«Ужасно корю себя за то, что мало времени проводила с отцом, все куда-то спешила, бежала… Какие же мы, дети, глупые! Думаем, что родители вечны. Однажды папа с грустью сказал: «Эх, Надюшка, все тебе некогда с отцом посидеть, поговорить… Вот умру — будешь жалеть…» Обняла его: «Да ладно тебе, пап! Поговорим еще». И вот его нет, а теперь я многое отдала бы, чтобы увидеть отца, обнять и сказать, как сильно любила его и люблю», — рассказывает дочь Льва Ивановича Борисова Надежда.
Лев Борисов
Родился: 8 декабря 1933 года в Плесе (Ивановская обл.)
Умер: 15 ноября 2011 года. Похоронен на Троекуровском кладбище в Москве
Семья: вдова — Мария Александровна; дочери — Татьяна, хореограф, и Надежда, актриса; внучка — Ксения; зять — Алексей Кравченко, актер; брат — Олег Борисов, актер
Образование: в 1956 году окончил Театральное училище им. Щукина
Карьера: работал в Театре драмы на Спартаковской, в Московском областном драматическом театре им. Островского, Московском драматическом театре им. Станиславского, Московском театре им. Ермоловой. Снялся более чем в 90 фильмах и сериалах: «Баллада о солдате», «Судьба человека», «Барханов и его телохранитель», «Бандитский Петербург», «Операция «Горгона» и др. Народный артист РФ
— Я родилась, когда папе исполнилось 46 лет. Почему-то запомнился такой эпизод: он везет меня на санках в садик, в темном пальто с меховым воротником и без шапки, я вижу его лысину, и она меня очень веселит. С нами поравнялась женщина — тоже с санками, на которых заходился в истерике мальчик лет пяти. Она повернулась к нему и сказала: «Посмотри, дедушка внучку везет в садик, и она не плачет». Папа разворачивается и гордо так сообщает: «Никакой я не дедушка, я папа!»
Пока я была маленькой, не помню, чтобы он со мной возился: отец человек замкнутый, неразговорчивый, да и у меня характер упрямый — сама да сама, в советах не нуждаюсь.
Мы с ним сильно сблизились, когда я выросла, когда шишки стала набивать — и в личной жизни, и в профессии. Вот тогда заинтересовалась его мнением. Мы часто с ним разговаривали по душам, и эти беседы бальзамом лились на мою душу. Папа не поучал, не давал советов в категоричной форме, мнение высказывал сдержанно, а то и вовсе в метафорической форме: то вспомнит поучительную историю из собственной жизни, а я сижу на ус мотаю, то какую-то лаконичную фразу скажет, да настолько точно, что я понимаю: все намного легче, чем кажется, — зря распсиховалась. Папа считал, что каждый человек сам должен делать выводы из своих ошибок. Я всегда была ему благодарна за то, что он не лез в мою личную жизнь, хотя видела: переживает. Когда я разводилась с отцом своего ребенка, пришла к папе: «У меня грядут перемены». А он в ответ: «Можешь не рассказывать, я это давно почувствовал. Правильно делаешь».
Сам немногословный, он уникально распознавал эмоции других людей и меня учил этому. Маленькую сажал меня вместе с собой смотреть какое-нибудь кино. «Надюх, как думаешь, что этот актер сейчас делает?» — «Думает», — отвечаю. «Он делает вид, что он думает! Не верь ему!» Папа фальшь чуял за версту. Особенно не терпел ее в профессии, считал, что актер не кривляться должен, а проживать жизнь героя.
