Интервью с актрисой Ириной Мирошниченко

«Я всегда стремилась к независимости и получила ее, но порой сожалею об этом…» — говорит Ирина Мирошниченко. Актриса по-прежнему хороша собой, в профессии успешна, душой молода, характером несгибаема. Даже не верится, что когда-то Ирина Петровна была прикована к постели без каких бы то ни было гарантий на будущее…


— Тот период своей жизни я могу обозначить одним словом — ужас. Что называется, пришла черная полоса. Навалилось все: я рассталась с мужем, попала в автомобильную аварию, а едва оправившись от нее, на долгие месяцы слегла в больницу с дикими болями. Так начался для меня 1980 год…
Я ехала на встречу старого Нового года в компанию, вела машину сама. Остановилась на светофоре, и вдруг — резкий удар сзади, «Волга» в меня врезалась. В результате столкновения у меня сотрясение мозга и смещенный позвонок. Дальше — больница, медленное восстановление. Едва оклемалась, хотя голова продолжала болеть, шея оставалась в корсете, начала сниматься в картине «Вам и не снилось…». Параллельно получила еще два приглашения — в венгерский фильм-сказку «Елена Прекрасная» на роль Елены и на главную роль в отечественную картину «Шляпа». Сценарий очень интересный, съемки в Сочи с Янковским. Казалось, все хорошо. Слетала в Будапешт, начала там роль, помчалась в Сочи на «Шляпу», поселилась в номере люкс, который сама сняла, — хотя стоило это дорого, решила организовать себе комфортные условия. К слову, о тратах: как раз в то время я переехала в другую квартиру, где начала ремонт, да сдуру купила норковую шубу — очень уж была красивая… Короче, денег я повсюду назанимала, решив, что все верну после того, как получу гонорары за съемки в двух фильмах.

Приступаем к работе. Выясняется, что в первой же сцене я должна пройти по пляжу в купальнике… Я в ужасе — холодно же, люди по набережной ходят в куртках и в кожаных пальто, а у меня спина и без того болит после аварии. Но меня успокаивают: ничего, мол, водочкой разотрем. В общем, снимали долго, и продрогла я жутко. Утром встать не могу. А подняться надо — съемки следующих сцен уже запланированы. Повезли к врачу. Мне сделали какую-то жуткую блокаду. Положительного эффекта — ноль, зато отрицательный в полной мере — оказалось, у меня на этот препарат аллергия, я стала задыхаться. Меня потащили к другой врачихе, которая мне прямо в позвоночник, под нервный корешок, воткнула громадную иглу и влила неизвестно что… От немыслимой боли я кричала. Встать со стола уже не смогла, упала. И с этой минуты осталась в таком состоянии — лежащей на одном боку. Двинуться вообще невозможно. Кое-как меня переправили в гостиницу.

Там я слегла основательно. Ноги не ходят, в спине адские боли, нерв вдоль всей ноги стреляет, горит огнем. Держусь только на обезболивающих уколах. Спектакли, съемки, гонорары — все летит в тартарары. Роль мою купировали, стали снимать что-то другое в надежде, что я наконец встану. А я не встаю. Лежу скрюченная, плачу. Кошмар! Прилетела золотая моя мама, царство ей небесное, стала ухаживать за мной, ни на шаг не отходила. В местную больницу ехать я категорически отказалась — пережив предыдущее лечение, боялась, что совсем там доконают. Стала названивать в Москву. Сколько наговорила по межгороду — не сосчитать! Договорилась все-таки. Надо ехать. А как? Встать невозможно, боли адовы. Кое-как  меня дотащили до самолета и положили пластом — пришлось выкупить три сиденья. А я, повторяю, вся в долгах; пыталась избавиться от своей замечательной шубы, но никто ее не брал.

