Известные люди вспоминают о своих дедах и прадедах — поколении победителей
Ровно за месяц до празднования 9 Мая мы решили вспомнить о тех, кто уже не может сам рассказать о событиях 70-летней давности. О солдатах Победы, о поколении победителей, которые ценой жизни подарили нам мир. Они не забыты. Их помнят дети и внуки, их военными подвигами гордятся все новые и но-вые поколения. Гордятся и рассказывают о них.
В новом спецпроекте мы целый месяц будем знакомить вас с реальными историями мужества, сострадания и любви к своей Родине. Известные люди раскроют семейные альбомы и расскажут историю «своей» войны.
Два фронта деда Степана
Нет в Беларуси ни одной семьи, которую война обошла бы стороной. Одних она испепелила в прямом смысле слова. Других задела по касательной, оставив на сердце глубокие рубцы. В кабинете начальника управления информации — пресс-секретаря МИД Дмитрия Мирончика, как он шутит, «постоянный Смольный»: телефон разрывается каждые несколько минут, но повисшая тишина заглушает даже его настойчивые трели. На столе лежит несколько черно-белых фотографий с выцветшими подписями на обратной стороне. В них боль, история и вечная память семей Мирончик и Верас. Наша встреча с Дмитрием Леонидовичем — это не интервью и не диалог. Это монолог с длинными паузами, которые нужны, чтобы набрать воздуха и смахнуть скупые слезы…
Дмитрий МИРОНЧИК: «В нашей семье до сих пор хранятся фронтовые письма-треугольники и все фотографии моих дедушек и бабушек».
«Вижу логово фашистского зверя…»
— Мое детство пришлось на 1980-е, тогда о войне с экранов телевизора говорили чуть ли не каждый вечер. Лет в 8 у меня стали появляться вопросы о нашей семье. Все началось с одного портрета: родители сделали его по просьбе прабабушки Клавдии Павловны Лабоцкой. На ней был изображен молодой здоровый парень, и мне очень захотелось узнать, кто это. Им оказался ее старший сын Саша. В 1943 году через знаменитые «Паричские ворота», когда партизаны и красноармейцы прорвали линию фронта, он вместе со своим отцом ушел в армию. Мой прадед Куприян был простым солдатом и погиб при освобождении Риги в 1943 году. Александр к тому времени был уже сержантом. Я все никак не мог понять: на фотографии у него были сержантские погоны с тремя нашивками. Позже я узнал, что у Саши было три ранения, после третьего – тяжелого – его отправили преподавать в военную школу под Москвой. Прабабушка написала ему в письме, что отец погиб. Александр подавал командованию рапорт за рапортом, рвался на фронт. И своего добился…
В нашей семье до сих пор хранятся фронтовые письма-треугольники. В последнем письме из-под Кенигсберга Саша писал: «Вижу логово фашистского зверя. Отсюда он вышел, здесь мы его и убьем». При штурме города Александр пропал без вести. Прабабушка до последнего искала хоть какие-нибудь сведения о нем, ждала. Помню, как в 1980-х годах она плакала, прочитав в газете о том, что под Калининградом нашли солдатскую ложку. На ложке было выцарапано «Саша. 20 лет». Ее сын, когда они жили в оккупации, отливал такие из гильз. На момент гибели ему было чуть больше 20. Так и получилось, что ложку нашли, а его могилу — нет.
В войну умерла и младшая дочь прабабушки. Деревня была сожжена, и прабабушка с малышами пряталась в лесу. Самый младший из моих двоюродных дедов еще жив. А его брат когда-то рассказывал мне, как они впервые увидели военные самолеты, которые обстреливали деревню. Дети еще не разбирались в технике, но знали, что нужно прятаться. Самолет летел вдоль главной улицы деревни и расстреливал всех подряд. А младший, ему было 4 года, бежал и кричал: «Браточкі, толькі не кідайце мяне!»
