Корни
Герой данной статьи — коренной белорусский шляхтич, сродненный со слуцкими князьями Олельковичами, несвижскими Радзивиллами, грушевскими Рейтанами и минскими Ваньковичами. Его близкие родичи — композитор Станислав Монюшко и художник Валентий Ванькович.
Родился Эдвард Антоний Леонард Войнилович 19 октября 1847 года в имении Слепянка около Минска (а теперь это место в черте города), которое тогда принадлежало Ваньковичам. Родители, Адам и Анна из Ваньковичей, жили в Савичах, но его мать, как тогда было заведено, отправилась перед родами к своим родственникам — Эдварду и Михалине Ваньковичам.
В Савичах сохранялся богатый и хорошо упорядоченный архив рода Войниловичей. Из его документов, описанных в «Воспоминаниях» (Вильно, 1931) Эдварда Войниловича, видно, что «протопластом» (зачинателями) рода стали некто Войнило и его сын Стэцко. Первый документ савичевского архива датирован 1 мая 1559 года Семеном Стецковичем Войниловичем. Как и его родственники, Семен был сначала православным, исповедовал восточный обряд, о чем свидетельствовали «восточные кресты на молитвенниках, изображенных на портретах прабабушек (...), к примеру, Анны из Тельшевских, в первом браке Трипольской, втором — Войнилович, третьем — Рейтан, а также имена, присвоенные при святом крещении; сынами Семена были: Борис, Богдан, Змайло (!), внуки: Мельхиор, Григорий, Иван; потом (представители рода) уже были должны подчиниться латинскому обряду, и с XVII столетия пошли Людовики, Кшиштофы и т.д. Через эти фазы проходили все русинские роды, поэтому исключения и здесь не было».
Характеризуя савичевский архив, следует добавить, что в нем хранилась и рукописная памятная книжка полковника Габриеля Войниловича, в хоругви которого служил герой трилогии Генрика Сенкевича «Пан Володыевский». Знаменитый польский прозаик одалживал рукопись на несколько лет и, кажется, вернул ее. Данный факт свидетельствует о том, что историкам следует начать поиски савичевского архива, в котором нас может ждать множество ценных находок.
Да и не только архив надо искать. В Савичах имелись библиотека в пять тысяч томов редких книг, богатый музей. В предисловии к «Воспоминаниям» говорится про «культурное наследие, заботливо собиравшееся семьей Войниловичей, начиная с ХVII столетия. Между другими (экспонатами) там находилось много дорогих произведений музейного искусства — красивые гданьские шкафы, коробы и шкатулки разного вида, собрание ценных семейных портретов». 19 — 22 февраля 1918 года это богатство подверглось грабежу фронтовыми дезертирами (Э.Войнилович в это время прятался сначала в лесу, а потом в соседнем имении). Но, кажется мне, мародеры унесли не все, а то, что унесли, затем продали в музеи, возможно, и московские. Продуманные поиски необходимы и здесь.
Сознательный белорус
В названных «Воспоминаниях», пожалуй, впервые в дворянско–шляхетской мемуарной литературе, автор считает себя белорусом: «Не место здесь писать о заслугах моего рода: кого это интересует, узнает о них из исторических книг, гербовников и геральдических монографий или прочитает в старых воспоминаниях Паска, энциклопедиях и т.п. Род мой на мне завершится. Известно только всем, что на наследии нашем не довлеет ничья человеческая обида, ни одна человеческая слезинка. Для точности, однако, должен я отметить, что это был род местный, белорусский».
Подобные утверждения встречаются и далее. Процитирую вот эти еще более категорические слова: Роман Дмовский (польский общественный и государственный деятель) утверждал, что тогда считалось, будто «край является таким, каким считает себя его интеллигенция»; «в западном крае интеллигенция была (внешне. — А.М.) польской, поэтому Польша предъявляла права на этот край, укрепленные несколькими столетиями совместного государственного существования; теперь мир демократизировался: край является таким, каковым является его народ; народ же в западном крае не является польским, поэтому в мемориале (документе о возрождении Польши после трех разделов. — А.М.) не должно быть и такой речи».