И вот мы с мамочкой приезжаем в Москву, у трапа нас встречает брат мой, Руденька. Он мужчина крупный. Поднял меня — не на руки взял, а как-то приподнял, обхватив под мышками, и так вертикально, навытяжку, бегом потащил по летному полю до скорой помощи. В общем, довезли меня до места. Врачи, обследовав, вынесли вердикт: «Только операция». Представляете, что это такое для меня, которая на сцене играет главные роли, танцует, порхает на каблуках?! Шок. Спасибо маме, не позволила мне впасть в депрессию, все время подбадривала: «Ириша, не сдавайся, держи себя в руках, все будет хорошо, вот увидишь!» И, сама измученная, таскала мне бульон в банке, обернутой в газету, котлетки, другую домашнюю еду, чтобы придать сил. Но я и есть толком не могла. В один из дней мама рассказала, что звонила из Венгрии Аня Берец — моя подруга, работавшая главным редактором на телевидении. Узнав о том, что со мной случилось, она предложила приехать к ним, мол, там меня поднимут на ноги…

Лежу я в ночи на своей деревянной доске на вытяжке, спать не могу; разговорилась с соседкой, которой тоже не спится, поведала ей о предложении из Венгрии, и она сказала: «Ира, если есть такая возможность, уезжай, вдруг и правда поднимут!» А сама она уже полгода лежала на вытяжке, от чего позвоночник расшатался, и теперь ей должны делать операцию, чтобы ­скреплять позвонки. Всю ночь я смотрела на батарею возле кровати, на которой сушились полотенца шести обитательниц нашей палаты, прислушивалась к сопению и храпу своих соседок и к утру решилась. К счастью, виза у меня была.

Маргоша, мой постоянный костюмер во МХАТе, привезла корсет, в котором я играла все свои роли, — жесткий, с осиной талией, стянула его на мне, и… стало чуть легче. Кое-как ухватилась за костыли и, опираясь на них, в своей норковой шубе села в машину скорой помощи. Как долетела до Будапешта, не помню. А там прямо в самолет вошла сияющая Анечка с милым мужчиной, прилично говорившим по-русски — когда-то учился в московском меде. Он постучал молоточком по моей ноге, раза три повторил: «Немье», что по-венгерски значит «нехорошо», и меня на каталке повезли в клинику. Там поселили в 25-метровой палате с двумя окнами, а в ней и ванна с поручнями, и обеденный стол, и диванчик кожаный, и телефон. И я там одна. Фантастика! Но вскоре открылась и оборотная сторона ситуации. Мучаясь от боли в полном одиночестве, я постоянно вспоминала своих палатных соседушек, с которыми могла и поплакать, и поговорить. А тут спасали только телефонные разговоры с мамой и папой.

Долгое время я там провела: снег за окном сменился на дождь, и на де­ревьях начали набухать почки. Постепенно безумные боли мне сняли, я ­начала подниматься, в своем же корсете, на ­костылях, стала ездить на съемки «Елены Прекрасной». В кадре, отложив их, играла сцены, стоя на одной ноге, где-то умудрялась даже пританцовывать… А вот готовый фильм потом так и не увидела. Все мечтаю посмотреть, чтобы вернуться в тот злополучный 1981 год, заново все пережить и порадоваться тому, что абсолютно чужие, но добрейшие люди и мои друзья спасли меня, помогли восстановиться без операции, встать и вернуться к нормальной жизни. И все абсолютно бесплатно.


— Ирина Петровна, даже во времена тотального дефицита вы были стильны, элегантны. Откуда в вас эта европейская женственность?

— Прежде всего от мамы. Она была актрисой Москонцерта, и я всегда считала, что она во всем лучше меня: красивее, талантливее, грациознее. Просто в силу обстоятельств не смогла реализовать все таланты. Матушка всегда была в порядке. Стройная, с потрясающей фигурой, с вьющимися, слегка надушенными волосами, она в любое время суток была прекрасно одета и одним только обликом своим убеждала нас, детей, в необходимости быть красивыми, вести себя достойно. Брат мой всю жизнь работал шофером в редакции газеты «Известия», но дома мы никогда не слышали от него ни грубого слова, ни нецензурной брани. Мама очень хотела, чтобы я выучила французский язык; мечтала, что когда-нибудь я поеду в Париж. Непременно хотела дать мне музыкальное образование. В шесть лет отдала в школу при Гнесинском училище, но увы, проучилась я там недолго. Пожалели меня, забрали — слишком уж слаба я была, сил не хватало держать скрипочку.

