Начало
— Первый срок я получил в 1994-м за хулиганство. Вроде заступились за женщину. Но мы не были Робин Гудами — просто хотелось похулиганить, мы уже были подогреты спиртным. А тут выдался повод: подросток цеплялся к девушке. В итоге — побои, ножевые ранения, которые нанес кто-то из наших. Мне дали три года исправработ. Но на «химии» я практически не был, сразу за нарушение режима попал на зону. Там и узнал наркотики. В 1990-е их употребляли многие, колония — не исключение: достать наркоту было почти так же просто, как чай. Есть деньги — проблемы нет. Заплатил — доставят в тот же день вечером. Экстази и другие тяжелые наркотики имелись в достатке. Я пристрастился к маковой соломке. Это не курево, как некоторые думают, это опиум. Соломку варят, потом вкалывают внутривенно. Пенитенциарная система была очень… либеральна. Наркотики или алкоголь доставляли сами охранники. Сначала приносили деньги, которые мне передавали, потом за них же приносили товар. Сейчас такого нет. Не было даже в 2010 году, когда я последний раз попал за решетку. Точно знаю, что правоохранительная система изменилась кардинально.Через полгода я вышел, но мне хватило, чтобы подсесть. Героин в стране был доступен: 120 долларов за грамм. Чтобы уколоться, нужны были 5 — 10 долларов. Спиртного я избегал как причину первой судимости, да и вообще алкоголь не очень любил. Наркотик лучше: никакого запаха, выглядишь прилично, вроде соображаешь… Был уверен, что сумею себя контролировать и наркоманом не стану.
Я не работал. Какой смысл, если матери на производстве платили по 30 — 40 долларов, зарплату задерживали или выдавали натурой. Деньги на ежедневные дозы мне давал… криминал. В 2000-м получил срок за мошенничество: обманывал на обмене валюты. К тому времени я был уже состоявшимся наркоманом.
Начинал с дозы раз в месяц, потом два, потом раз в неделю… Сам не заметил, как стало не хватать, как принимал по несколько раз. Это происходит быстро, как будто летишь с горы без тормозов. Выносил из дома вещи, продавал.
Срок за мошенничество был тоже условный, и вскоре меня задержали с героином «на точке» в районе Ангарской в Минске. Тогда это был эпицентр, хотя найти наркотики можно было в любом районе. «Точка» — место сбыта. Я никогда не был сбытчиком, брал только для себя, одну — две дозы. Тогда статья еще не была такой строгой. Немного добавив от прежнего срока, мне опять назначили «химию». И снова за нарушение режима я оказался на зоне. С 2003 года у меня было только лишение свободы: «божье попустительство» закончилось, лимит исчерпан.
Полтора года общего режима. Еще можно достать наркотики. Покупать — уже нет. На свидании передавали, в посылках, под сигареты маскировали… Прежние безумные времена закончились. Но я употреблял, вышел и продолжал. По-прежнему не работал. Я вообще никогда не работал — до того, как развернул жизнь на 180 градусов. Ни специальности, ни трудовой книжки. На свободе пробыл долго, целых полтора года, а в 2006-м меня закрыли за грабеж.
Камера хранения
— Чтобы было понятно. Я не считал себя уголовником. Мне просто нужны были деньги на наркотики. Поэтому все последующие судимости были или за них, или из-за них. Это был, если хотите, алтарь, на который я приносил все. Но выходит, что наркоман — это потенциальный уголовник. Если ему плохо, если ломка, то страха нет, тормозов перед законом нет. Можно обмануть, украсть, ограбить… Иногда во время заключения приходили мысли: освобожусь, буду жить по-другому, создам семью, устроюсь на работу… Но на свободе они быстро исчезали.Наркоман — это потенциальный уголовник. Если ему плохо, если ломка, то страха нет, тормозов перед законом нет. Можно обмануть, украсть, ограбить…
Страх смерти не останавливал. Меня поразила только первая смерть молодого парня, мне отдаленно знакомого. Он просто не проснулся. Помню многолюдные похороны: событие многих шокировало, его обсуждали. Потом, когда рядом умирали, я уже сбился со счета. Это воспринималось почти нормально, смерть подразумевалась. Вспоминая это время, понимаю, что заключение для наркомана, для меня во всяком случае, — это камера хранения. Не в переносном смысле, как камера СИЗО, а в буквальном, как единственный способ сохранить, спасти жизнь.
