В наш перенасыщенный информацией век все чаще к эфемерной публичной славе пробиваются художники, не умеющие рисовать, композиторы, не знающие законов композиции, полуграмотные писатели... Неужели наше будущее — непрофессиональное искусство? Одна проблема, четыре вопроса, четыре участника: Надежда УСОВА, искусствовед, заместитель директора Национального художественного музея; Егор КОНЕВ, писатель, драматург, доцент кафедры зарубежной журналистики и литературы Института журналистики БГУ; Константин ЯСЬКОВ, композитор, председатель Ассоциации молодых белорусских композиторов ОО «Белорусский союз музыкальных деятелей», один из создателей Общества развития новой музыки; и я, Людмила РУБЛЕВСКАЯ, писатель–обозреватель.
1. Может быть, «искренняя графомания» — эволюция искусства?
Л.РУБЛЕВСКАЯ: Собственно говоря, каждый новый стиль вначале кажется графоманией.
Н.УСОВА: А после кичевое искусство становится предметом изучения. Например, за картины югославских примитивистов платят огромные деньги. ЮНЕСКО приняло постановление, что если автор считает нечто произведением искусства, оно должно быть признано таковым. Каждого художника — профессионала и дилетанта — нужно оценивать по тем законам, которые он принимает.
Л.РУБЛЕВСКАЯ: Наивное искусство — это одно... Это самовыражение. А графомания, по–моему, это когда человек, не имея таланта, пытается подражать академическим образцам. Допустим, граф Хвостов, который анализировал труды Буало, был весьма глубокомыслен и не понимал, почему Вяземский жестоко высмеивал его перлы вроде «Зимой весну являет лето».
Е.КОНЕВ: Проблема в том, что сейчас профессиональное искусство не пропагандируется. Астрид Линдгрен до 50 лет была малоизвестна у себя на родине. Пока ее афоризмы не начали печатать на упаковках молочных пакетов. Потому что министр промышленности обнаружил, что его дети зачитываются книгами Линдгрен.
К.ЯСЬКОВ: Сегодня ощущается голод на высококачественную духовную пищу. По–моему, поклонники поп–культуры начали понимать: то, что они потребляли, весьма примитивно.
Л.РУБЛЕВСКАЯ: Постмодернизм объявил смерть автора. Некоторые считают, что сегодняшнее засилье непрофессионального искусства — последствие постмодернистской эстетики.
К.ЯСЬКОВ: Смерть автора предполагала кое–что другое: ценность самого текста, читая который, мы видим себя. А сегодня автор перестает получать деньги за свою творческую деятельность. Следовательно, вынужден заниматься чем–то другим. Например, ходить в офис и в свободное время играть на виолончели. Потом выкладывать свою игру в сети. И вдруг выясняется, что в интернете у него рейтинг выше, чем у профессионального музыканта. Новое искусство декларирует и отмену авторских прав. Мне кажется, в будущем наступит эра «нового фольклора».
2. Можно ли отличить непрофессиональное искусство от профессионального?
К.ЯСЬКОВ: В Америке провели эксперимент. В подземном переходе поставили скрипача, который заработал за час 20 долларов. Это был один из самых высокооплачиваемых музыкантов в мире, он играл на скрипке Страдивари. Но никто из тысяч людей, проходивших мимо, не понял, что перед ним что–то выдающееся. Может быть, современное искусство полностью ушло в форму подачи?
Е.КОНЕВ: В 213 году до нашей эры китайский император принял закон, согласно которому всякое сочинительство есть антипатриотический акт, за который приговаривали к разрыванию лошадьми. Но в 212 году была внесена поправка: если сочинителя признают графоманом, то есть если он пишет не потому, что хочет расшатать государственные устои, а потому, что болен, то смертная казнь заменяется ссылкой на строительство Великой китайской стены. Тысячи лет графомания считалась болезнью, но терпимой и допустимой. И методы лечения были довольно странными. Например, в ФРГ начиная с 1960–х годов людям, которых полуправительственная ассоциация по борьбе с графоманией признавала графоманами, предлагали 80 тысяч марок с условием, что они больше никогда ничего публиковать не будут. И за 40 лет никто не согласился.
Л.РУБЛЕВСКАЯ: Так же обошлись в свое время с Игорем Северяниным. Когда он оказался в эмиграции в Риге, где для многих русских литераторов единственным источником дохода стали публикации в эмигрантском журнале, Северянину предложили выплачивать маленькую пенсию, чтобы он ничего не предлагал в редакцию. И он вынужден был согласиться, потому что голодал. А сегодня Северянина издают как классика Серебряного века.
Н.УСОВА: То есть вы считаете, что история рассудит и тот, кто сегодня считается графоманом, возможно, через 50 лет будет классиком?
Е.КОНЕВ: Если люди наделены талантом, они одновременно обладают способностью сомневаться в своем творчестве. Графоману в голову подобный вопрос в принципе не придет. Он уверен, что все, созданное им, бесподобно.
Н.УСОВА: Неправда. Нормальный художник всегда думает, что он гений.
К.ЯСЬКОВ: Да, если вспомнить, Рихард Вагнер считал себя гением, Скрябин — мессией... В ХХ веке Карлхайнц Штокхаузен, немецкий композитор, считал себя посланником космоса, который спасает музыкой все сущее.
