Пепел, стучащий в сердце: жизнь и судьба Михаила Савицкого

Пепел, стучащий в сердце

Есть люди, присутствие которых вызывает трепет — и перед теми чудовищными испытаниями, что выпали на их долю, и перед самой личностью, не сломавшейся и не утратившей себя во время прохождения по кругам ада. Те, на ком зиждется вера в Бога и в человека, способного пройти сквозь огонь войны и муки концлагерей — и сохранить душу в чистоте. Имя народного художника, Героя Беларуси Михаила Савицкого — одно из первых в этом ряду.

Дорогами войны

Многим ли хватит духу смотреть в бездну не отводя глаз? Боец, свидетель, глашатай правды и ее неизменный защитник, Михаил Савицкий, со дня рождения которого прошло всего 100 лет (мелочь по историческим меркам!), нам сегодняшним кажется титаном: настолько колоссален дар и наследие художника, настолько бесстрашен взгляд в самые темные глубины ужаса, пережитого Родиной и человечеством в ХХ столетии.

«Сама атмосфера нашего века вызывает жгучую тревогу за судьбу красивой планеты и ее главное сокровище — человека. Каждый из нас отвечает за будущее. Вследствие этой ответственности я не имею права молчать. Мне пришлось быть свидетелем чудовищных преступлений».

Он родился в 1922‑м на Витебщине, в деревне с поющим именем — Звенячи, в сельской семье тружеников, мечтал стать художником... Сестра и три старших брата — с началом Великой Отечественной войны всех братьев призвали на фронт, следом за ними ушел и Михаил, единственный, кому суждено было вернуться… 250 дней героической обороны Севастополя, блокированного фашистами с моря и с суши, последний бой у Херсонесского маяка, где красноармейцы и моряки-черноморцы врастали в белые скалы Гераклейского полуострова, но не сдавались. Их утюжили бомбами и тяжелой артиллерией: две с половиной тысячи авиабомб сбросили на защитников Херсонеса, десятки тысяч артиллерийских снарядов выпустили по ним — они держались. Четверо суток без воды и хлеба — до тех пор, пока не кончились боеприпасы. Ранение, плен, пересыльные лагеря — Бахчисарай и Николаев, где людей превращали в скот, издевались и морили голодом, и наконец угон в Германию — на новые круги ада.

«Да, невоплощенным осталось многое… Например, очень хотелось бы успеть сделать большое произведение, где я зримо воплотил бы становление белорусского государства. Как выразить многовековой путь нашей родины на холсте?»

Люди мира, на минуту встаньте…

В общей сложности в фашистских лагерях смерти художник пробыл 2 года 9 месяцев: шталаг 326, рабочий лагерь военнопленных в Дюссельдорфе, при вагонной фабрике, где Михаил Савицкий стал участником диверсионной группы сопротивления: вагоны, которые узникам приходилось делать для немцев, они портили и одновременно готовили побег. Группа пыталась бежать во Францию, но была схвачена гестаповцами. Савицкого должны были казнить вместе с товарищами, однако заменили казнь на лагерь уничтожения Бухенвальд. Затем он был отправлен в концлагерь Миттельбау-Дора, потом в Дахау. Очередная попытка побега — и штрафной барак, из которого была одна короткая дорога — в печь крематория. Он горел в тифозном жару, когда 29 апреля 1945 года наступило долгожданное освобождение. Несмотря на негодность к службе по здоровью, Савицкий добился, чтобы его оставили в Красной армии, и служил до 1947 года на территории Германии и Венгрии, где советские войска наводили порядок после капитуляции гитлеровцев.

Десятилетия спустя Георгий Корнилов, с которым они совершали побег из Дюссельдорфа, спросил у Савицкого, уже состоявшегося и известного мастера: «А ты написал что-нибудь про это?» Так появился один из самых трудных и знаменитых циклов в творчестве художника — «Цифры на сердце», хранящийся сегодня в музее истории Великой Отечественной войны. 16 картин, наполненных символизмом и одновременно документально точных: рассказ об ужасах, творимых фашистами в концлагерях. Кто-то пытался высказать художнику претензию: мол, к чему показывать такие страшные вещи, ведь война уже закончилась.

