В молодости у Валерия Шария были шикарные «мулявинские» усы, а потому на фотографиях своего олимпийского триумфа–1976 он поразительно похож на руководителя безумно популярного в те времена ВИА «Песняры». Кажется, бросит сейчас штангу, разгладит усищи да затянет красивую песню.
О молодости олимпийский чемпион Монреаля вспоминает охотно и главным сюрпризом жизни называет внезапно подступившую старость. Впрочем, говорит об этом Валерий Петрович со свойственным ему бронебойным оптимизмом и сопровождает эту философскую сентенцию громогласным смехом, от которого в тренировочном зале Шария, будто поддерживая хозяина в его залихватском настроении, ходуном заходили все грифы и тяжелые блины на них. В свои 66 с хвостиком он бодр, крепок и по–прежнему не мыслит себя без активного спорта. С утра я застал его за довольно странным занятием: Валерий Петрович самозабвенно стрелял из спортивного лука по прикрепленной на дальней стене мишени.
— И что, попадаете?
— А то!
Валерий Шарий — спортсмен уникальный и человек удивительный. Это словно про него придумали: будьте проще — и к вам потянутся люди. Природа наградила его богатырской силой, но спортивная судьба при этом, будто компенсируя такую чрезмерную природную щедрость, безжалостно отрезала от пирога возможных свершений и громких побед едва ли не половину. Он с треском провалил свою первую Олимпиаду, «занулив» все три попытки в жиме на помосте Мюнхена–1972. Это было вдвойне обидно, учитывая, что до Шария точно так же прошелся по нулям его главный соперник и друг Борис Павлов, тем самым, казалось, освободив для партнера по сборной прямой путь в чемпионы. Мог и был готов Валерий Шарий добавить себе олимпийского веса и в Москве. Но на Игры–1980 вообще не попал — скандалов и интриг в сборной СССР по тяжелой атлетике хватало во все времена...
И вот мы сидим в тесной каморке его тяжелоатлетической школы и вспоминаем, поделив нашу беседу, как и полагается для штангистов, на три части: рывок, толчок и сумму. А начинаем, конечно, с трагических перипетий Мюнхена.
Рывок
— Там не только мы с Борей, там многие наши засыпались. Павлов передо мной выступал. Три раза выходил на 167 и все мимо. А я, дебютант таких соревнований, стоял и смотрел на его потуги во все глаза. До сих пор не могу понять, зачем тренеры меня тогда на помост выгнали за этим всем наблюдать? Это наложило свой отпечаток. Возможно, именно в тот момент я и перегорел. Хотя у неудачи много факторов. После второй неудачной попытки — поплыл. В голове вата, в глазах — туман. Сдался. А никто из наставников не подсказал и не смог успокоить. Плюс — фон усталости, на тренировках себя не жалел, по 20–30 тонн за занятия перетаскивал. Я сегодня в свои рабочие дневники когда заглядываю, от ужаса вою — дурак дураком был. Таскал металл абы таскать, а смысла в этом было мало. Ну а главная, пожалуй, причина — неровный помост. Я штангу жму, а меня вместе с ней назад сносит. И на месте не устоять, как ни пытайся. Я не мог понять: почему? Только потом, спустя 40 лет, Давиду Ригерту, еще одному моему приятелю из сборной, который тоже в Мюнхене погорел, чудак какой–то, солдат, который помост тот собирал, рассказал, что он кривой был. Скос в 7 сантиметров! Вот назад всех и тянуло. Васька Алексеев уж до чего устойчивый парень, и тот, когда штангу на грудь брал, — кульбит назад сделал. Он никогда в жизни, ни до ни после этого, на жопу не падал. А тут — кубарем скатился.
— Сильно переживали?
— Конечно, переживал. После этого и 1973–й, и 1974–й совершенно пустыми были. Не мог себя найти ни в спорте, ни в жизни. Ерунда, бордель в голове. Это можно назвать глубокой депрессией. Психологически очень плохой был.
— А ваш друг Павлов?
— Боря не был моим другом в тонком понимании этого слова. Но мы, безусловно, общались, хотя и были конкурентами–соперниками. Выпивать он любил крепко, это его и сгубило. Уже на том свете.
— Правду, говорят, что у тяжелоатлетов есть такая профессиональная болезнь — неукротимая тяга к выпивке.
— Есть такое дело. Но не только у штангистов, эта тяга есть и в любом другом виде спорта. Это болезнь.