Не дай Бог было ему соврать! Он покрывался красными пятнами и тихим голосом, испепеляя взглядом, говорил: «Не ври вруну!» Вспоминается такой случай: мне было лет десять, когда я ни с того ни с сего собрала фамильные украшения, оставшиеся от покойной бабушки, и вынесла их во двор. Девочкам они так понравились, что все хором стали меня уговаривать дать поносить. Ну я, наивная, попросив сразу мне вернуть, с легким сердцем раздала. Девочки разобрали колечки-сережки и разбежались в разные стороны. Когда родители обнаружили пропажу, я держала оборону: не знаю, не видела. Сдала меня соседка. Мама охнула и побежала по квартирам, да куда там! Никто ничего не отдал. Я продолжала упрямо твердить, что ничего про бабушкины колечки не знаю, и тогда папа отвесил мне пощечину. Я разревелась, а он… перепугался: «Ой, дочка, надо было мне сдержаться! Насколько отвратительно ты поступила, поймешь позже, ну а пока прости меня». Представляю, чем для него, невероятно привязанного к матери, стала та потеря… И еще был один случай, когда я решила папу обмануть. После школы хотела поступать в Щукинское училище, но папе не сказала, пошла на тур и провалилась. Папе решила тем более не говорить, он был категорически против того, чтобы я шла в актрисы, и за несколько лет до этого запретил своей старшей дочери от первого брака даже думать о театральном (Таня послушалась и стала хореографом). Так вот, провалилась я, иду грустная по Арбату и встречаю Нину Ивановну Русланову. Она за руку берет: «Чего ты тут делаешь?» — «Поступала, но не прошла!» Ну и все, разошлись. Прихожу домой — на лестничной клетке нашей хрущевки ко мне спиной стоит папа, курит. Услышал шаги, развернулся, молча смерил меня взглядом, а я причепурилась — на каблуках, в пиджачке, в юбочке короткой стою. «Ну, где была?» — «Гуляла», — отвечаю. «Еще раз спрашиваю: где была?» — «Гуляла». — «Не умеешь ты врать — куда тебе в артистки! Мне позвонила Русланова, обматерила. Говорит, надо было предупредить, что дочка поступает, — отнеслись бы повнимательнее. Что читала?» Я, перепуганная, зажатая, читаю ему Дельвига: «Зачем покинул он меня? И скоро ль возвратится?» Он прерывает: «Из тебя артистка — как из меня балерина» — и идет домой. Я как зареву и с надрывом продолжаю читать. Он поворачивается, глаза смеются: «Теперь можешь попробовать, только репертуарчик смени, это не твое». А потом позвонил своему давнему другу Владимиру Андрееву и сказал: «Посмотри! Если есть толк — бери, а нет — гони».
Он всегда боялся, что у меня характера нет, что если главных ролей не дадут, сломаюсь, озлоблюсь, а то и сопьюсь: он страшные актерские судьбы видел.
Профессии он меня учил всю жизнь. Когда я окончила театральный и стала работать в Театре имени Ермоловой, с интересом следил за моим ростом. А несколько лет назад мы с папой и моим мужем Лешей Кравченко стали играть антрепризный спектакль «Чужая жена и муж под кроватью». Первое время папа очень странно себя вел, вовремя не давал реплик, постоянно все путал: то молчит, то выходит не на ту мизансцену. Я страшно злилась. Ну представьте: идет спектакль, я обращаюсь к папе, а в ответ — тишина. Выруливаю: «Дорогой (папа играл моего мужа), ты, наверное, хотел сказать это?» — «Да-да». Захожу как-то в антракте в гримерку: «Папа, зачем ты так поступаешь?» — «Забываю текст. Я старый». Конечно, я ему не поверила. Прекрасно он все помнил. Позже он маме так сказал: «Ну все, могу не волноваться. Надюха выкрутится, сыграет при любых обстоятельствах». И спектакли пошли как по маслу. Это он решил проверить меня в стрессовых ситуациях — на сцене ведь всякое бывает.