Е.КОНЕВ: А по воспоминаниям Владимира Набокова, Иван Бунин на следующий день после получения Нобелевской премии по литературе, когда ему принесли договор об издании полного собрания сочинений, отказался его подписывать: «Я не могу, мне стыдно... Кое–что из написанного мною — г...»
Н.УСОВА: Это рисовка человека, который получил Нобелевскую премию. Различие между профессиональным и непрофессиональным искусством очень зыбко. Были художники просто больные. Врубеля с его поверженными демонами не признавали гением. Или Ван Гога... Или Джойса с его потоком сознания.
Е.КОНЕВ: «Улисса» Джойса с подачи Гертруды Стайн сразу обоготворили. Автор 10 лет потом писать не мог, потому что тяжело вынести такое признание.
Н.УСОВА: Вообще, имеют ли право современники судить о современниках?
Е.КОНЕВ: Гертруда Стайн считала, что имеют.
Н.УСОВА: В наш музей принимаются априори только работы художников–профессионалов. Проходит 70 лет, и выясняется, что признание современников ничего не значит. От одних остается в лучшем случае одна картина висеть. А есть мастера, у которых была слабая школа, и вдруг они выныривают на первый план. Почему? Сейчас мы стали принимать в дар картины художников, не имеющих профессиональной школы, которые кажутся нам любопытными. Таким образом, в коллекции музея появились работы Чернобрисова, дедушки белорусского авангарда, и Федора Капустникова, который делал скульптуры из металлолома. Как знать?..
3. Нужно ли бороться с графоманией?
Н.УСОВА: А чем она опасна? Зачем ее побеждать?
К.ЯСЬКОВ: Надо различать два вида графоманов. Те, кто не получил профессионального образования, и те, кто имеет дипломы, но абсолютно бездарны. Смотришь на партитуру — все сделано правильно. Но при этом — убогое художественное содержание, эстетическая неполноценность. А рядовой слушатель, который пришел на концерт, все равно будет хлопать.
Л.РУБЛЕВСКАЯ: А вы говорите — с графоманией не надо бороться... Вот хлопают бесталанным музыкантам, а потом не понимают талантливых. А что насчет неискренней графомании? Как пример — секретарская литература, слепленная на пафосе и идеологических штампах. С одной стороны, был Егор Исаев с его трескучими пафосными поэмами, за которые он получал премии. С другой — Заболоцкий, которого в компаниях называли «капитаном Лебядкиным», потому что его стихи были нарочито просты, но обещали «новое зрение».
Н.УСОВА: Вы не можете требовать от всех таланта. Люди читают в метро книги, которые на третий день забывают... Вешают для украшения интерьера дешевую картину...
Л.РУБЛЕВСКАЯ: Ремесленничество — это не графомания.
К.ЯСЬКОВ: У композитора Мартынова есть любопытная книга, где он сравнивает современную цивилизацию с индийским обществом, в котором есть разные касты — жрецов, воинов, слуг... Так вот он считает, что сейчас наступило время слуг. Кого мы видим, когда включаем телевизор? Парикмахеров и портных, то бишь дизайнеров, модельеров, визажистов. А также вещающих менестрелей и комедиантов, место которых раньше было — развлекать феодала. А где философы, композиторы, писатели, художники?
4. Почему непрофессиональное искусство делается более популярным, чем профессиональное?
Н.УСОВА: На одном из интернет–порталов недавно слушала интервью с художницей Никой Сандрос, которая нигде не училась. Но она выставляет свои картины в интернете и имеет успех. Ника сказала очень важную фразу: «Я продаю не мастерство. Я продаю эмоцию».
К.ЯСЬКОВ: Может, для дальнейшего развития общества продукты профессионального творчества просто не нужны? А необходима упомянутая эмоция? В эпоху смешения стилей публика отказывается от традиционной поп–культуры, потому что перенасыщена ею. С другой стороны, академизм тоже вымывается. Знаковые фигуры XX века начинают уходить, и с их смертью направления, которые они проповедовали, никто не развивает. Это похоже на то, что со смертью Баха, считается, ушла эпоха барокко и наступила эра классицизма в музыке. Сегодня самые популярные направления возникают на грани попсы и академизма. И иногда профессиональные композиторы и непрофессиональные создают одно и то же. Самая скачиваемая в интернете музыка — модерн–классик.
Н.УСОВА: В живописи то же самое. Например, последняя выставка Виктора Ольшевского.
К.ЯСЬКОВ: По настроению и по внутреннему содержанию модерн–классик — это музыка с минимумом интонационности, музыка состояния, импровизационная... И по звучанию нейтральная, по языку чем–то близкая стилю нью–эйдж.
Л.РУБЛЕВСКАЯ: Добавим сюда сетевую литературу, которая переходит в бумажные аналоги: от Татьяны Замировской до Евгения Гришковца. Это дневниковые записи, медитативные, построенные на нюансах эмоций...
Е.КОНЕВ: Вкус социума надо развивать. Хочу сослаться на пример Венгрии. В начале 1970–х годов на центральном канале телевидения запустили ежедневную пятиминутную программу. Показывали какую–то картину венгерского художника, а за кадром шел искусствоведческий комментарий. Семь лет это была убыточная передача. Следующие 27 — самая высокорейтинговая. Понимаете, сила — в стабильности. Необходимо быть готовым к тому, что первые годы это не будет пользоваться популярностью. Но будут колоссальные подвижки в духовном развитии общества.