— Нужна разрядка?
— Многие думают, что это помогает расслабиться, разгрузить мозг. Но на самом деле — ничуть. Еще хуже становится. По себе знаю. После Мюнхена у меня был период, когда слегка увлекся этим делом. Что интересно, выпивал вместе со своим тренером — Павлом Зубрилиным. Такая вот своеобразная терапия. На проспекте раньше ресторан был, «Неман» назывался, туда и ходили. За мой счет, правда. Я не жался, с деньгами легко расстаюсь. Приходили, брали соляночку мясную, второе заказывали. И водочку. Или коньяк. Выпивали, разговаривали. Переживал я сильно. Хотел мировые рекорды установить, а вернулся ни с чем.
— Василий Алексеев в той сборной главным авторитетом был?
— Да, но ребята его недолюбливали. Характер довольно паршивый, заносчивый был. Со мной он нормально общался, белорусов уважал, а вот с остальными задирался. В 1975 году, помню, когда я выиграл на чемпионате мира, поехали мы в Канаду. Идем вчетвером по улице: я, Алексеев, Ригерт и Петя Король. Я говорю Алексееву: «Слушай, Василий Иванович, если ты будешь на нас наезжать, я потяжелею до 115 килограммов, перейду в супертяжи и тебя обыграю!» Он глянул косо, кулак мне к носу подносит и рычит: «Я тебе наберу!» Но это лишь отчасти юмор. Сила во мне была дурная, страшная сила, и я это чувствовал. По сей день жалею, что после победной Олимпиады в 1976 году хоть и перебрался в более тяжелую категорию, но продолжал гонять вес. Если бы набрал тогда соточку, то я был бы танк! Во мне сейчас — 108 килограммов. И как видишь — ничего лишнего. Больше массы — больше силы. И штанга тогда легче становится, другая. По 15 — 20 кило в каждом движении добавил бы. А это значит — 430 в сумме! Даже сегодня такие цифры — результат гроссмейстерский, рекорд мира Андрюши Арямнова — 436! Так то ж через сколько лет!
— Арямнов похож на вас в своей природной силе?
— Андрюшка — талантливый парень, мышцы у него очень хорошие — взрывные! Лучше чем у меня, у меня — валовая сила. Зато в тяге и наклоне он слабее даже сейчас. Но ноги у него крепкие.
— Скажите, а как вы умудрились мимо московской Олимпиады пролететь?
— Это долгая история. С чего начать?
— Давайте с начала.
— С Давидом Ригертом мы были приятели. Он меня уважал, я его. Выпивали с ним даже. В баньке сидишь, переглянешься: ну что, по сто? Примешь немножко, хорошо. Но как–то погорели по глупости. В 1977 году были на сборе в Цахкадзоре. Поработали на славу, как положено, возвращаемся домой. Сидим в Ереване в аэропорту. Времени до отлета много, зашли в буфет. Третьим с нами — друг Ригерта, врач Панин. Посидели немножко и вышли на улицу освежиться. Идем, никого не трогаем, как вдруг прямо перед носом доктора проскочил «Москвич». Кто кому там должен был дорогу уступить, я уж не помню, но Панин этот, недолго думая, размахнулся и кулаком по крылу машины — бац! Водитель выскочил с монтировкой. Завязалась драка. Шум, гам — чуть отбились. Ситуацию замяли, но стресс остался. Ребята говорят, пойдем, мол, допьем, там еще осталось. А я уже пьяненький, думаю, чтоб не развезло, улетать–то еще часа через два. В общем, нагрузились мы тогда прилично. Но долетели, все в порядке, без эксцессов. Я по жизни не драчун, а когда выпью, вообще тихий. С каждой рюмкой только добрее и добрее становлюсь. Но тренер, не главный, а другой — который едва ли не в первый раз с нами вообще на сбор летал, взял да и настучал в Москве кому надо. В Госкомспорт. И нас с Ригертом решением сверху дисквалифицировали на год! Союз я еще успел выиграть в Ростове, но на «мир» поехал уже Гена Бессонов. И победил. Постепенно меня стали из команды выпихивать. Спортсмен за 30 в те времена старым считался, вот я и попал под эту «пенсионную» программу. Хотя Бессонов меня ни разу в жизни не победил. А за 20 дней до Игр объявили, что на Олимпиаде я выступать не буду. На зарядке, прямо во время построения назвали состав, в котором фамилии Шарий не было. Султан Рахманов, мой друг, возмутился: «А чего вы Шария не берете?», а ему в ответ: «Это не ваш вопрос». Все заткнулись и молчали. Капитан команды Алексеев тоже. Потому что всем чужие проблемы были до голубой звезды. Каждый был сам за себя.