И еще один весомый абзац: «Значительную часть польских землевладельцев в Беларуси, включающей часть Виленской губернии и в целости Минскую, Могилевскую и Витебскую, составляют коренные жители, шляхта местного происхождения, ранее верующая по восточному обряду, однако в целом в XVII веке уже католическая и ополяченная. Чувствовала она общность крови с местным народом, притом знала его язык, быт и отнюдь не стремилась его ополячить...
Владея белорусским языком одинаково хорошо, как и польским, и постоянно употребляя его во взаимоотношениях с сельскохозяйственными работниками в своем имении, уже десятилетия нахожусь я в постоянном контакте со всеми проявлениями белорусского движения, прежде всего в Минске, где я встречался с Луцкевичем (скорее всего, Иваном. — А.М.) и Костровицким (Карусем Каганцом. — А.М.), затем в Вильно и Петрограде (с Ивановским, Шипиллой и т.д.)».
Эрудит, хозяйственник
Эдвард Войнилович был всесторонне образованным человеком, окончил с медалью Слуцкую кальвинскую гимназию, считавшуюся одной из самых лучших в крае. В 1865 году поступил, имея всего 17 лет, без экзаменов в петербургский Технологический институт, где, участвуя в студенческих сходках, научился «всех людей считать равными себе — как перед законом, так и перед Богом». Про свою учебу в Петербурге автор «Воспоминаний» пишет так: «Моя работа в институте была очень напряженной, ибо кроме лекций, которые читались лучшими научными силами столицы, например, профессорами Менделеевым, будущим министром финансов Вышнеградским и другими, у нас проводились обязательные практические занятия: химики в лабораториях, а механики, к которым и я причислялся, в столярной, кузнечной, литейной мастерских, существующих при самом нашем заведении, причем частыми были посещения под руководством профессоров самых значительных фабрик в столице и в Кронштадте». Автор жил на квартире у госпожи Новицкой, жены брата минского каноника. Там, продолжает Э.Войнилович, часто собирались земляки. Вместе они пели «различные патриотические гимны и известные студенческие песни», отправлялись каналами на лодках на Неву. «Естественно во время таких собраний в обсуждениях и дискуссиях мы сдвигали из оснований мир старый и переставляли развитие человечества на новые рельсы».
После окончания на «отлично» учебы в 1869 году Э.Войниловича распределили на Путиловский завод. Однако отец выпускника настоял на том, чтобы сын продолжил образование в Западной Европе. Поэтому юноша отправился простым рабочим на практику в Ганновер (Германия) на тогда широко известный завод паровозов доктора Штроусберга, где набирался опыта до осени 1870 года.
Затем Эдвард Войнилович отправился на работу в Бельгию, стал водить изученные уже паровозы из Брюсселя в Аквизгран. А спустя некоторое время с помощью российского посла устроился на границе с Голландией на завод, где эти паровозы ремонтировались. Но тут пришла команда из Савичей: пора возвращаться домой, чтобы «продолжить трудовой путь предков, это значит — работать на полях и служить своему краю по месту рождения».
Побывав в Савичах на свадьбе сестры, Эдвард навестил в соседнем Пузово своего дядю Люциана. Тот, не имея наследника по мужской линии, завещал племяннику свое имение с некоторыми условиями: и прежде всего поехать вместе «на курацию» в Италию. Там путешественнику удалось получить специальную аудиенцию у Папы Пия IX и выслушать его мессу в Сикстинской часовне.
Однако вернемся в начало 70–х годов позапрошлого столетия. После пребывания в Риме потенциальный владелец Пузово выполнил и второе требование дяди: приобрести экономические и сельскохозяйственные знания. Переехав в Париж, он стал усиленно изучать политэкономию в Сорбонне и Коллеж де Франс, где когда–то преподавал Адам Мицкевич. Затем перебрался в Прушковскую сельскохозяйственную академию, расположенную в Силезии. Наконец, успешно, с почетным дипломом окончив академию, прошел производственную практику в хозяйстве Мохель возле Быдгощи в тогдашней Пруссии. Там пришлось руководить одним из фольварков: вставать в пять часов утра и объезжать в течение дня просторные владения. Войнилович быстро нашел общий язык с крестьянами, говорящими по–польски, и пришел к выводу, что их изнурительный труд, начинавшийся в четыре часа утра, не являлся более производительным, чем в Беларуси, где рабочий день наемников стартовал около 8 часов утра.
