Канун новогодних праздников — лучший повод купить билет в оперный театр. Декабрьская афиша — настоящий фейерверк подарков. Причем фейерверк традиционный. Свои самые волшебные спектакли, неожиданные концерты и интригующие события (скажем, такие как Минский международный Рождественский конкурс вокалистов или Минский международный оперный форум с участием звезд мировой оперы) Национальный академический Большой театр оперы и балета специально приберегает к концу года. Аншлаги гарантированы. Желания праздничных огней и вдохновляющих звуков у публики уже не перебить никакой суете и погоде, и оперное искусство снова оказывается в категории вечных ценностей...Для Татьяны Коломийцевой других ценностей не было вовсе. Только музыка, только театр, где ее спектакли собирали аншлаги в любой сезон. Она не боялась рисковать, хотя риск вообще–то не женское дело. Профессия дирижера — тем более... Говорят, профессор Одесской консерватории Александр Павленко — первый, кто услышал о ее желании стать дирижером, — расхохотался так, что его фортиссимо услышали далеко за пределами аудитории, где он занимался со своей ученицей. Но Павленко недаром слыл чудаком — позволил ей рискнуть. И Коломийцева стала первой в Советском Союзе женщиной–дирижером.
Свою творческую карьеру она начинала в Государственном симфоническом оркестре СССР и еще до войны получила звание лауреата Всесоюзного конкурса дирижеров, заняла второе место (первое место присудили уже тогда очень знаменитому Евгению Мравинскому). А после войны Белорусский театр оперы и балета пригласил ее в Минск — Татьяна Коломийцева снова рискнула, в 1944 году приехала в разрушенный город наполнять его музыкой. И осталась здесь до конца... Сейчас уже никто не помнит точно, как она ушла из театра. Возможно, была больна — годы никому не добавляют здоровья. Но есть другая версия: пришло время уступить свое место за дирижерским пультом тем, кто помоложе, и она уступила. После этого заболела. Так или иначе пышных проводов не было. Как вспоминают в театре, «ушла гордо, с прямой спиной». Вместе с ней покинул театр ее волшебный спектакль «Сказки Гофмана» — никто другой не отважился заменить в нем Коломийцеву. А через несколько месяцев она умерла...
Записей, позволяющих оценить уникальность этого таланта, практически не осталось. Пластинка фирмы «Мелодия», сохранившая первую в СССР постановку «Орестеи» Танеева в версии Татьяны Коломийцевой, пожалуй, не в счет — кто, кроме коллекционеров, слушает сейчас такой винтажный винил? Хотя на сцены (причем на очень большие сцены) «Орестея» вернулась именно благодаря нашей Татьяне Михайловне, вытащившей из небытия архивные ноты. Она же первой в Беларуси отважилась на постановку вагнеровского «Лоэнгрина», причем до Коломийцевой Вагнер не звучал здесь вообще никогда. Не звучали в советских театрах и «Сказки Гофмана» Оффенбаха — у оперы издавна была репутация проклятой, да и редким певицам было под силу это сложнейшее произведение. Но она опять рискнула.
Казалось, никакие женские слабости ей не свойственны. Прямая, как дирижерская палочка, спина, взгляд, способный заставить замолчать целый оркестр, низкий голос и редкое самообладание. Ее безмерно уважали, даже побаивались, но — только те, кто не знал близко. «Это моя прабабка–гречанка, наверное, черты лица у меня невыгодные, неприятные, — говорила она в камеру кинодокументалисту Виктору Шевелевичу в 1978 году. — Всю жизнь обо мне бытует представление, что я страшно надменная, высокомерная, что вообще людей не замечаю... А все потому, что даже когда я хожу по улицам (ну так уж плохо я устроена), вы знаете, у меня просто механически в голове идет какая–то музыка, она как–то сама у меня звучит»... В этом фильме Татьяна Михайловна настолько откровенна, что даже впускает в свой дом посторонних. Самая «выдающаяся» деталь обстановки — паркет, аскетизм Коломийцевой, ее равнодушие к быту в театре были всем хорошо известны. «Или кастрюли — или музыка», — безапелляционно заявляла она своим ученицам и молоденьким солисткам. Но в театре ее любили...
До сих пор те, кто помнит Татьяну Коломийцеву, навещают ее могилу, там часто живые цветы, хотя никого из родных у нее не осталось, даже свою квартиру Коломийцева завещала медсестре, которая ухаживала за ней в последние дни. Но она не была одинока, ведь те истории, что остались о ней в театре, можно рассказывать лишь о близких и очень родных людях.
Лиричность
— Да, Татьяна Михайловна была очень требовательной, жесткой внешне, те, кто ее не знал, подходили с опаской, — вспоминает главный хормейстер, народная артистка Нина Ломанович. — Но настолько же нежной она была внутри. Только эту нежность приходилось прятать.
