на панской кухне и не сильно вдохновляла готовка изысканных блюд. Не случайно при первой возможности Владислав сменил занятие и стал объездчиком, а затем лесником.

Сивой–Сивицкий бороздил просторы родной Налибокской пущи, высматривая браконьеров и самовольных порубщиков, совсем как отец Якуба Коласа. Ездил — и сочинял стихи. Вначале на польском языке, для красавицы невесты Антонины Войцеховской. А затем произошла встреча с белорусскими газетами «Наша доля» и «Наша нiва».

Вскоре молодой лесник под псевдонимом Стары Улас становится постоянным корреспондентом «Нашай нiвы». Присылал зарисовки типа «У чацвер, 11 июня, у нас была вялiкая навальнiца з грымотамi i быў па калiву град; паводка папсавала гароды i пожнi, а на полi, дзе крыху па ўзгорках, пазносiла пасевы i вельмi паразмывала нiвы». Но в довесок к погоде шли весьма острые, опасные вещи: «Наш беларускi народ мае добрае сэрца, але нямашака добрага даводу: ён прывыкшы, каб яго папхнуць, панукаць, а тады ён возьмецца з усяе сiлы... Калi ў нас задумалi адкрыць гарадское вучылiшча i на гэта патрэбна было 500 рублёў грошай, дык iх збiралi, збiралi дый далi пакой, а як быў у нас у Валожыне на Пранцiшка кiрмаш, дык нашы дзве казённыя манаполькi ўтаргавалi чуць не паўтары тысячы рублёў у адзiн дзень». Печатает он и стихи: и про то, как «мужык бедны у цямноцце», и про то, что «Вясна хароша для паэта, /Цi, як там кажуць, — песняра./ Для хлебароба будзе гэта несамавiтая пара». Некоторые стихотворения напоминают народные песни: «Свецiць месяц, а аблокi /Хмарка засланяе,/ А бежанец адзiнокi думаньку думае». Особое внимание уделяет теме пьянства, всячески укоряя земляков за вредную привычку.

Владислав раз и навсегда понял, что он — белорус, а стесняться своей культуры и своего языка нельзя. Но получался тот же конфликт, что и у других национальных интеллигентов. Лесник воспринимался практически как пан, тем более выглядел Сивой–Сивицкий очень презентабельно: высокий, красивый, с усами и небольшой бородкой, в форменной одежде. И когда он говорил на белорусском языке, мужикам это казалось смешным, недостойным. Пан — и «па–просту»... С другой стороны, у местных аристократов это тоже вызывало презрение и насмешку. Даже в семье считали чудаком. Владислав женился на Антонине Войцеховской, которая считала себя полькой. Тем не менее семья жила дружно, воспитывала восьмерых детей. Как вспоминает внук Старого Власа Герард Сивицкий, ставший генерал–майором МВД: «Добра памятаю сваю бабулю Антанiну, жонку майго дзеда Уласа — менавiта яна настаяла на тым, каб мяне назваць Герардам. З дому яна была Вайцяхоўская (шляхцянка, казалi), i Стары Улас так закахаўся ў яе, што ўпотай свае пачуццi выклаў вершам на паперы... Граф Тышкевiч блаславiў iх шлюб. Паколькi я быў у яе адзiны ўнук у Валожыне, яна часта прыязджала з Вiльнюса адведваць мяне, вельмi адметная была жанчына, усiм цiкавiлася, была надзвычай дапытлiвая, з шырокiм колам iнтарэсаў».

Сочинял же Старый Влас каждый день. По воспоминаниям родных, писал, когда все спали, на рассвете. В праздничные дни творил дольше, сочинял во время объездов. К началу 1930–х у него скопилось более тысячи стихов. К тому времени Сивой–Сивицкий осел на хозяйстве, кончились переезды. Стихи он аккуратно переписывал в общие тетрадки — то есть придавал им большое значение... Да и вообще к науке стремился, всю жизнь самообразовывался, много читал, обладал каллиграфическим почерком. В своем доме устроил частную школу — пригласил учительницу, которая занималась с местными детьми на белорусском языке. Когда об этом узнали власти, заставили перевести обучение на русский язык под угрозой закрытия. Дети Старого Власа — четыре дочери и четыре сына — все получили образование...