Последний мой срок был год и три месяца, вышел в 2012-м. Что не залетел надолго, по-крупному — просто бог миловал, миновало. Почему, как я понимаю, сейчас обсуждается вопрос о смягчении наказания? Наркоман может проходить по 1-й, 2-й или 3-й части статьи 328 УК, даже если не продавец. Мой приятель, допустим, решил попробовать. Но ему не продадут. Идем вместе, покупаю дозу, отдаю ему. При совместном употреблении нас накрыли. Следствие, допрос. Приятель говорит: мне купил Слава. И Слава, то есть я, получает по максимуму, идет по самой строгой, 3-й части. Я получаю тот же срок, что и дилер, который продает наркотики систематически, в больших количествах, кто сделал на этом бизнес.
Выйдя, продолжил употреблять: я же наркоман! Познакомился с капитаном Яговдиком, когда он только пришел в РУВД молодым инспектором. Но сразу все увидел, понял: мне было плохо, был на ломке. Сказал: «Слава, давай что-то делать». А у меня уже два нарушения. Третье — это очередной срок. Мои родители уже отчаялись, не знали, что делать. Словом, меня вывели на группу «Матери против наркотиков». Познакомили с Ириной из этого движения. У них был пробный пилотный проект с МВД — «Альтернатива наказанию». Можно было отправиться на программу реабилитации. Но я-то был привязан к месту жительства: надзор. Ирина сказала: мы решим этот вопрос с Департаментом исполнения наказаний, надзор переведут на другой адрес. Так и произошло. Яговдик сказал: «Езжай!» Исправительная система сделала свое дело.
Свой путь
— Так я оказался в Мозыре, где пробыл 8 месяцев. Это была христианская программа реабилитации, основанная на слове божьем, на Библии. Была трудотерапия, конечно, и программа ресоциализации. Если человек сидел в тюрьме, его нужно подготовить к другой жизни, вернуть в социум. Чтобы пошел на работу, чтобы — не в последнюю очередь — был готов помогать другим с такой же проблемой.
Колючей проволоки и замков вокруг нет. Ты приехал сам и уйти можешь в любой момент: никто не держит, все добровольно. Но нет искушений, рядом нормальные люди, создана особая атмосфера… Все это нейтрализует прежние склонности. Физиологически я расстался с наркотиками достаточно быстро и легко. Я справился!
Но наркотики — это только вершина айсберга, это следствие. Причина была глубже. Мне пришлось поменять мышление, подход к жизни. Произошла перепрошивка всего сознания. Приехав в реабилитационный центр, я не то что разговаривал матом — я думал матом. Настолько изнутри все было исковеркано. Но я построил себе новый фундамент — с помощью веры и молитвы. Иначе бы не справился.
В конце 2013-го вернулся в Минск. Вектор жизни уже поменялся, но я только продолжал выздоровление. Жить по-прежнему уже не хотел, а как надо — еще не умел. По-прежнему состоял на всевозможных учетах: наркологическом, психиатрическом, милицейском... Понял, что надо быть среди таких же, выздоравливающих, и тех, кто эту стадию уже прошел.
В сущности, это все. Я нашел людей, которых искал. Окончил курсы автомехаников. Поснимался со всех учетов. Чтобы получить медсправку и сдать на права, потребовалось три года. Много? Нормально. Поначалу ты должен 2 раза в месяц являться, чтобы только анализы сдать. Если хоть раз пропустил или к наркологу не пришел, все обнуляется. Правильно, иначе как доказать, что ты излечился. Если наша группа поддержки соберется вместе, нас будет человек 20. Кто-то пришел раньше меня, кто-то имеет свой бизнес. В 2014-м мне предложили работу, которой я занимаюсь и сейчас. Женился. Таких групп сейчас много, как и центров реабилитации. Каждый, кто этого действительно хочет, найдет свой путь.
Я следил за движением «Матери 328», сочувствовал. Гуманизацию и проявление государственного милосердия, конечно, приветствую. Но вот что хочу сказать. Должен сказать. Важно не перегнуть палку. Если я кололся 15 лет, сколько надо времени, чтобы доказать, что перековался? Месяц, два, полгода? Думаю, этого мало. Я не готов, не хочу умничать перед матерями осужденных по 328-й статье. Но хорошо бы спросить мнение матери, которая уже похоронила ребенка. Что лучше: возить передачи сыну, при этом зная, что есть возможность что-то поменять в его жизни, или…? Я-то знаю, что наркоман — это потенциальный самоубийца. Я и сам сказал в инспекции: «Спасибо, что посадили». Знаю это мнение некоторых матерей: мой сын, мол, уже встал на путь исправления. Ты встаешь на путь исправления уже тогда, когда тебе зачитывают обвинение: только меня не сажайте! Но жизнь сложнее. Знаю по себе. С теми, кто сейчас говорит, что все осознал, хотел бы встретиться через 3 — 5 лет. Желаю им, чтобы сдержали слово.
ponomarev@sb.by