Жили мы в крошечной девятиметровой комнатке. Брат мой, Рудольф, — от первого маминого мужа, которого не стало в годы репрессий. Наверное, мама считалась женой врага народа. Но мой папа так ее полюбил, что женился практически сразу после знакомства. Отец был изумительным человеком, невероятного такта. Брата моего обожал, и любовь у них была взаимная. Когда в 1984 году мы папу хоронили, Рудик — большой, взрослый мужчина — плакал, все повторяя: «Батя, батя…» Папа был административным работником. А раньше — сначала комсомольским вождем, потом партийным, войну прошел политруком от начала до конца. Вернулся с фронта с туберкулезом, практически приговоренный. Но великий хирург Богуш сделал сложнейшую операцию — удалил легкое и тем самым подарил папе жизнь… Болезнь эта жестокая, коварная, и все мы ей переболели. Я — в 1957 году. Сначала полтора месяца лежала в больнице, потом шесть месяцев долечивалась в туберкулезном санатории. Только после этого папе, уже как инвалиду Великой ­Отечественной войны, дали две большие комнаты на Ленинском проспекте.

На мой взгляд, родители жили идеально, любили друг друга, в семье никогда не было ни ссор, ни повышенных тонов. Но однажды… Я собиралась в пионерлагерь и услышала, как мама сказала папе: «Разойдусь я с тобой, Петя». Наутро они меня проводили. Неделю я рыдала, повторяя про себя эту кошмарную фразу. Когда в родительский день мама приехала, я кинулась к ней: «Неужели ты оставишь папу?!» И в слезы. Она так растерялась, забормотала: «Нет, не обращай внимания, это я просто так, сгоряча сболтнула…» С той поры ни разу я не почувствовала того, что они не хотели быть вместе. Ради меня сохраняли свой брак и развелись только после того, как я вышла замуж.

— Как быстро вы выпорхнули из родительского гнезда?

— В 19 лет, я тогда училась в Школе-студии МХАТ. А до института занималась в театральной студии, которой руководили прекрасный актер и режиссер Владимир Андреев, будущий создатель и ведущий программы «Что? Где? Когда?» режиссер Владимир Ворошилов и на тот момент уже известный драматург Михаил Шатров. Я была девушкой серьезной, училась увлеченно, хотела достичь в жизни чего-то значительного,  а потому об амурных делах даже не думала. Ни времени на это, ни желания не было. Соответственно и первой юношеской любви не случилось, ну не произошла та встреча, которая взорвала бы мое сердце, перевернув душу и жизнь. Бог миловал. (Помолчав.) А может, на­оборот… Как бы то ни было, факт остается фактом: моя личная жизнь началась не со страстных романтических порывов, а с серьезных, вдумчивых отношений с замечательным мужчиной.

Как-то, когда я уже была студенткой, Михаил Филиппович Шатров вдруг пригласил меня в театр на ­премьеру, потом еще раз. Потихонечку между нами завязались дружеские отношения. Он стал вводить меня в мир писателей, знакомил с великими, интереснейшими людьми, развивал, причем все это было очень деликатно, без приставаний, без двусмысленных намеков. Много рассказывал о жизни, о людях, о своей, как оказалось, совсем нелегкой судьбе — ему пришлось пережить репрессии всех членов семьи. Пока его мама находилась в ссылке, Миша — писатель, племянник знаменитого Самуила Маршака — специально пошел учиться в строительный институт, поскольку там выдавали форму, что позволяло экономить на покупке одежды, и платили хорошую стипендию — ее он отсылал матери. Уникальный сын… В общем, пошла я за Михаила замуж вполне осознанно, зная, что это очень порядочный, умный и интересный человек. Которому я невероятно благодарна за 10 лет счастливой и творческой жизни… Четыре года назад его не стало, но, может быть, там, на небесах, он каким-то образом почувствует, что я вспоминаю его только самыми добрыми словами.
 