— И кто вместо вас поехал?
— Ригерт, вот — трагичная судьба! Ему пришлось 9 кэгэ гонять и как итог — прошелся на Олимпиаде по нулям. Вот и получается, что вместо трех олимпийских наград сегодня я имею лишь одну. Спортсмены в СССР были пушечным мясом и разменной монетой. Мы работали на износ, нас гоняли по всем возможным стартам, а потом просто выбрасывали, как мусор. 11 лет я жил под током, форму не терял ни на день — постоянное напряжение! Это тяжело. Очень тяжело. Были, правда, в сборной люди, которые приезжали на сбор совершенно разобранными, но за 20 дней умудрялись набирать кондиции. Понятно, что без специальных средств тут не обходилось. Но про анаболики я так скажу: печень моя мне всегда была дороже.
— Слушаю вас, и все больше в вашей судьбе переплетений с жизнью Арямнова нахожу. Та же одаренность, дисквалификация и вместо трех железных золотых олимпийских медалей — одна. Пока Андрей идет именно по этому графику.
— В принципе — да, похожие судьбы. Дай бог, чтобы в 2016–м в Рио–де–Жанейро у Андрея все получилось, потому что пока свои способности он не реализовал и наполовину. Арямнов — хороший пацан, а ошибки, они у всех бывают. Молодость на то и дана...
Толчок
— Когда–то я мечтал, что сын Алешка будет футболистом. Но он стал штангистом. Его в большой теннис звали, но он выбрал штангу. Как папа. Выступал в тяжах, 162 рвал, 200 толкал. Женился, моей внучке уже 13, легкой атлетикой занимается. А Леша в БГУФКе на специализации «Тяжелая атлетика» преподает. Так что у нас, можно сказать, семейный подряд.
— Говорят, вы в молодости очень неплохо играли в футбол. Это правда?
— Да играл за команду минского завода сантехдеталей. Я там три года работал — с 1963–го по 1966–й. Уголки такие, знаешь, металлические, длинные? Метров десять длиной. Мы их с улицы в цех таскали и там рубили. Делали флянцы для воздуховодов: круглые, квадратные. Пахал я там как лошадь — обычная трудовая смена, с полдевятого до четырех. С 16 лет на заводе. Была там команда, играл нападающим. Я вообще в футболе хорош был. Все смотрели на меня и понять не могли: как это штангист так здорово играет? С двух ног так бил, что сетка рвалась — колотушки у меня были что надо. А если кто на пути, я его плечом легонько — раз и ушел парень в сторону. И баскетболистов крутил–ломал, чтобы на пути не стояли. Маленький я был, но очень сильный. И злой как черт. Ненавидел всех, кто выше ростом. Сейчас уже успокоился, а раньше злости во мне целый мешок был. Такой характер. Проигрывать не любил и не умел. Аж бесился весь! Особенно когда на тренировке вес не поддавался. Меня аж выкручивало всего изнутри. Лучше было ко мне в такой момент не подходить, все прятались по углам от греха подальше.
— Вы ведь без отца росли?
— Он нас бросил, когда мне шесть лет было.
— Просто взял и ушел?
— В Сибирь уехал. На заработки. Золото мыл. Там второй раз женился. Сын у него родился. Тоже Валерием назвал. Но он и эту семью бросил. Вернулся в Минск и снова женился. Третий сын родился. И что ты думаешь — опять Валерий! Всех своих сыновей отец почему–то Валериями назвал. Я его не помню совсем, фотография только есть. Симпатичный, кстати, мужик, я на него совсем не похож, больше по маме пошел.
— Зато дед, заменивший вам батю, лихой мужик был: бывший буденовец, ветеран гражданской и Великой Отечественной войн.
— Ох, и лупил он меня! Больше за учебу, я был из тех мальчишек, про которых говорят: двойки, тройки и колы — все приятели мои. И работать заставлял. Я гулять хотел: футбол, лапта, а он — иди огород поливай. Правда, рубль давал. На кино.
— Вы как вообще к штанге–то прикипели?