К профессии у него было крайне трепетное и почтительное отношение. Он считал, что слабым и истеричным там не место. Сам он пошел в театральный вслед за старшим братом, Олегом Борисовым. Между ними разница четыре года. Сначала из Ярославля, где жила семья, уехал в Москву Олег и поступил в Школу-студию МХАТ. Получил диплом и поехал работать в Киев, в Русский драматический театр имени Леси Украинки. Никто и не думал, что младший, Лева, тоже подастся к артисты. Ему прочили карьеру футбольного вратаря — настолько он был прыгучий, гибкий, маленький. И когда папа собрался поступать в Щукинское училище, Олег ему прямо сказал: «На черта тебе это нужно? Иди в футбол, получается же». Но нет, папа мечтал о сцене. Перед тем как отправиться в Москву на вступительные экзамены, решил все же получить благословление старшего брата. Рассказывал так: «Мама насушила сухарей для Олега (время-то голодное было), сложила их в огромный обшарпанный чемодан. Приезжаю в Киев и прямиком с вокзала еду в театр — знал, что брат живет там в гримерке. Нашел его лежащим прямо на полу, на матрасике, отвернувшимся к стенке. «Вот, мама сухари передала», — мнусь в дверях. — «Лучше бы три рубля…» — отвечает Олег. «Я — в Москву, поступать». — «Эх, значит, все-таки в театральный? Ну тогда меняй фамилию! Один Борисов уже есть — хватит. А вообще, ладно, напишу записку своему педагогу в МХАТ, пусть тебя посмотрит». Взял листик бумаги и начеркал размашисто: «Если есть что толковое — берите, если нет — гоните вон». И папа с этой запиской поехал во МХАТ, а заодно показывался вместе со своим другом Владимиром Земляникиным по всем другим театральным училищам. Но в «Щуке» его сразу взяли на третий тур, он там и остался, учился у Москвина. Ему сразу повезло: быстро начал сниматься, сыграл эпизод в теперь уже культовой «Высоте», потом в «Судьбе человека». Знаю, что Бондарчук его очень любил, все обещал еще где-нибудь снять, да не снял… Причину знаю: папа крепко выпивал. Из-за этого все беды, его из всех театров гнали…
— Алкоголь, наверное, и в кино ему путь закрывал?
— Знаете, что в «Карьере Димы Горина» сначала снимался папа? А потом его заменили на Владимира Семеновича Высоцкого. Как получилось: когда начались съемки, у папы родилась первая дочь — Таня. Он на радостях так загулял, что директор картины предупредил: «Еще раз придешь на площадку с бодуна — заменим на другого артиста». Но папа все-таки не удержался — выпил. И его заменили Высоцким… Как-то, спустя годы, они встретились на Пушкинской площади, распили на скамеечке бутыль коньяка — и Высоцкий говорит: «Лева, ты не обижаешься на меня?» — «За что, Владимир Семенович?» — «За то, что я сыграл твою роль. А ты знаешь, что директор картины потом мне говорил? Что поменял шило на мыло».
— Пьют-то часто от безысходности, а Лев Иванович отчего?
— Папа об этом периоде своей жизни с улыбкой вспоминал: мол, дурак был! Для примера такая история: когда фильм «Высота» вышел на экраны, папе вдруг показалось, что его все вокруг узнают. Как-то оказался он в Киеве, где его встретил друг, Павел Луспекаев. Они выпили, на «чайке» подкатили к кинотеатру, где как раз и шла «Высота». Папа говорил, женщины охали-ахали, пальцем показывали, за автографом подбегали… Конечно, на его молодой голове немедленно выросла корона. Не забывайте, с какими людьми он общался! С Крючковым, с Рыбниковым… Там посидели, здесь посидели… Везде наливают…
— Его старший брат Олег Борисов, который уже в начале 1960-х был известным актером, не пытался остановить?
— Олег, конечно, переживал, говорил: «Лева, жизнь пройдет — ничего не сделаешь, завязывай!» Но кто любит советы? Папа отмахивался: «Не надо меня учить!» Сначала он выпивал от радости, потом с горя. Его первый брак развалился, жена не поладила с мамой, которую папа, как я уже сказала, очень сильно любил, — и они расстались. Папа тяжело это переживал.
Уехал в Мурманск в какой-то местный театр, проработал там год, потом поехал во Львов… Судя по его переписке с бабушкой, в тот период в его жизни появилась какая-то Нина, но она не выдержала актерской разъездной жизни и, вероятно, папиного пристрастия к алкоголю, оставила его. Вот так он и жил: один, неприкаянный.
Уже после папиной смерти я залезла на антресоли и нашла его письма — к бабушке, к Олегу, старые фотографии… Молодец у меня мамулька, все сохранила. Как же интересно читать эту семейную переписку! Бабушка, которая умерла еще до моего рождения, была очень строгой, но сыновей страшно любила. Открываю ее письмо: «Здравствуй, дорогой Левушка…» — и понеслось! Можно смело переворачивать страницу, потому что сначала долго идут нотации. (Смеется.)