— Впоследствии вы дважды пытались построить семью — с режиссером Витаутасом Жалакявичюсом и актером Игорем Васильевым…

— Да, но я прошу избежать обсуждения этих замужеств. Одно могу сказать: судьба подарила мне встречи с прекрасными мужчинами, которые очень красиво за мной ухаживали, с которыми нас связывали глубокие чувства, но совместная жизнь с ними у меня, к сожалению, не сложилась…

— Чего нельзя сказать о творческих отношениях с мужчинами-режиссерами?

— Без сомнения. Мне посчастливилось работать с Тарковским, Кончаловским, Губенко, Квинихидзе, Бортко, Масленниковым, Табаковым… Сильнейшие личности. А ярчайший Олег Николаевич Ефремов, реформатор театра?! Я работала с ним долго, играла во многих его спектаклях. Мы часто спорили, порой я никак не могла выполнить то, что он хочет. Но… Удивительная штука: вот уже больше ста раз я сыграла очень теплый, живой, смешной итальянский спектакль «Немного нежности» с изумительными партнерами: Славой Любшиным, Олей Яковлевой, Владимиром Красновым, Раечкой Максимовой — и все равно ловлю себя на мысли: «А что бы сказал Ефремов, как бы он попросил сыграть это?» То же самое и в новом, моем любимом спектакле «Моя дорогая Матильда». Постоянно замечаю, что обращаюсь к манере и стилю Ефремова, к его методу актерского проживания.

А Кончаловский, в фильмах которого мне посчастливилось сняться! Помню, прежде чем начать снимать «Дядю Ваню», он заставил нас посмотреть все фильмы Бергмана — хотел, чтобы его манеру, стилистику мы смогли воплотить на экране в Чехове. Я как губка впитывала все, что он говорил, смотрела, завороженная, во все глаза. Не напрасно. В результате, как мне кажется, создался шедевр на все времена, для всех народов. После того как картина вышла на экраны, я, простите, начала мечтать о том, что буду сниматься по всему миру. А почему нет? 1970-е годы, уже чуть-чуть сдвинулся с места железный занавес, мы открывали мир для себя, он узнавал нас. Фильмы с моим участием стали побеждать на международных кинофестивалях, мне посыпались предложения о съемках с киностудий разных стран.

— И?

— Допустим, звонит мне итальянский продюсер, предлагает сыграть главную роль вместе с Марчелло Мастроянни, рассказывает по телефону сюжет потрясающего сценария. Я прыгаю от восторга, но что я могу ответить, кроме того, чтобы он обратился в Госкино. Какой уж ответ был получен, не знаю, но мне звонков больше не поступало.

— Ужасно!

— (Задумчиво.) А я не могу так сказать. Ни о чем не жалею. А нашла бы я за рубежом то, что нашла здесь? Не факт. Безусловно, моя жизнь сложилась бы по-другому, но лучше ли? Неизвестно. Зато в моей стране я осталась актрисой нужной и для многих любимой, мне довелось переиграть огромное количество ролей и в кино, и в театре; со МХАТом, где долгие годы я вела репертуар, ездила на гастроли. А это, знаете ли, дорогого стоит.

— Ну, а мечта вашей мамы — покорение Парижа — исполнилась?