— В клубе, в Червене смотрел кино. Совсем ребенок еще был. Там — новости. Ну как обычно это было: кто больше дал стране угля, о наших героических свершениях и самой прогрессивной системе в мире. И вот смотрю, а там — двукратный олимпийский чемпион Аркадий Воробьев поднимает красивую блестящую штангу. Да так изящно! С того дня штанга эта мне стала сниться, я ею бредил. И вот однажды пошел на свалку — через поле. Нашел там две вагонетки и приволок их домой. Нанизал дубовую палку. У нас баня была у речки, а на берегу — небольшой помост. Как будто специально для штанги кем–то придуманный. Я клал на него свою самодельную штангу, представлял, что кругом зрители кричат и волнуются, а я выступаю на Олимпиаде и у меня три подхода... Воробьев, к слову, только в прошлом году умер в возрасте 88 лет. Здоровый был мужик! Мы с ним встречались, общались, жаль только, не довелось сказать ему, что именно он стал в штанге моим крестным отцом.
— Был в вашей трудовой биографии и еще один завод — тракторный.
— Да, я из рабочей молодежи. На сантехдеталях здорово уставал. Там металла натягаешься, придешь после смены на тренировку — с ног валишься. Попросил своего первого тренера Бориса Левина найти работу полегче. Он подсобил, устроил на тракторный дежурным сантехником. Считай — водопроводчиком. Работа сачковая: потекло где–то — пришел, замотал изолентой и сиди жди, когда опять потечет.
— А Левин вас как нашел?
— Я сам пришел. На стадион «Динамо» как–то забрел, шел мимо зала штанги. Там окошко было приоткрыто, я и засмотрелся. Борис Давидович заметил: «Чего тебе?» — «Записаться хочу» — «Ну, давай, заходи». Я как зашел, так и остался. Еще, правда, на борьбу к Виталию Фефелову ходил. Полгода, а на первых соревнованиях из шести человек оказался пятым. Первую схватку проиграл, вторую выиграл. А во время третьей не успел с противником поздороваться, как уже лежал. В общем, расстроился, плюнул и больше не ходил. А серьезные результаты в штанге пошли после того, как к Зубрилину попал. Это уже во время службы в армии было. Он меня как увидел, говорит: «О, это что за лыжник?» Такой я был худой. Потом, правда, посмотрел на мою работу и понял, что кое–что этот лыжник умеет. Ну и жалел он меня, конечно, взял под свою опеку, знал ведь, что рос без отца.
Сумма
— С августа этого года я три месяца в Стайках провел. По приглашению Виктора Анатольевича Шилая помогал сборной девушек к чемпионату мира готовиться. Девочки, к слову, сработали неплохо: свое подняли и медали привезли. Шилай — чудесный специалист. Профессионал, который женскую штангу в стране начал развивать с нуля, и все последние успехи нашей тяжелой атлетики держатся на плечах наших прекрасных девочек. Он создал эту команду, а начинать всегда трудно. Даже пайку девчатам сам готовил и за тренера им был, и за завхоза, и за повара. Я с удовольствием помог советом и вновь окунулся в эту атмосферу.
— А за подготовкой мужчин не довелось наблюдать?
— Туда не звали, а сам напрашиваться не привык.
— Со времен выступлений на помосте Валерия Шария весовые категории в штанге менялись несколько раз, но сегодня под вашу «золотую» весовую категорию приблизительно подходит Андрей Рыбаков.
— Он талантище невероятный, но так и не смог раскрыться в полном объеме. Я считаю, что Андрею нужно было после Олимпиады в Пекине переходить в более тяжелую весовую категорию, а не мучить себя сгонкой веса. Он просто себя засушил. Именно отсюда природа его последних травм, мышцы ведь не железные. Но в рывке Андрей — просто красавец...
Шарий схватил воображаемую штангу, разбросал руки в стороны, красочно и размашисто показав, как именно Рыбаков рвет рекордные веса. Валерий Петрович, как и прежде, продолжает жить любимой тяжелой атлетикой, а тяжелая атлетика живет в нем. И, конечно, он все еще пестует мечту найти и вырастить чемпиона. Ждет, что когда–нибудь и к нему в зал заглянет не избалованный городом деревенский мальчишка — злой и жадный до успеха, с железным характером и искренней влюбленностью в штангу. Такой, каким когда–то давно был он сам.
Советская Белоруссия №218 (24355). Среда, 20 ноября 2013 года.