Только теперь я поняла всю тягость папиного пребывания в профессии, все сложности… Нелегко ему приходилось. Главных ролей не было, один театр сменялся другим, громадные простои в кино: с 1960 по 1969 год вообще ни одной картины, потом телефильм — и снова пауза в семь лет! При этом личная жизнь не ладилась. И все же он ни разу не усомнился в профессии, не стал искать другую работу. Писал родным с восторгом про свои роли в театре.
— Когда же личная жизнь отца наладилась? Когда встретились ваши родители?
— Отцу было уже 42 года. Он перебрался в Москву, работал в Московском областном театре имени Островского. С гастролями оказался в Черновцах. Днем зашел с кем-то из артистов в кафешку. Стоят в очереди, вдруг тот актер повернулся — и увидел маму. «Лева, к такой женщине стоишь спиной!» — говорит. Папа увидел маму, пропустил ее вперед. И когда она с пончиками уселась за столик, подсел к ней и начал сочинять, что они с другом авиаконструкторы. Ну а потом признался: «Не верьте! Мы простые рядовые артисты. Вечером спектакль, приходите». Она пришла — и влюбилась! Рассказывает, что роль у него была небольшая, но яркая. Папа, взяв в руки белый носовой платок и стоя на заднем плане, махал в такт словам актеров. Разумеется, все внимание было приковано к нему. Он же знал, что в зале мама, вот и старался.
Через несколько дней он уехал, завязалась переписка. У мамы в то время тоже несладкий период был — разводилась с отцом своего сына. И тут заболела папина мама Надежда Андреевна — рак. Отец звонит маме в Черновцы: «Мариша, приезжай, мама хочет с тобой познакомиться». В тот же день она оказалась в Москве и познакомилась с будущей свекровью. Та даже научила ее печь пироги каким-то фирменным способом и взяла обещание: «Мариночка, пообещайте, что вы не бросите Леву, — он пропадет». Мама пообещала и уехала в Черновцы — разводиться и увольняться из школы, где работала учительницей французского языка. Через пару недель бабушка умерла. И в тот же вечер с чемоданом мама оказалась на пороге папиной квартиры — и больше родители не расставалась.
А сына маме не отдали… Представляю, каково ей было… Но она так любила папу, что смирилась. Стала ездить к Игорьку в гости. Мама говорит, что влюбилась в папу за его невероятно романтические письма, просто сонеты Петрарки! (С улыбкой.) Те письма сохранились, читаю их с трепетом и… смеюсь, потому что я уже помню родителей в зрелом возрасте, когда они не по-детски ругались по малейшему поводу У мамы характер еще тот: румынский пополам с немецким. Как начнется перепалка, не остановить. Но злобы в их словах никогда не было — так, подколы и ворчание.
Последний раз мы отдыхали все вместе за полгода до папиного ухода в Турции. Сидим в ресторане на берегу моря, мама то и дело что-то отцу подсовывает: «Съешь! Полезно для сердца, а это — для сосудов!» — «Да отстань! Не хочу, не буду». Я вмешалась: «Слушайте, родители, на вас люди смотрят, мне стыдно». А папа в ответ: «Вернемся в Москву — помоги мне с ней развестись!»
Нормально? «Помоги мне с ней развестись!» Прожили 36 лет, при этом ни на день не расставались. Это было папиным условием — чтобы мама сопровождала его во всех гастрольных турах и на съемках, без нее он даже чай заварить не мог. Когда он работал в Театре имени Островского, она была главным администратором — забивала зал так, что зрители чуть на люстрах не висели: у нее есть хватка. Потом уже просто с ним ездила, чтобы он не забыл поесть, лекарства принять. В нашей семье всегда верховодила мама. По этому поводу папа не раз высказывался моему Леше: «Не повторяй мои ошибки! Не позволяй садиться себе на шею, а то и в твоей семье наступит матриархат».
Действительно, у нас именно мама принимала все важные решения, позволяя ему погружаться в творчество. Ей низкий поклон еще и за то, что именно она вытащила папу из той ямы, в которую его засосала водка. Восемь лет боролась, не отступала, веря в то, что она, а не алкоголь окажется сильнее. Однажды папа даже в кому впал, а мама рядом сидела и молилась, чтобы выкарабкался. Я маленькая была, не помню тех событий, хотя родители говорят, я свернулась около папы калачиком, взяла его руку в свою и уснула. Он рассказывал, будто чувствовал, как вливаются силы, и вернулся из небытия.