Но почему сам он не сделал литераторскую карьеру?

Дело в том, что со времен первых выпусков «Нашай нiвы» белорусская литература сильно изменилась. Уже прошла дискуссия о «сплачваннi доўгу» и «чыстай красе», уже Максим Богданович написал свои гениальные апокрифы, появились «Гусляр» Купалы и «Сымон–музыка» Коласа, в Вильно собирал в кафе восторженных слушателей юный Максим Танк, в Советской Белоруссии сотни талантливых юношей и девушек из «Маладняка» и «Узвышша» ориентировались на Маяковского и Есенина, Брюсова и Верлена... Экспериментировали белорусские футуристы под предводительством Павлюка Шукайло... А Старый Влас писал все те же простые, немного неуклюжие стихи о природе и сельскохозяйственных работах. Изобличал пьянство, пересказывал в рифму анекдоты... На его веку сменилось десять властей — но в строках это мало отразилось. Главным произведением Старого Власа считается поэма «Год беларуса», написанная в 1909 году:

Глей, або глiнка, цi камянiца...» — и так далее.

Почему же его не раскручивали в советское время? Персона подходящая, «паэт з мазольнай рукою». Но он не писал о революции, не призывал бить панов... В его стихах — просто любовь к Беларуси, общечеловеческие ценности...

Тем не менее есть нечто завораживающее в неспешной исповеди этого человека. В богатстве языка, народной мудрости... Интересно перечитывать его заметки: «Каля нас ходзяць чуткi, што сёлета будзе канец свету. Кажуць, што будзе iсцi нейкая «камета з хвастом», каторая зачэпiць нашу зямлю i сатрэ яе ў парашок. Людзi старыя так кажуць: «Усiм стала нягодна, цяжка жыць — хiба прыйдзе ўжо нейкi канец!» I праўда: няма дабра на свеце. Пайшла нейкая нянавiсць: адзiн аднаго ў лыжцы вады ўтапiў бы, адзiн аднаго паляць, забiваюць; людзi парабiлiся горш звяроў. Даўней гэтага не бывала, а цяпер дзень у дзень пачуеш: то на дарозе чалавека затаўклi, то на полi, то сам на сябе рукi налажыў. I канца няма — ажно неяк страшна робiцца...» Это за 1910 год.

Как относились к нему в литераторской среде? Конечно, с симпатией. Но и снисходительно. Встретила утверждение, что Сивицкого хвалил Максим Богданович. Однако судите сами: он упомянул его имя среди авторов, которые «далi некалькi дужа няхiтрых, але верных i таму цiкавых малюнкаў нашай вёскi».

А Янка Купала считал Сивого–Сивицкого сватом, говорил, что именно тот познакомил его в Вильно с будущей женой, Владиславой Францевной Станкевич. Говорил, что хорошо бы собрать произведения Сивицкого в отдельную книжечку, а он бы отредактировал.

А вот Владислава Францевна предлагала другие версии. Однажды, проводя экскурсию в музее покойного мужа, обмолвилась, что их с Яночкой познакомила Тетка. Ошиблась? А может, просто имя Тетки звучит более значительно, чем Старого Власа?

Старый Влас умер в 1939 году в 74–летнем возрасте. О судьбе многочисленных потомков внук Герард Сивицкий рассказал так: «Бацьку майго ў 1943 годзе немцы расстралялi ў Валожыне, а мы, дзецi, засталiся сiротамi. У пасляваенныя гады жылося цяжкавата. Наколькi я ведаю, нiхто ў нашай сям’i больш лiтаратурай не займаўся. Старэйшы сын Старога Уласа, адзiн з маiх дзядзькоў, жыў у Вiльнюсе, яшчэ адзiн сын пайшоў па вайсковай частцы, здаецца, быў ваенным лётчыкам. Астатнiя ж паабзаводзiлiся сем’ямi i раз’ехалiся хто куды».

Наследие Старого Власа исследовал известный литературовед Вячеслав Рагойша, он и составил первый сборник поэта, вышел в 1990 году, к 125–летию Сивого–Сивицкого. В этом году поэту 150 лет. Сегодня в Воложине есть улица его имени, хотелось бы, чтобы был и музей.

rubleuskaja@sb.by

Советская Белоруссия № 119 (24749). Четверг, 25 июня 2015