— Представьте, да. Первая моя поездка в этот город-мечту была с фильмом Витаутаса Жалакявичюса «Это сладкое слово — свобода!». На 8-м Московском кинофестивале в 1973 году картина получила первый приз, и ее тут же закупили все страны мира. В Париже готовился масштабный показ, на премьеру собиралась вся элита Франции. Из актеров в составе делегации от СССР послали двоих: меня и Адомайтиса. Поселили нас в замечательном отеле, на вечер назначен прием в посольстве, до него есть несколько часов. Я говорю: «Регис, пойдем погуляем?» Он — интеллигентный, задумчивый литовец — как-то неопределенно протягивает: «Ну, хорошо…» Не поймешь — то ли согласился, то ли сомневается. Все-таки пошли. Выходим на Елисейские Поля, и тут Регимантас говорит: «Ирина, я ухожу, еду к друзьям-литовцам». Я перепугалась: «А как же я, что мне делать?!» Он невозмутимо отвечает: «По-моему, никаких проблем нет, язык ты знаешь…» Вежливо улыбается и исчезает. Я стою у Триумфальной арки. Одна в Париже. В сумочке несколько франков и советский паспорт. Огляделась и… заплакала. От счастья.

Но куда же мне деваться, как себя вести, что делать? Это сейчас все чувствуют себя людьми мира, а тогда я понимала только одно: я представляю Советскую страну, на мне большой груз ответственности, и, конечно же, как и все мы, была запугана возможными провокациями. Зашла в первое же кафе и села за столик, расположенный в застекленной нише окна-витрины. Помню, будто это было вчера. Заказала чашечку кофе, крем-карамель и бутылочку кока-колы. У нас же ничего такого не было. Сижу, блаженствую, вдыхаю этот потрясающий смешанный запах кофе, сигарет и сладостей, смотрю за проходящими мимо людьми. Все интересно: как они одеты, как ведут себя, как общаются. Все внове. И они на меня посматривают. Начинает темнеть, а я все сижу — одна, за выпуклым стеклом, подсвеченная лампами. Вся из себя такая сияющая и ­восторженная. Наконец до меня доходит, что уже неприлично столько времени занимать это козырное место. С сожалением вышла. Иду по улице, вокруг витрины. От увиденной красоты глаза врозь: какие платья, обувь, сумки! Вдруг замечаю: то с одной стороны мне кто-то что-то говорит, то с другой. Я всех гордо отфутболиваю. И на всякий случай сумочку держу покрепче.

Наконец пришла в отель, быстренько привела себя в порядок и отправилась в посольство. Там наш сопровож­дающий спрашивает: «Ну и как вам Париж?» Я поделилась своими восторгами, но и выразила недоумение: «Не понимаю я здешних мужчин. Почему они так странно себя ведут? Подходят, заговаривают, кокетничают…» Оказалось, что в то время был так называемый час болтовни, когда у французов принято общаться, вот люди и предлагали мне поболтать. Ой, как же я смеялась. Ну и огорчилась, конечно, от того, что не знала о такой традиции.

Потом была потрясающая премьера. Я вышла на сцену — с черными волосами, в очень красивом платье вишневого цвета, меня представлял импозантный мужчина — солидный, в бабочке. Он объявил публике, что сегодня у них в гостях знаменитая актриса из Советского Союза Ирэн и… запнулся. «Мире… Миру… Миро…» — никак не может произнести мою длинную фамилию. Зал захихикал, и он решил остановиться на одном варианте: «Ирэн Миро». Прозвучало красиво, все захлопали. Когда мне дали микрофон, я сказала (не напрасно все-таки учила французский!): «Мне очень приятно, что моя фамилия каким-то образом соединилась с фамилией великого художника Жоана Миро. Но я не Ирина Миро, а Ирина Мирошниченко. Понимаю, фамилия сложная, но надеюсь, когда я приеду к вам в следующий раз, вы будете ее знать!» Как я могла это придумать, не представляю, но зрители были в восторге. И, самое удивительное, получилось, что я как в воду глядела. Когда я приехала в Париж со спектаклем МХАТа «Дядя Ваня», который каждый раз проходил под овации зала, мою фамилию всюду выговаривали уже легко. И ударение ставили там, где нужно. Как же я радовалась!