Мне было годика два, когда он согласился закодироваться. История вышла аховая. Мама повезла в Феодосию троих — Борисова, Адабашьяна и Разумовского — к доктору Дов¬женко. Они ехали в купе впятером, и проводники то и дело пытались зайти и налить. «Такие уважаемые люди едут, ну как же можно не выпить?» Мама их выталкивала и сидела на папиной полке, как цербер. И все трое пытались ее обхитрить: «Мариночка, не могла бы ты чайку нам принести?»
В Феодосии их встретил сам Дов¬женко и спросил, на сколько кодировать. Вроде Адабашьян на год попросил, а папа на всю жизнь. Я маленькая была, и ему самому уже было стыдно за свое пьянство. Вообще-то он заботливым отцом был: стирал пеленки, выгуливал меня, кормил. Мама вспоминает это с благодарностью. Как-то собственноручно остриг меня наголо — считал, что волосы у дочки будут красивее. Вот этот эпизод я помню, он так со мной ласково разговаривал…
— После вашего рождения папа наконец осел в Москве, перестал колесить по стране?
— Да, ему уже хотелось домашнего уюта, он очень любил находиться дома, хотел, чтобы я не приглашала в гости подружек, — ему мешал шум. Дома он репетировал, обдумывал новую роль, часто просил меня подбрасывать реплики. Из Областного театра имени Островского он перешел в Театр Станиславского, затем в Ермоловский — там и остался.
— Как складывалась его карьера в кино?
— С конца 1970-х он снимался постоянно — по две-три картины в год. Мне кажется, у него не было любимой роли, любимого фильма. Всегда смотрел картины со своим участием очень сдержанно и каждый раз говорил: «Сейчас бы я это сделал иначе».
Я очень люблю фильмы «Смиренное кладбище», «Вынос тела», «Бродячий автобус» и, конечно же, «Садовник», в котором братья Борисовы снялись вместе. Невероятная работа и папы, и Олега Ивановича. Режиссер картины Виктор Бутурлин предложил сценарий Олегу и спросил, как он смотрит на то, чтобы сыграть с братом. Олег замялся. Им предлагалось сыграть друзей, но ведь они внешне похожи. Поделился опасениями с папой, а тот говорит: «Я сделаю так, что сходства не будет». Надел очечки смешные, изменил пластику, движения — и действительно ничего общего между главными героями нет! Сейчас, когда ни папы, ни Олега нет, фильм мне кажется особенно пронзительным. С одного конца сада в другой Леша (Олег Борисов) кричит Коле: «Ты где?» — «Я тут! А ты где?» Действительно, где они теперь?..
В жизни Олег и Лева тоже друг друга постоянно искали, никак не могли наообщаться-наговориться. Олег долгое время жил в Киеве, потом в Петербурге, в конце жизни перебрался в Москву. Только тогда наконец они стали часто встречаться. Родители на его спектакли постоянно ходили, а меня, маленькую, увы, не брали. «Павла I», «Кроткую», «Дядю Ваню» я увидела только в записях. Слава Богу, сохранилась любительская съемка, где ни черта не видно, но зато хорошо слышно, и пронзительный голос Олега Ивановича пробивает до мурашек — что же тогда творилось в зале?
— В начале 1980-х фильм «Рафферти» с Олегом Борисовым в главной роли произвел фурор!
— Я его смотрела ребенком. Как-то родители, оставив меня в очередной раз на соседей, укатили на гастроли на месяц. И вот рассадила я своих кукол по всей комнате, что-то бубню, а соседи на диване сидят телевизор смотрят. Как раз показывали «Рафферти». Смысл я не понимала, но знала, что играет дядя Олег. И вдруг сосед возмущенно говорит: «Какой же гад этот Джек!» О, как же я оскорбилась! Заревела в голос: «Не буду больше у вас жить!» Соседи давай успокаивать: «Надюш, да он отлично играет. Мы же об этом говорим».
— Вы успели с Олегом Ивановичем пообщаться?
