 |
|
Фото Александра РУЖЕЧКА
|
Уникальность не поддается логическому осмыслению, ее невозможно просчитать и симулировать. Она всегда подлинна, как редкий драгоценный камень. Причем настолько редкий, что часто оценить новое явление с ходу способны немногие. Но если обладатель «драгоценности» будет достаточно простодушен или отважен, чтобы верить в свою избранность вопреки всему, со временем в нее поверит весь мир... В Алексее Кузьмиче все это было — и безыскусная искренность, и смелость быть особенным, и потрясающая работоспособность. Однако долгие годы его считали чудаком и только. Ну а как иначе можно назвать человека, живущего в полуподвальной коммуналке (она же мастерская) и упрямо, десятки лет рисующего обнаженных богинь, которые никому не нужны? На выставки полотна Кузьмича не брали, для музейных коллекций не покупали, о госзаказе, понятное дело, даже мечтать не приходилось. Если бы не друзья и сердобольные натурщицы, вряд ли бы он и дожил до своей первой выставки — попросту умер бы с голоду. Это сейчас его картины путешествуют по Евросоюзу, причем план вернисажей расписан на весь год (почти весь январь холсты Алексея Кузьмича выставлялись в Таллине, буквально на днях открылась выставка в Кохтла–Ярве, следующие остановки — Рига, Берлин, София, Москва и, как говорится, «далее везде»). Полтора года назад открылась его персональная галерея, буквально на днях издательство «Мастацкая лiтаратура» презентовало впечатляющую книгу о его жизни и творчестве, о нем снимают фильмы.
Но тогда, в 1989–м, звезда Алексея Кузьмича зажглась неожиданно для всех. После феерично успешной демонстрации творчества Ильи Глазунова в минском Дворце искусства идея персональной выставки мало кому из художников показалась удачной. Предложили Кузьмичу — обнаженная натура входила в моду, изображения мадонн уже не выглядели таким вызовом. Да и терять ему было нечего... Рассчитывал ли хоть кто–нибудь, что безвестный художник с лету повторит успех мегапопулярного в те годы Глазунова? Вряд ли. Тем не менее публика недвусмысленно продемонстрировала, что искусство Алексея Кузьмича достойно лучших стен, нежели скудно освещенный подвал–мастерская, — в 1989–м за его мадонн «проголосовало» более 30 тысяч посетителей Дворца искусства.
 |
|
Его муза, его Инесса
|
Возможно, кому–то это могло показаться ловким самопиаром, но этот человек действительно был далек от повседневной суеты. И чудеса в его жизни были абсолютно реальны. Сохранились документальные записи, свидетельствующие о том, что 1 июня 1945 года, когда Алексей Кузьмич появился на свет, его родную деревню Мохро на Брестчине выжег жесточайший пожар, разгоревшийся от удара молнии. Уцелели считанные дома, в том числе — дом фронтовика Василия Кузьмича, за минуту до грозы шагнувшего за порог показать всем новорожденного сына... Успех, известность пришли к Алексею Кузьмичу так же незапланированно, как любовь, практически одновременно. После встречи с ней и появились первые мадонны. Впрочем, все, кто видел тогда юную жену Кузьмича, могли его понять — мало кто удержался бы от соблазна запечатлеть такую красоту. Как раз таки здесь никакого чуда не было. Чудесным было другое: что смогла разглядеть в нищем и уже далеко не юном художнике благополучная девочка из хорошей семьи, едва перешагнувшая порог 20–летия? Однако же разглядела...