— Интересно, а сейчас для вас так же важно зрительское признание или это стало чем-то обыденным?

— Для кого-то из моих коллег, может, и так, но только не для меня. Вы не представляете, как мне это важно. Знаете, вообще-то я к себе отношусь достаточно скромно, скорее даже жестко. Желания восторгаться собой, восхвалять никогда не возникало. Чья-то похвала всегда была мне невероятно приятна. Раньше хвалили родители, близкие, но их, к сожалению, уже нет. От коллег одобрение особенно ценно. Поэтому и регалиями своими — званиями, наградами — я очень дорожу.

Вот, допустим, этим летом я впервые в жизни оказалась в Геленджике, где проходил международный фестиваль юмора и эстрады «Москва — Транзит — Геленджик». И в его рамках были заложены четыре звезды — в этом маленьком городе, оказывается, есть «Аллея звезд»! Первую заложили в честь Иосифа Давыдовича Кобзона, творческим и личностным талантом которого я восторгаюсь. Вторую посвятили драматургу и сценаристу Аркадию Инину, с которым мы давно дружим. Третьей звезды совершенно заслуженно был удостоен президент этого фестиваля, продюсер Миша Ашумов, очень уважаемый человек. А обладательницей еще одной звезды стала я. Причем меня признали не только как актрису кино и театра, но и как эстрадного исполнителя, что было особенно дорого, поскольку эстрадой я все-таки занимаюсь не всю жизнь, а лишь часть. И хотя срок довольно значительный, почти 20 лет, но все равно на эстраде я всегда себя ощущаю достаточно робко. (С улыбкой.) Покидая эту прелестную «Аллею», я сказала своей звезде, окруженной такими прекрасными мужчинами: «Веди себя прилично, моя дорогая!»

А вот другой эпизод, о котором мне хотелось бы рассказать. Я под огромным впечатлением от 1 сентября этого года. Меня пригласили в школу поприветствовать ребят на торжественной линейке. День был дождливый, пасмурный. Огромная площадка заполнена школьниками, все нарядные, с цветами, с бантами, старшеклассники выводят под торжественную музыку первоклашек, они становятся каре, и начинается торжественная часть. Я что-то говорю соответствующее моменту, а потом пою песню «Коренная москвичка». Когда закончила, вижу, ко мне бежит маленький мальчик с букетом — наверное, кто-то из старших подтолкнул его. Передает он мне эти цветы и вдруг… все первоклашки рванули ко мне с букетами. Как птенцы летели, глаза открытые, лица сияющие. Маленькие, мне по пояс, это было что-то невероятное. Боже, я не знала, что делать! С одной стороны, радостно, такого счастья я давно не испытывала, но с другой-то… С ужасом думаю: «Какой кошмар, ведь эти букеты предназначены для учителей, родители их покупали». Понимая всю несправедливость ситуации, я кричу: «Нет, милые мои, не мне, отдайте цветы своим педагогам!» Бесполезно… Учителя смеются. Говорю им: «Я ничего не возьму» — и тихонько начинаю уходить. Директор просит взять хотя бы один букетик. Я беру и, помахав им на прощание, совершенно счастливая, направляюсь к машине. Вдруг сзади подбегает высокий молодой мужчина с огромным букетом роз. Я замахала руками: «Нет, ни в коем случае, я же сказала: это все учителям!» А он с улыбкой в ответ: «Ирина Петровна, так я и есть учитель. Физкультуру преподаю. Просто я ваш поклонник и хочу лично выразить вам свой восторг и уважение». Ну, тут уж я совсем растаяла.

Нет, не стану лукавить, конечно же, отношение людей, их мнение мне действительно очень дорого. Вот я веду блог, и у меня есть подписчики, люди, которым хочется со мной общаться. И ничего ценнее такого чисто человеческого, душевного отношения для меня нет.