— Его не стало в 1994 году, когда мне было 15 лет. Я его хорошо помню. Олег был очень молчалив, строг, никаких «Ой, кто к нам приехал! Как ты выросла!». Был очень закрытый, я его стеснялась, только сидела и слушала их с отцом разговоры. Между ними царила настоящая мужская любовь — немногословная, глубокая. Папа даже стал своему родному брату крестным отцом. Вышло это так: когда папе исполнилось пятьдесят, он увлекся религией, стал читать много специальной литературы и окрестился. И своими наблюдениями делился с Олегом — о Библии, о святых, о пророчествах. О том, крещен Олег или нет, никто не знал. Незадолго до смерти (а Олег шестнадцать лет болел лейкемией, но при этом активно работал) у них с папой состоялся серьезный разговор. И папа убедил его покреститься.
— Олег Иванович так долго болел. Как ваш отец его поддерживал?
— А как тут поддержишь? Навещал, о болезни они не разговаривали. Папа восхищался мужеством Олега: помимо рака, у него был букет болезней, а он держался. Вспоминаю, как он пришел к папе на юбилей, на шестидесятилетие, в Театр имени Ермоловой — такой худой-худой, килограммов сорок, наверное, весил, с бородкой… Уже совсем плохой.
Как-то мы втроем — папа, мама и я — приехали к нему с гостинцами. В спальне Олега играла классическая музыкаСам Олег Иванович дремал. Папа вышел в слезах, сказал, что он уже в других мирах, а внешне — ребенок: так его болезнь истерзала. Последняя их встреча произошла в больнице, Олег уже был на искусственном дыхании. Но папу увидел, обрадовался: «О-о-о! Кто ко мне пришел!» — говорит через трубку. И папа ему: «Олежек, потерпи, скоро будет легче». — «Я понимаю». И через два дня его не стало. А спустя пять лет умер от инфаркта Юра, его сын. Детей у него не осталось. Вот мне папа и говорил: «Одна ты теперь из Борисовых, имей в виду. Из тебя должна получится хорошая актриса, ты талантливая девка. Не переживай, что пока не замечают. У актрисы должен наработаться багаж — переживания, опыт — все в копилочку. Я в тебя верю». Учил: если хвалят твою работу, беги, не слушай. Если ругают, значит все хорошо получается.
Очень смешно он сокрушался по поводу моего роста: «Жалко, ты росточком не вышла, но камера, знаешь, такое дело… можно так снять, что никто не поймет». (Смеется.) Они с Олегом сами невысокими были — метр семьдесят, не выше.
— Писали, что Лев Иванович очень тяжело болел…
— Он стойко и героически мотался с нашей антрепризой по всей стране, неплохо себя чувствовал. Летом мы отвезли их с мамой отдохнуть. А потом все очень быстро произошло. Осенью вдруг заговорил о том, что все, листочки опадают, не вернешь. Слезы пошли, исповедальные разговоры на тему молодости. Я была уверена, что все обойдется. Мы старались его ободрять, но, знаете, он всегда был человеком со знаком минус. (С грустной улыбкой.) Если мама оптимист, то он — наоборот: не успеем, не получится… Так что в последнее время он очень грустил, а мы все придумывали, как его встрепенуть.
У папы давно были проблемы с сосудами. За два года до этого сделали стендирование, но неудачно. Как я кляну себя за то, что не проверила квалификацию врачей, доверилась им. А они не сказали, что его сосуды уже на 80% закупорены. За два года болезнь прогрессировала — и сосуды закупорились на 99%. Он стал сознание терять, заваливаться. Идет по дому, вдруг — раз! — упал. От операции сначала отказывался, но тут ему прислали интересный сценарий, он прочел, загорелся: «Давайте быстрее меня прооперируем. Я буду сниматься». Работа всегда была его самым главным стимулятором… И вдруг началась бессонница — ни таблетки, ни уколы, ничего не помогало. Его госпитализировали, то одно лечили, то другое. Он измучился, просил, чтобы поскорее сделали операцию. А врачи все тянули. Через три недели ожидания он совсем обессилел. Мы постоянно дежурили около него. Как-то попросил принести книгу «Борис Годунов» — и говорит Лешке: «Давай почитаем отрывок Гришки и Пимена? Как же я хочу Пимена сыграть! Выступим с тобой под симфоническую музыку на каком-нибудь благотворительном концерте». Эти их репетиции до сих пор у меня в мобильном телефоне хранятся. Сил нет переписать их, чтобы остался архив. Не могу пока эти кадры смотреть — плачу… (После паузы.) Он до последнего работал. Это счастье для артиста — в 77 лет быть востребованным. В свое ä ä последнее лето он снялся у Николая Хомерики в «Синдроме дракона», у него там одна из главных ролей.