Организатор, реформатор
22 декабря скончался Адам Войнилович. Для Эдварда началось повседневное хозяйствование, помощь соседям в разрешении споров, затем пришлось руководить примирительным судом Слуцкого уезда. В 1878 году Войнилович позволил себе съездить на знаменитую Парижскую выставку и даже подняться над ней на воздушном шаре, а в 1882 году был заключен брак уже зрелого хозяина с соседкой Олимпией Узловской.
С 1876 года начинает действовать основное детище Эдварда Войниловича — Минское общество сельского хозяйства. С 1888 года формально председателем общества состоял минский губернатор князь М.Трубецкой, но фактически, а затем и юридически им являлся его заместитель Эдвард Войнилович. При Войниловиче общество преобразилось в «огнище» всей экономической и даже культурной жизни края, обрастало новыми структурами. А это и кредитный банк в Клецке, и система надежного страхования, и товарные склады в Минске, и своя торговая система почти монопольных поставок зерна для царской армии. Постепенно общество обрастало новыми квалифицированными специалистами. За опытом в Минск приезжали гости из Вильно, Варшавы, Витебска, Люблина. И даже сам ковенский губернатор, будущий глава российского правительства Петр Столыпин наведался, чтобы подучиться у Войниловича финансовым делам, да назвал за обедом хозяина «минским Бисмарком». Впоследствии обоих реформаторов связали тесная дружба и... соперничество.
Одним из самых важных, торжественных и шумных событий в деятельности общества стала Минская выставка 1901 года, посвященная его 25–летию. Как видно из «Воспоминаний», выставке посвящалась польская брошюра Болеслава Грабовского. Однако мне не удалось найти это, очевидно, очень редкое издание. Может, кто из читателей газеты «СБ. Беларусь сегодня» знает следы его местонахождения?
Политик, мыслитель, гуманист
Минское общество сельского хозяйства превратилось для Эдварда Войниловича в своеобразный трамплин для подъема в 1906 году на более высокую ступень — в Государственный совет Российской империи, где он представлял сначала только Минскую губернию, а потом был избран депутатом «от Литвы и Руси». Там приобрел новых сторонников и друзей, среди которых выделялся Петр Столыпин. Последнему стоит уделить больше внимания.
Как уже отмечалось, с великим русским реформатором Войнилович познакомился еще в Минске. Первая петербургская встреча ограничилась рукопожатием, вторая — несколькими фразами. Зато третья, состоявшаяся в ложе Таврического дворца, началась с обращенной к Войниловичу фразы: «Итак, входя, перекрестимся и подадим себе руки ради совместной работы».
Далее, характеризируя «наиболее выдающихся коллег–россиян», наш соотечественник дает своему соратнику Петру Аркадьевичу Столыпину, уже премьер–министру, более подробную характеристику: «Безусловно, это незаурядная личность, все время идущая путем своих четко определенных убеждений, не обращающая внимания на условия, среди которых этот путь следует пробивать, и устраняющая без сомнений все то, что ей на этом пути препятствовало...»
Войнилович даже навещал Столыпина на его министерской даче, расположенной на Аптекарском острове. Премьер–министр уговаривал минского гостя занять пост «вице–министра сельского хозяйства», подчеркивая, что его кандидатура рассматривалась и была апробирована в Царском Селе, что «ради пользы дела он должен пожертвовать своими временем и способностями». На это Войнилович отвечал, что «никогда не служил, поэтому не обладает никаким бюрократическим опытом; что не был даже «столоначальником», а из него хотят сделать министра».