— В вашем актерском цехе, наверное, не часто встречается душевность. Говоря о заку­лисье, многие рассказывают об актерских дрязгах, плохих отношениях, зависти…

— Да, случается и такое, есть в нашей профессии моменты тщеславия, эгоизма, она действительно может провоцировать в людях некую ущербность, склонять к проявлению каких-то низменных черт характера. И все-таки я хочу разбить стереотип о вражде, зависти и злости среди актеров.

Вот расскажу о такой ситуации. Спектакль «Чайка» идет в МХТ много лет, я играю Аркадину. Вдруг заболеваю — серьезно, надолго, попадаю в больницу. Спектакль несколько раз отменяют. Я понимаю, что это неправильно, так не должно быть, нужно найти другую актрису. Но Табаков — великий артист, режиссер и педагог, суперпорядочный человек, для которого дружба, человеческие отношения не пустые слова, — никого не вводит, а просто ждет, пока я вылечусь. Вылечилась, играю. А через некоторое время вдруг узнаю, что эту роль тихо репетирует Женя Добровольская и, разумеется, хочет ее сыграть. Женя изумительная актриса, блестяще играла Машу, до этого Нину Заречную, и она знает этот спектакль как никто. И я прекрасно понимаю, насколько интересно ей попробовать себя в другой, возрастной роли. Наконец ее официально назначают. Олег Павлович сообщает мне о том, что следующий спектакль будет играть она. Если скажу, что от этой новости в моем сердце поселилась радость, — солгу. Наоборот, такая щемящая грусть охватила — словами не передать. И горечь. Ощущение, что расстаюсь с кем-то очень близким. И осознание, что наступил некий слом, мол, пора уже, наверное, отходить в сторону… Но дальше стала рассуж­дать. «Стоп, — сказала себе, — ты же не расстаешься с ролью! Будешь так же играть, просто не каждый спектакль. Ну а значит, ничего страшного не про­изошло…» Поговорила так с собой, и печаль моя испарилась.

И вот наступил день премьерного спектакля Жени. Так совпало, что совсем недавно у нее родилась долгожданная дочка. А у меня дома было одно замечательное колечко — когда-то вручили за лучшее исполнение какой-то роли. Очень красивое, золотое, с белым топазом и бриллиантиками. Ни разу я его не надевала — в тот период располнела, и оно мне на палец вообще не налезало. Так и лежало в коробочке… И вот я прихожу на «Чайку», где играет Женя, и вручаю ей это кольцо. Она надевает на палец, и оно оказывается по размеру идеально, прямо тютелька в тютельку. У Евгении большие голубые глаза, и вы не представляете, как они распахнулись, засияли, как ей было приятно. А я сказала: «Женечка, это тебе с рождением девочки! И с рождением роли! Пусть оно будет приносить тебе счастье, удачу. Знаешь, самое ценное в жизни — человеческие отношения, все остальное вторично». И мы, две актрисы — разных возрастов, разных судеб — как мне кажется, поняли друг друга и, надеюсь, навсегда остались друзьями.

Мне хотелось бы, чтобы люди, как бы жизнь их ни сталкивала, могли подняться над ситуацией и посмотреть на нее другими глазами. Я этому давно научилась, и в этом мне очень помогла вера.

— А как вы считаете, человек сам режиссер своей жизни?

— Думаю, все в Божьей власти. От человека, от его энергии, энтузиазма, возможностей и желаний, конечно же, многое зависит, но воистину мы предполагаем, а Бог располагает. Раньше я всегда жила с ощущением, что жизнь бесконечна, но постепенно пришло оглушительное понимание конечности пребывания на этой земле, и это создало какую-то внутреннюю панику и несогласие. Вот говорю и сама над собой подсмеиваюсь — глупо же не соглашаться с устройством мира. Но… Все равно легче жить с ощущением «все впереди, все еще успею». Оно дает потрясающую энергию бега жизни, молодости души, иллюзию того, что ты все та же и все тебе откроется вновь… Хотя, конечно же, это не так. Теперь уже нет той сумасшедшей гонки, которая была прежде, замедлился ритм жизни, работы, чаще размышляю, анализирую — что правильно сделано, что неправильно — и, самое главное, думаю о том, что делать дальше. Знаете, как просыпаюсь, сразу начинаю мечтать. До сих пор. И всегда так было. Почему-то мне кажется, что, пока мечтаешь, можно двигаться вперед, творить, наивно надеясь, что мечты сбудутся. И в этой искренней наивности, быть может, и есть особенность творческого человека, он просто не способен жить без фантазий, без надежды.


