...Такой могильный холод посреди жаркого летнего дня я ощущала лишь в одном месте - в крипте князей Радзивиллов в Несвижском костеле. Но овчинка стоила выделки - мне пообещали показать сокровища. Почти раритеты. И я послушно брела по лабиринтам подвала, нащупывая ногой ступеньки и слушая скрежет открываемых дверей, похожих на бронированные двери банковских сейфов.
Хорошо, мой гид без всякой нити Ариадны ориентировался в подземелье. Опечатанная дверь, бумажка со штампом легко расходится - и глазам предстают...
Ради увиденного стоило покрываться гусиной кожей и нарываться на недовольство чиновников!
Ваза с портретом Сталина
А мечтала я увидеть - нет, не заветную чашу Грааля, а роскошную вазу с портретом Сталина. Такую, какой ее сотворил полвека назад Николай Михолап.
Собственно, с этого знакового персонажа - талантливого художника-керамиста - все и началось. Старший научный сотрудник Национального художественного музея Надежда Усова посетовала, что нет в музейной коллекции работ человека, которому музей, по сути, обязан появлением на свет. Получивший художественное образование в Петербургском центральном училище технического рисования (во имя искусства спал на огромном сундуке в съемной квартире) и поразивший впоследствии современников живописными майоликами, Михолап в 1939 году особым распоряжением СНК БССР был назначен директором картинной галереи в Минске, которая и выросла затем в главный музей нашей страны.
А где можно найти его работы, поинтересовалась я.
На Минском фарфоровом заводе - был ответ. Оттуда произведения керамиста Национальный художественный брал напрокат, готовя посвященную земляку выставку. В том числе и легендарные вазы.
Заинтригованная, я стала настойчиво напрашиваться в гости к главному художнику завода Леониду Малышеву, чтобы своими глазами увидеть фарфоровые сокровища. Раритеты, оказавшиеся запрятанными в подвале предприятия.
Запылился в углу золотой рожок
...Леонид Григорьевич галантно пропустил меня вперед, и мне показалось, что я вернулась в детство. То самое, где стояли накрытые бархатной скатертью круглые столы и резные комоды, на которых красовались тщательно оберегаемые от неловких младенческих рук скульптурки пастушков, бравых танцоров, слоников и китайских болванчиков.
Красиво-хрупкие игрушки для взрослых навалом лежали в коробках, которыми были уставлены поднимающиеся под самый потолок стеллажи.
Пятнистый олень стремился ускакать на вольные просторы. "Золотой рожок", - прочитал название работы Л.Малышев, - автор - наш художник Гаврилов". Колоритная баба в платочке в горошек оттопырила фартук. В фарфоровом переднике ничего не было, но надпись свидетельствовала, что перед нами само "Изобилие". Желтая строгая ваза претендовала на сходство с античной. На ней виднелось четкое клеймо: "Прохоров. 2.03.1952". Внутри затейливого домика со съемной крышей дремала собачка.
Перебирать безделушки, ностальгируя по детству, можно было сутки напролет. Но как в этом фарфоровом развале найти михолапскую работу? Глаз зацепился за помпезную вазу, богато украшенную золотом и запрятанную под самый потолок. Неужели искомая вещь?!
- Похоже на почерк Михолапа, - резюмировал Леонид Григорьевич и, видя азарт в моих глазах, вызвался помочь. Несколько секунд он рискованно балансировал на стуле, пытаясь дотянуться до примостившейся под самым потолком пузатой позолоты. Подпрыгнуть бы - да куда в такой тесноте: одно неловкое движение - и все рухнет вниз.
Ладно, утихомирилась я, пусть пока остается недосягаемая ваза загадкой без ответа.
Кружева прочней?
И дамское белье может превратиться в удавку!
Витиеватая метафора пришла мне в голову после рассказа Л.Малышева о том, что еще лет пять назад заводской музей почетно размещался в новом корпусе предприятия, наглядно демонстрируя посетителям историю минского фарфора.
Начинался-то завод, если верить дотошным историкам, с открытия в 1883 году изразцово-гончарного производства. После революции был передан в ведение Минского городского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. В 1946-м выпускал изразцы и кафель. А 15 марта 1951 года стал называться фарфорово-фаянсовым заводом, взяв эту дату за начало производственной биографии.
(Удивительная, замечу в скобках, вещь. Весь мир гордится древностью корней, справедливо полагая: чем древнее, тем знатнее. Японцы чуть ли не сознательно состаривают послужные списки своих предприятий: сама видела завод по выпуску саке, ведущий летопись с даты, начертанной на единственной уцелевшей бочке. И только мы беспамятно молодимся, отказываясь от достойного прошлого.)
В 1963 году на заводе появился художественно-экспериментальный отдел - и можно сказать, свой стиль. На вкус многих потребителей - вполне достойный. Не гарднеровский и кузнецовский, конечно, и не дулевский - но не всем же пить чай из раритетов.