Мы понимали, что ситуация серьезная: папа все чаще впадал в забытье. Однажды очнулся, перекрестил нас с Лешей и сказал: «Я очень рад, дочка, что у тебя такой мужик. Держись его». Две недели он вообще не спал, измаялся страшно. Вставал, ходил, ложился, опять вставал. На двадцать минут уснет — это для нас счастье.
8 ноября он вдруг обиделся: «А почему меня никто не поздравляет? Мне исполнилось 78 лет!» Я говорю: «Пап, ты что? Сегодня не твой день рождения, сегодня день рождения Олега». Он спрашивает: «А какой сейчас месяц? Ноябрь? Ох, перепутал».
Он родился 8 декабря. Почему-то очень сильно ждал дня рождения, да не дождался. Операция прошла вполне успешно, но когда мы привезли его из больницы, началось резкое ухудшение. Думаю, что он сгорел от истерзавшей его бессонницы. Я пригласила священника, папа причастился и уснул. Ночь спит — мы понимаем: что-то не то. Вызываем скорую. Врач говорит: «Он в коме». Сразу помчались в Боткинскую, его перевели на искусственное дыхание. Ну а через два дня папы не стало. До этого успел сказать маме, чтобы та не продавала дачу, которую очень любил, велел место на кладбище рядом с ним купить, хотел и после смерти быть с мамой.
— Он вам не снится?
— Снится. Сначала приходил и говорил: «Я очень занят, не могу с тобой говорить, мне надо идти». И вдруг сон: будто подъезжаю к нашей хрущевке в Тушино, где мы прожили много лет, и вижу на балконе папу. Думаю: «Что он там делает? Надо его забрать оттуда, мы же давно там не живем». Захожу в подъезд, поднимаюсь по широкой белой мраморной лестнице, усеянной какими-то гайками, цепями. Говорю себе: отца придется нести на руках, он ведь слаб. Тут из одной из комнат выходит какой-то мужик. Я спрашиваю: «Скажите, а где Лев Иванович Борисов?» — «Так вот же он». Папа лежит в кресле, в своей любимой вязаной кофте, меня не видит, а рядом с ним индус раскуривает трубку. И такой запах жуткий! Я кричу: «Пап, что ты тут сидишь? Пойдем!» Смотрю, а на кофте пятна восковые, много так… Я пытаюсь их оттереть, но не получается. И в этот момент проснулась. Сразу собралась, поехала на могилу и увидела… эти самые восковые пятна вокруг могилы — от сотен свечей, которые ставят те, кто приезжает сюда почтить папину память… Как-то встретила Филиппа Янковского, он спросил: «Ну как — отец снится? Мой недавно пришел во сне к одному из знакомых и просил передать мне, чтобы я не волновался, что он занимается любимым делом — фотографией». Хотя, говорит, у отца никогда не было фотоаппарата. Я многое отдала бы, чтобы снова увидеть отца, сказать ему, как его любила и люблю, но знаю, что нельзя об этом думать, потому что, как считает священник, не те силы могут услышать и прийти — и смутить.
Верю, что у папы все хорошо, что теперь они вдоволь наобщаются с Олегом, потому что при жизни не успели. Перед уходом папа мне сказал: «Я тебя очень люблю. Как бы я хотел не расставаться с тобой, быть вместе вечно… Ты Олега не забывай, ладно?» Их могилы не рядом: Олег похоронен на Новодевичьем, а папа на Троекуровском. У нас ведь такая бюрократия, что пробиться и объяснить, что братья должны лежать вместе, не получилось… До сих пор звук его голоса, та фраза у меня в голове. Слышу, будто он только что мне сказал. И езжу к нему на могилу.
Он лежит в хорошем месте, на актерской аллее, а напротив — часовня. Он и мечтал, чтобы похоронили возле храма. Так и говорил: «Там всегда люди, остаться бы в памяти».
Алла ЗАНИМОНЕЦ, ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»), фото Витала ФЕДОРОВА
