Кирилл Кедук появляется в моей жизни как комета — стремительно, на миг оказавшись рядом в перигелии и тут же уносясь дальше, куда влекут его беспокойная натура и музыка. Скорость приводит его в восторг:
— В четверг еду в Вильнюс, из Вильнюса лечу в Берлин, из Берлина мне надо во Вроцлав, потом в Малагу, у меня там концерт, затем в Париж, Брюссель... Я это очень люблю — движение, перемены.
Устремления в духе времени. На самом–то деле среди музыкантов, играющих классику, все меньше бронзовеющих на ходу и высоко задирающих свои академические носы, а уж мой обаятельный собеседник совершенно точно не из этой когорты. Это и впечатляет, и восхищает, как он ловит кайф от эпохи, в которой довелось жить, — скоростной, информационной, насыщенной и постоянно обновляющей саму себя, и насколько органично в нее вписывается.
— Мне здесь и сейчас комфортно, и я бы не хотел жить в другое время! — искренность, обескураживающая приверженцев покоя и размеренности. — Мне очень нравится все, что происходит в мире в плане развития, новых направлений, нравится то, что много в хорошем смысле ненормальных людей, творчески ненормальных, я имею в виду.
Смотрю на него: если бы Кедук не был музыкантом, то, вне всякого сомнения, стал бы кинозвездой. Он и в жизни смотрится героем фильма — со своим голосом с хрипотцой, джентльменским прикидом, тщательно, но быстро уложенными в художественном беспорядке волосами («Сам, все сам!»), татуировкой на прокачанном бицепсе. Журналист — всегда немного провокатор, потому закидываю удочку:
— Кирилл, а как насчет кино?
— Снимался, — ничуть не удивляется молодой человек. — Однажды для российского сериала записывал несколько произведений времен нэпа и сам играл их в кадре. Но это надо было действительно стать актером: не играть музыку, а сыграть пианиста. У меня были усы, набриолиненная прическа, я выкурил за день пачку «Беломора», потому что этого требовала роль. Вообще, кино мне интересно, я бы с радостью в нем поработал.
А ведь шанс, что музыка пройдет мимо, был, да еще какой! Когда маленького Кирилла привели поступать в музыкальную школу, его еле взяли после уговоров родителей:
— Мне поставили три по слуху и четыре по ритму, и только через несколько недель, когда я все–таки начал заниматься, обнаружилось, что у меня абсолютный слух.
Вот так, а не прояви семья настойчивости, и не было бы у Беларуси блестящего пианиста. Да, большую часть года он в разъездах, но постоянно возвращается, появляется, выступает, привозит своих друзей — не менее одаренных музыкантов. Непременно отправляется в Дятлово — там бабушка, там прекрасный дом, где Кирилл устроил себе комнату из кладовки, с панорамным окном и видом на лес и природные красоты.
— Я даже купил туда рояль, — живо рассказывает он. — Случайно, в деревне. Мне позвонил директор музыкальной школы и сказал, что в 20 км продают рояль. Инструмент конца XIX века, сделан в Петербурге. Он, конечно, в плачевном состоянии, но я так влюбился в его звучание, что все равно буду его реставрировать.
История рояля и череды его владельцев, которая тянет на хорошую повесть, сменяется рассказом о будущем музыкальном фестивале TyzenHouse, запланированном на ноябрь, и неизбежных в таких случаях поисках спонсоров. У моего визави звонит телефон — раз, другой, третий, и вот уже, рассыпавшись в извинениях, он подхватывается и торопится дальше. Комета промелькнула яркой вспышкой — и умчалась. До следующего перигелия.
ovsepyan@sb.by
Фото Евгения КОЛЧЕВА.