К исходу второго тысячелетия минские посудоделы освоили популярный среди потребителей сервиз "Мадонна", купив за рубежом нужную деколь.
А музей тихой сапой переселили в подвал - три тесных, как пенал, комнатушки. Потому что корпус, в котором он гордо в расцвете заводской славы обретался, пришлось отдать за долги преуспевающей соседке. Поразившей женщин и мужчин своей интимной продукцией "Милавице".
Чашка бьется на счастье?
Ясное дело, не от хорошей жизни завод загнал в "андеграунд" свой музей, сокращая производство и ассортимент продукции. И можно понять боль главного художника Леонида Малышева, считающего, что нельзя губить десятилетиями создаваемую школу мастеров, художников, модельщиков. Погубить ее можно в одночасье, а восстанавливать придется кропотливо, как обескровленный организм. Тем более что есть у художников оригинальные наработки. Например, минская сеточка - симпатичный рисунок, совсем недавно придуманный для посуды старейшей художницей Анной Литвиненко. А сам Леонид Малышев разработал новую форму чайного сервиза под названием "Бутон".
Директор же Минского фарфорового завода Владимир Дашкевич, занимающий эту должность около года, более прагматичен: в первую очередь надо спасать основное производство. Так получилось, прежний руководитель оставил в наследство долги, которые страшно даже называть.
А что будет с ютящимся в подвале музеем, соседство которому составляют лишь жалкие остатки мебели почившего в бозе фирменного магазина в Троицком предместье?
В ответ руководитель заявил, что продавать коллекцию не собирается. Вырученных денег на покрытие долгов все равно не хватит. Хотя купцы с тугой мошной знаки посылают.
Искусство для народа?
А еще посылают заводу умильные знаки искусствоведы Национального художественного музея.
Чтобы сохранить фарфорово-керамические свидетельства эпохи, дальновидные представители музея и затеяли несколько лет назад дипломатическую комбинацию - вышли на руководство (еще прежнее) завода с просьбой о передаче на безвозмездной основе если не всей коллекции, то хотя бы дубликатов. И зрительская аудитория, мол, будет шире, и гарантия сохранности выше. Тем более что Национальный художественный планирует расшириться и обзавестись экспозицией белорусского искусства.
- Терять заводскую коллекцию ни в коем случае нельзя, - такими словами встретила меня ведущий научный сотрудник научно-фондового отдела Наталья Калашник. - На заводе работала целая плеяда художников со своим стилем. Малышев абсолютно прав, предлагая создать опытное производство - совместную с Академией искусств базу для подготовки будущих художников, мастеров по деколи, ручной росписи.
Собрав целый консилиум из коллег-единомышленников, Наталья Николаевна привела главный довод: мол, за многовековую историю уйму сокровищ разбазарили - нельзя и дальше так поступать. Один пример из новейшей истории чего стоит: в конце 80-х решили создать в Москве всесоюзный музей декоративно-прикладного искусства. Со всего Союза собирали в него с благой вроде целью художественную дань. Наша республика должна была поставить в первопрестольную только по линии художественного и исторического музеев 104 наименования ценностей, куда входили стекло, фарфор и шпалеры. Для республиканской коллекции ничего не покупалось - все уходило в союзный музей. Восполнить этот пробел не удалось до сих пор.
Вот потому и радеют искусствоведы о сохранении уцелевших раритетов. Добравшиеся и до нынешнего директора фарфорового завода ходоки из Национального художественного, чтобы улестить заводчан, предлагают устраивать выставки современной продукции предприятия. Прямо в холле музея - в порядке компенсации за проявленное меценатство.
Звонок в управление
Под грустным впечатлением от увиденных в подвале штабелей с раритетами я позвонила Михаилу Гринько, начальнику главного управления промышленности строительных материалов и конструкций Министерства архитектуры и строительства, которому подчиняется завод.
И... получила суровую отповедь в том духе, что вопрос о музее должна сформулировать в письменном виде - таков, мол, официальный политес.
Расстроенная, я даже не стала задавать собеседнику коронного вопроса, считает ли он себя эстетом и патриотом.
Я просто вспомнила, как зачарованно перебирала фарфоровых ангелочков на Будславском фэсте - правда, все они были с польскими бирками.
Как в поисках белорусских сувениров постоянно натыкаюсь в магазинах на китайских слоников, заполонивших наши прилавки.
Как размечталась, оказавшись в Здравнево под Витебском, о покупке точной копии любимой чашки Репина с надписью в честь дня ангела.
Все это к бедному музею вроде не имеет отношения, могут одернуть меня. Но к сохранению-то искусства национального фарфора имеет самое прямое.
P.S. Недавно я опять позвонила директору предприятия Владимиру Дашкевичу. И услышала благую весть, что руководство завода склоняется пойти навстречу Национальному художественному музею и безвозмездно передать ему коллекцию.
Фарфоровой пастушке кивает пастушок...
.