Ему было что ответить на сонное прекраснодушие современников, этому суровому, колкому, неуступчивому человеку с почерневшими от горя глазами:

«Некоторые утверждают, что фашизм — уже история, что не нужно напоминать об этом. Но человеконенавистническая идеология существует в разных вариантах и сегодня. Словно ржавчина, поражает она мышление, в первую очередь молодежи».

И он отвечал — нет, не словом, а тем, чем владел безукоризненно и мастерски: своей кистью, не умеющей лгать. Документы Нюрнбергского процесса, сухие строки протоколов, свидетельства чудовищных злодеяний — все это будет прочтено теми, кто специально задастся целью понять, что такое фашизм. А Савицкий создавал художественный документ эпохи, понятный каждому, и пепел сотен тысяч сожженных заживо стучал в его измученное бедой сердце. Без модных игр в полутона, без лживого добродушия он показывал добро — добром, а зло — злом. Его «Узник 32815» на фоне ворот Бухенвальда — истощенная фигура юноши в лагерном бушлате, с иконописным лицом и страшными, непримиримыми глазами, держащего спину прямо, а подбородок — высоко, — многими считается автопортретом. Но это собирательный образ, утверждение единства со всем непокоренным советским народом: номер на полосатой робе узника отличается от того, под которым содержался Савицкий, на одну цифру. Наверное, именно это глубинная суть всех его творений — дисциплинированное отчаяние, когда никакие обстоятельства, никакой ужас не являются поводом к тому, чтобы сдаться и перестать быть человеком.

М. Савицкий. «Партизанская Мадонна». 1967 год.

Во имя правды

Так же не случайно проявилась в творчестве художника партизанская тема: сам не бывший в «лесном воинстве», Савицкий по возвращении на родину окунулся в быт и воспоминания людей, переживших оккупацию. Тема партизанской борьбы постоянно звучала в разговорах: раны были свежи и люди говорили о наболевшем — как о подвигах, так и о бедах. Сердце художника не могло не откликнуться — и в 1960‑е одна за одной появляются картины «Партизаны», «Легенда о батьке Минае», «Партизанская Мадонна», «Витебские ворота», «Клятва», «Казнь»… Савицкий почти мгновенно стал одним из столпов «сурового стиля», его картины были по тем временам революционны, и ту же «Партизанскую Мадонну», написанную в 1967‑м, поняли и приняли далеко не все и не сразу. Точки над «i» расставила Всесоюзная выставка, после которой полотно получило серебряную медаль Академии художеств СССР и обосновалось в Третьяковской галерее, разлетелось тысячами репродукций в учебниках и энциклопедиях, а позже, в 1983‑м, появилось на почтовых марках.

Сам себя назначивший летописцем людского горя, чудовищных катаклизмов ХХ столетия, Михаил Савицкий оплакал и войну, и трагедию Чернобыля. Через всю жизнь пронес память о лагерном голоде и священное отношение к хлебу, преклонение перед сельским трудом, взгляд на колосящееся поле как на самое прекрасное, что есть на земле. Янку Купалу и Якуба Коласа изобразил, как на иконе, — святыми покровителями белорусского народа. Современность отразилась на его полотнах, когда художник решил высказать веку все, что о нем думает: такова, например, картина «Убийство правды», где мужчины в дорогих официальных костюмах окружают светлую прекрасную девушку прямо на глазах у простого народа.

Что бы он ни делал, это было не ради наград — ради правды. Хотя и награды не заставили себя ждать. В 1972‑м Савицкому присвоили звание народного художника БССР, пять лет спустя — уже народного художника СССР. Одних только госпремий — БССР, СССР и Беларуси — у художника целых четыре! В 1997‑м Михаил Савицкий стал первым кавалером ордена Франциска Скорины. Кто был достоин этого больше, чем он?

По заслугам следует воздавать при жизни мастеров, чтобы после их смерти не стыдиться несправедливости. В дни обороны Севастополя Савицкого дважды представляли к ордену Красного Знамени и один раз к медали «За отвагу», но пребывание в плену обнулило этот героический счет. Только в 1985 году его догнал орден Отечественной войны II степени, а в 2006 году Президент Александр Лукашенко присвоил Михаилу Савицкому высшую награду — звание Героя Беларуси, разом воздав и за воинскую доблесть, и за несгибаемую волю, и за все сделанное художником для своей родной земли.