Моя мама очень любила поэзию, очень. Я, безжалостно расстающаяся сейчас почти со всем материальным, что еще осталось в ее квартире, оставляю самое главное — душевную память. Я сохранила все блокноты, в которые она переписывала стихи, их много, открываю на любой странице — и происходит чудо, потому что я снова слышу мамин голос: она прекрасно читала стихи. И я помню — и слышу — ее интонации, вижу ее лицо и лица внимающих слушателей, я помню всех по именам. Помню, как в наших больших и шумных компаниях — как я любила в детстве эти вечера, когда собиралось много гостей! — наступала пауза, и мама читала. Все слушали очень внимательно, а потом аплодировали. А потом пели и танцевали. Я думала, что это счастье — когда все вместе и дыхание становится общим — никогда не закончится. Хотя тогда я еще не знала, что это все и есть счастье. Теперь знаю: оно ускользающее, но остается с нами навсегда.
Потом я разучилась воспринимать поэзию: изменился ритм жизни, в нем почти не осталось места для этой радости. А недавно со мной случилась Надя Делаланд вот с этим, например:
бывает ли потом
ни разу не было чтобы потом настало
оно как горизонт
и снег его и солнце и подарки
рассыпались в унылую труху
прошли и вышли
выросли и стали но я не устаю его мечтать
вот думаю потом скажу а после
мы выйдем в сад хотя откуда сад
и будем светлячков ловить губами
а дальше ничего уже не будет
обрыв
и ветер трогает травинку над обрывом
И я вернулась к поэзии, снова стала ее читать и чувствовать. Поэтому так обрадовалась возможности выступить с Надей Делаланд на одной сцене. Она прочитала мое эссе, потом еще несколько прочитала я — выбирала лиричные и даже немного поэтичные, чтобы Надиным стихам под стать. Про любовь, мечты, дружбу и счастье. Судя по всему, правильно выбрала — меня спросили, не писала ли я когда-нибудь стихи: «Ну, может, хотя бы в детстве?» Нет, никогда. Потом я читала те Надины стихи, которые проникли мне в душу. Потому что стихи делают именно это — попадают в душу и сердце, минуя ум. И это лечит. Надя проводит сеансы стихотерапии в психиатрической клинике, и больные с расстройствами шизофренического спектра стабилизируются. Звучит, как магия, но Надя объясняет, что у таких больных железная логика, которую ничем нельзя пробить, а стихи не воздействуют на логику или рацио, они через эмоции попадают сразу в сердце. А потом она читала свои стихи, и это была… да, поэзия… И, конечно, немного волшебства.
Читать стихи с бумаги и читать их вслух — огромная разница. Я даже с экрана компьютера Надины стихи читаю вслух, даже если только себе. У нее голос тонкий, почти детский, иногда как будто срывающийся, но сразу гипнотизирующий. Потом, когда настал черед задавать вопросы, люди так и говорили: про завораживающий голос и ритм, про детское восприятие мира, про сходство ритма Надиных стихов с японской поэзией. Присутствовавший в зале архимандрит Савва (Можуко) — сам, между прочим, писатель и телеведущий — спросил нас про собственный голос: удается ли его сохранять, как мы его настраиваем и кто служит нам камертоном? Говорить своим голосом — одна из самых непростых задач для каждого, кто занимается творчеством.
Мое личное чудо в этот вечер случилось, когда встреча уже завершилась, но еще никто не разошелся, — это всегда особенный момент, когда люди, стесняющиеся задать вопрос или прокомментировать что-то в присутствии большой аудитории, подходят и говорят с тобой лично. Ко мне подошла молоденькая девушка и сказала: «Как у вас так получается? Как вы можете сказать нужные слова в нужный момент? Ваши слова изменили мою жизнь». И это было… да, волшебство. Правда. Потому что мы, пишущие люди, ведь и правда не знаем, как отзовется наше слово, зачастую мы даже не знаем, отзовется ли оно вообще. И если вдруг ты об этом отзыве, да еще таком, узнаешь, это — счастье. И если наши слова могут кого-то исцелить, то есть слова, которые исцеляют нас самих.
Как мы настраиваем свой камертон, отец Савва? Во время вот таких встреч.