Стены
— Как рассказывала мама, вначале она испугалась, — вспоминает сын художника Алексей Кузьмич–младший. — Ну представьте: прямо на улице к ней подходит странный человек (встретились они возле той самой полуподвальной мастерской на Володарского) и начинает вслух восхищаться ею. Причем словами настолько небанальными, так не обывательски... Но отец всегда был искренним, ко всем относился с открытой душой, это было очень в его стиле — остановить на улице понравившегося человека, чтобы сказать ему что–то хорошее. И не только сказать. Даже годы спустя, когда у него уже было свое имя, запросто мог снять любую картину со стен мастерской и подарить гостю. Сотни работ раздарил! Был настоящим бессребреником и в искусстве, и в жизни. Если бы не семья моей мамы, еще неизвестно, куда занесло бы его такое отношение к жизни. В этой семье он получил защиту во всех смыслах — и духовную, и материальную. Мамины родные первыми увидели в нем большой потенциал и не ошиблись. Несомненно, он и без них так же честно занимался бы своим творчеством, не вникая в житейские вопросы, но когда человек по рассеянности может поставить на плиту пластмассовый электрочайник и забыть о нем, вернувшись к работе... Отца легко было обмануть, и наверняка такая обширная коллекция его мадонн не сохранилась бы в Беларуси, если бы не моя умная, прагматичная, обладающая незаурядной интуицией бабушка, с которой он часто советовался даже по поводу выставок. Она умела интеллигентно спустить его с небес на землю, удержать от опрометчивых решений.
С женой и сыном
Пыль
Когда я думаю об отце, первое, что вспоминается, запах его мастерской. Такой особенный аромат холстов, красок, картинной пыли. Он и его мастерская неразделимы, вне этого пространства я просто не могу представить своего отца. Было ли у него в жизни что–то еще, кроме живописи? Пожалуй, что нет. Практически все свое время он посвящал картинам. Семье оставалось ничтожно малая часть. Почти все вопросы обсуждались у него в мастерской. И самые дорогие для меня разговоры с ним остались там же.
В 16 лет он уехал в Красноярск, поступил в художественное училище имени Сурикова. Ну а куда еще, когда даже в пастухи не годился? Рассказывал, что коровы у него постоянно разбегались — все рисовал, мечтал... Но в Красноярске пришлось освоить профессию плотника, рисованием было не прожить, и жил он тогда в рабочем общежитии, где его соседями были не только работяги и спортсмены (кстати, там он приобщился к спорту, получил разряд по штанге и вольной борьбе). Проживали рядом и так называемые криминальные авторитеты. На глазах у отца происходило много страшных вещей, вплоть до убийства — об этом он никогда не рассказывал в своих интервью. Но даже это не уничтожило в нем тот свет, что был внутри...
Краски
Когда на одну из крупных выставок союза художников отец принес свою «Юную Данаю», экспертная комиссия восприняла это как тонкое издевательство: советская идеология была нетерпима к подобным сюжетам. Но он жил в собственной реальности и искренне не замечал, что действительность совершенно иная. Тогда отец серьезно разругался и с союзом художников, и с Министерством культуры, в нем это как–то уживалось: нежность и вспыльчивость, большая физическая сила и крайняя ранимость. В итоге Кузьмича «заблокировали» на много лет.
Картины «Белоруссия» (1990 – 1991 годы) и «Мир входящей» (1992 – 1993 годы)
Как он говорил, мама «сняла с него накипь черной краски». После встречи с ней в его жизни действительно изменилось все. Наконец он нашел свою главную тему... Нет, нельзя сказать, что Кузьмич писал только свою жену. Конечно, иногда она ему позировала, есть несколько прекрасных портретов, но его мадонны — собирательный образ. Хотя у многих можно заметить мамины черты.
Ресурс
Вообще, он очень трепетно относился к женщинам, считал их центром мироздания, средним звеном между Богом и человеком. Его отец очень рано ушел из жизни, и вся ответственность за семью (моего отца и его четырех сестер) легла на одну мать... Думаю, отец никогда не смог бы писать то, что ему неблизко. Кроме всем известных мадонн, у него много портретов деятелей культуры — Стефании Станюты, Виктора Турова, Михаила Пташука, Алеся Адамовича, Николая Еременко–старшего и других талантливых людей, портретов друзей.
Алексей Кузьмич-младший на вернисаже отца
И все же главным человеком в его жизни стала моя мама. За 10 минут до ухода из жизни он снова признался ей в любви. Сердце беспокоило папу всегда, но он предпочитал не обращать на это внимания. «Сердечная недостаточность, ресурс исчерпан», — сказали нам врачи, когда без их помощи было уже не обойтись. Ему мы ничего не сообщили. И на мольберте, который теперь стоит в его именной галерее в деревне Мохро, осталась недописанная мадонна...
cultura@sb.by
Фото из личного архива
Фото из личного архива
Советская Белоруссия № 13 (24895). Суббота, 23 января 2016