Наконец, следует сказать, что Столыпин спокойно реагировал на аргументированную критику Войниловича. Отвечая на нее в перерыве одного из заседаний, крепко пожал критикующему руку и ответил: «То, что вы мне говорили, хотя оно против меня направлено, было настолько справедливо и так спокойно сказано, что я не мог протестовать». Пример самокритики, достойный подражания.
С началом Первой мировой войны Э.Войнилович вернулся на родину, где оказывал значительное содействие беженцам и другим жертвам войны. Помогали Эдварду члены Минского общества сельского хозяйства, савичевские крестьяне, имевшие к нему «огромное доверие». Однако в связи с мародерским погромом 1918 года и приближением линии фронта Э.Войниловичу пришлось выехать из Савичей сначала в Несвиж, а потом в Варшаву, где он пытался сплотить вокруг себя земляков, повлиять на заключение Рижского договора, разделившего белорусские земли на две части. Трижды пробовал перебраться через кордон на родину, но не удавалось. Под его председательством 29 апреля 1921 года в Варшаве состоялось последнее заседание Минского общества сельского хозяйства. А затем пошли серые будни. В бездействии немолодой эмигрант чувствовал себя неуютно. Собирал вырезки газетных статей о Белоруссии. В конце концов, переехал из польской столицы в Быдгощ, очевидно, к друзьям по «аграрной практике» в молодые годы, где, утверждает польский историк Януш Ивашкевич, «снискал огромнейшее уважение. Стал патриархом многочисленного осевшего там «кресового» землячества. О почтении, которым был окружен, свидетельствовали толпы, сопровождавшие одноконную повозку с обыкновенным его гробом из сосны. Ибо такого самого скромного захоронения требовал для себя в завещании сам Умерший».
Вслед уместно будет процитировать слова из некролога, написанного польским общественным деятелем Яном Лютославским: был он «факелом, светившим особенным светом моральным». Самым веским аргументом здесь может служить строительство Эдвардом Войниловичем в Минске храма на нынешней площади Независимости, выбор места, имени и стиля которого не стали случайными. «В результате ударов, свалившихся на меня по воле Всевышнего, — записал Эдвард Войнилович в «Воспоминаниях», — решил я свершить умоляющее пожертвование: построить святыню под именами патронов моих умерших детей, святых Симеона и Елены, выбрал для этого Минск как место, куда я вложил наибольшую часть своего общественного труда и где возведение второй святыни являлось делом наиболее срочным. Притом мне хотелось, чтобы в Минске возвышалась святыня, имеющая определенное отличие на фоне разноцветных куполов более новых формаций».
19 мая 1905 года поступило разрешение начать строительство на стыке улиц Захарьевской и Трубной. Тогда последовал выбор возможных образцов и архитектурных концепций. «Не хотел я, — говорится в «Воспоминаниях», — останавливаться на готическом стиле, во–первых, слишком политизированном затеянными тогда стройками католических святынь в России, во–вторых, слишком отличающемся от православных святынь, существующих в нашем крае и затем будто подчеркивающих расхождения в верованиях общественных классов, ибо преимущественная часть крестьянства являлась православной, а владельцы землей оставались католиками. И поэтому я выбрал романский стиль, расцвет которого пришелся на эпоху, когда восточная церковь оставалась в единстве с Римом».
Приведенные выше строки свидетельствуют, насколько Войнилович деликатен, не желая католическо–православного противопоставления, стремясь к общехристианскому единству. Впрочем, только недостаток места не дает мне возможности процитировать высказывания Эдварда Войниловича, где он защищает права иудеев–евреев и мусульман–татар. И это было проявлением традиционной со времен ВКЛ религиозно–этнической и культурной толерантности, равенства всех народностей белорусских земель. У великого реформатора и гуманиста мы обязаны прежде всего учиться. А одновременно и почитать его память.
По просьбе минских католиков и с соблюдением всех юридических требований 11 июня 2006 года прах Эдварда Войниловича перевезли из Польши в Беларусь и торжественно перезахоронили слева от главного входа в минский костел Святых Симеона и Елены.
Советская Белоруссия №37 (24420). Среда, 26 февраля 2014 года.