Это же подвиг — поставить на нашей сцене Вагнера! Мужские голоса собирали по всему Минску, привлекли хоровую капеллу, хор радио — у Вагнера громадные 4–голосные хоры, своих сил у театра не хватало. Собственно, по той же причине меня, тогда еще студентку консерватории, пригласили в помощь хормейстеру. Но еще больше все удивились, когда Татьяна Михайловна выбрала меня, вчерашнюю выпускницу, хормейстером–постановщиком «Сказок Гофмана». А она верила в молодежь, у многих именно с нее началась настоящая жизнь в театре. В «Сказках Гофмана», например, было много совсем молодых певиц. Наталья Золотарева, Людмила Афанасьева, Наталья Костенко...
Тогда я часто бывала у нее дома. Там даже не было инструмента. Зато была огромная собака. Помню, однажды она заболела. Прихожу к Татьяне Михайловне и вижу: собака лежит в хозяйской постели на белоснежной подушке, укрытая белым одеялом — только что ушел ветеринар, прописал полный покой. Когда эту собаку сбила машина, Татьяна Михайловна долго не могла прийти в себя. А вскоре ушла из театра. И этого испытания уже не пережила. При том, что у нее было колоссальное здоровье. В любую погоду она ходила с непокрытой головой, даже зимой принимала ледяной душ. Гордая, худенькая, прямая.
Импровизация
— В театре шутили: мол, диета Коломийцевой — кофе, мороженое и сигареты, — улыбается заслуженный артист Виктор Скоробогатов. — До сих пор у нас ходит одна история... Жила Татьяна Михайловна напротив цирка и каждое утро ходила к мороженице, стоявшей у входа в цирк. Естественно, продавщица прекрасно знала, с кем имеет дело, но однажды ей понадобилось срочно позвонить. В тот самый момент, когда к ее лотку подошла Татьяна Михайловна. Без конца извиняясь, продавщица попросила постоять ее за прилавком пару минут, тем более что других покупателей не было. И ушла. В это самое время к мороженице приблизилась целая делегация немцев, приехавших в Минск по какому–то важному делу. Цены Татьяна Михайловна знала, немецким владела прекрасно, словом, обслужила их по высшему классу. Вечером — «Лоэнгрин». Татьяна Михайловна занимает свое место за дирижерским пультом, включается свет, ее бурно встречают, она поворачивается к залу — и видит в первом ряду вытянувшиеся лица немцев, купивших у нее мороженое...
фото из архива Национального академического Большого театра оперы и балета
К слову, ничуть не хуже она знала польский язык и переводила для нас польские детективы. Размножала свои переводы на печатной машинке и приносила в театр. А перед репетициями читала сказки, будила фантазию. Хотя фантазии у нее и без этого было с избытком.
Точность
— «Лоэнгрин» был совершенно феноменальным спектаклем, — продолжает Виктор Иванович. — Еще до премьеры все гадали, как дирижер исхитрится разместить оркестр, чтобы духовые (четверной состав!) не заглушали солистов. В вагнеровском театре оркестр ведь размещался под сценой. Но Татьяне Михайловне удалось выдержать этот тонкий баланс. Со дня премьеры я стал поклонником ее «Лоэнгрина», не пропустил ни одного спектакля. И конечно, мечтал в нем сыграть. Но сценическое знакомство у нас с ней вышло совсем не таким, как мне представлялось.
Однажды я, уже солист, но — начинающий солист оперы, пришел посмотреть театральное расписание и узнал, что петь партию Валентина в «Фаусте» предстоит мне, поскольку все другие исполнители заболели. Причем петь прямо сегодня, без единой репетиции. Партию–то я знал, но вот мизансцены... К счастью, за пультом была Коломийцева, и у меня осталось ощущение, что весь вечер она вела меня одного. Назавтра ровно та же история повторилась с Моралесом в «Кармен» — и его пришлось петь без репетиций. Так я заработал себе пропуск в «Лоэнгрин» — пусть с небольшой партией, но это было счастье.
— Если бы не Татьяна Михайловна, вся моя жизнь сложилась бы иначе, — добавляет заслуженная артистка Нина Козлова. — Ее ближайшей подругой была Тамара Миансарова, ведущий концертмейстер радио. И однажды — как раз тогда, когда я с ней занималась, — Татьяна Михайловна зашла в гости. И вслух удивилась, мол, что это я делаю в филармонии, когда мне нужно петь на большой сцене? И привела меня в театр. С тех пор я считаю ее своей крестной матерью. Таких здесь много...
cultura@sb.by
Советская Белоруссия № 241 (24871). Суббота, 12 декабря 2015