— О чем же мечтаете, секрет?

— Нет. Мечтаю о том, что снова сделаю концертную программу; о новой роли, которую мне, возможно, дадут в ­моем театре, и я буду к ней готова; об еще одном стихотворном концерте; о записи новых песен; о поездке на какой-нибудь кинофестиваль, где меня ждут зрители, да много еще о чем…

— Ваши прежние мечты все исполнились?

— Ну что вы, конечно, нет. Возможно, я неправильно построила свою личную жизнь. Всегда стремилась к независимости и в итоге получила ее, но порой сожалею об этом. Часто думаю: «Может, неверно все сделала, может, по-другому надо было?» Увы, изменить что-либо я не властна, но точно знаю одно: все мои устремления были, как мне кажется, чисты и честны. И в этом нахожу себе в какой-то мере объяснение. Жизнь ведь это постоянный выбор. Я всегда прежде всего выбирала то, что нужно для дела, которому посвятила всю себя. Мне казалось, что именно в этом миссия, с которой я рождена на этот свет. Сколько раз потом думала: «Но почему же нельзя было совместить как-то, чтобы и это было, и то?» (После паузы.) Ну, значит, по каким-то причинам нельзя. Не суждено… А другие сумели. И в профессии многого достичь смогли, и потрясающую семью создать. Наверное, просто судьба им предначертана другая, в каком-то смысле счастливее моей — не знаю… Часто задумываюсь об этом.

— Ирина Петровна, вы абсолютно современный человек: водите машину, пишете книги, записываете музыку, в комнате у вас мониторы, компьютеры, динамики, звуконосители, да еще в Интернете блоги ведете… Это благодаря чему у вас так получается?

— Не знаю даже. Хотя нет. Мамуля в детстве всегда подшучивала: «Ну что ты крутишься все время, будто у тебя шило в одном месте». Наверное, вот с этим самым «шилом» так и живу — все время что-то делаю, чем-то загружаю себя, стараюсь двигаться вперед. Так жить как-то радостнее, совершенно не чувствуется возраст. Вернее, так: начинаю его ощущать, только когда болею. А если не принимать хвори во внимание, то мне по-прежнему все интересно! Разумеется, многого из того, что делают сегодняшние молодые люди, я делать не могу, но так хочется их понять! И что-то попробовать — а вдруг и у меня получится? Вот еду в машине по ночной Москве, смотрю на гуляющие толпы людей, сияющие огни, несущиеся машины и думаю: «Какое же это счастье — жить!» Помню, мамочка как-то обронила: «Ой, как хочется пожить еще, посмотреть, что будет дальше!» А действительно, так интересно: что будет дальше?

Ирина Мирошниченко

Родилась: 24 июля 1942 года в Барнауле

Образование: окончила Школу-студию МХАТ

Карьера: с 1965 года — актриса МХАТа. Сыграла в спектаклях: «Вишневый сад», «Три сестры», «Соло для часов с боем», «Чайка», «Идеальный муж», «Иванов», «Шестое июля», «Старый Новый год», «Немного нежности», «Моя дорогая Матильда» и др. Снялась в фильмах: «Я шагаю по Москве», «Их знали только в лицо», «Андрей Рублев», «Дядя Ваня», «Вам и не снилось…», «Профессия — следователь», «Пришел солдат с фронта», «Ошибка резидента», «Тайны мадам Вонг» и др. Артистка эстрады, певица. Автор книги «Расскажу…»