Я уже был старше, когда спросил у прабабушки, как она помнит Победу. Она рассказала. Их семья жила в деревне Вьюнищи (это Глусский район), дом сожгли, приходилось ютиться в землянках. Позже, когда пришли наши, стали потихоньку отстраиваться: ходили за семь километров в соседнюю деревню, где сгорел большой кирпичный дом, и носили буквально по несколько кирпичей, чтобы сложить себе печку. Сыновьям было по 7—10 лет, набрали кирпичей, несут, устали. Сели отдохнуть, тут соседка летит:
— Клавдия, война кончилась!
А они сидят на кирпичах и плачут…
Дед пережил два фронта: Волховский и чернобыльский
Мой дед по маминой линии Степан Федорович Верас закончил медицинское училище и был призван в Красную армию в 1939-м. Войну встретил лейтенантом медицинской службы. Судьба сложилась так, что в 1942 году он воевал на Волховском фронте в печально известной Второй ударной армии под командованием генерала Андрея Власова, которую «сдали» в плен. Степан в плен не сдался, уходил из окружения к своим, но немцы его нашли. Он с сослуживцем зашел переночевать в одну из деревень, где во время облавы их и захватили.
Дедушка по маминой линии Степан Федорович ВЕРАС (слева) после освобождения из концлагеря весил 48 кг.
Об этом я узнал совершенно случайно в 1986 году. Так получилось, что отцу нужно было заполнять документы по работе. Все, что касалось проживавших на военной территории или попавших в плен, было строго. Тогда дед и рассказал эту историю, хотя говорить об этом не любил потом никогда.
В плену Степану Федоровичу повезло: он случайно получил документы убитого русского красноармейца. Узнай немцы, что дед офицер и белорус, смерти было бы не миновать: белорусов ненавидели за то, что у нас развернулось партизанское движение, били нещадно. Спасло Степана и то, что он был врачом от Бога. Попав в концлагерь Маутхаузен в смешанную зону, лечил союзников. За это ему помогали едой и лекарствами, которыми дед делился уже с советскими узниками. Сам же к моменту освобождения в 45-м весил 48 кг. После войны вернулся домой, хотя освободившие Маутхаузен американцы пугали, что советских пленных ждет Сибирь. В фильтрационном лагере очень многие подтвердили: своих спасал и лечил, с немцами не сотрудничал.
Долгое время дед Степан был врачом. Будучи на пенсии, работал в санэпидемстанции в Октябрьском районе Гомельской области. После катастрофы на Чернобыльской АЭС в 1986-м всех врачей отправляли в зону, так как боялись возникновения эпидемий. Пробыв там одну вахту, дед вернулся. Затем пришла разнарядка направить еще сотрудников. А у них на станции молоденькие девочки-интерны работали. Степан Федорович сказал главврачу, что им еще рожать, и поехал второй раз. Через год умер от рака желудка, пройдя через второй фронт в своей жизни — чернобыльский — за себя и тех молодых девчонок.
«Всех твоих Мирончиков перебили!»
Военная история семьи по отцовской линии короче, но гораздо страшнее. Так получилось, что однофамильцы у нас есть, а родственников практически не осталось. Хотя родни было очень много, семьи тогда были большие. В 1943—1944 годах Мирончики жили в нескольких деревнях Бобруйского района.
В 1943-м были уничтожены Язвинцы, из нашей семьи сожгли живьем 9 человек. Мой прадед Александр видел, как жгли деревню. Дым был черный и страшный… Все уцелевшие ушли в лес, где и жили всю зиму в землянках. Однажды дед Михаил (ему в то время было 16) с двумя сестрами ушел по каким-то делам за пару километров от стоянки, их не было со всеми остальными, когда случилась облава. Тем утром расстреляли 43 человека – все они были нашей родней. Спасся только один — пятилетний двоюродный брат деда. Мальчик от испуга сразу упал, его завалило трупами, а когда немцы добивали жертв, то прострелили ему палец. Он так и не закричал… В тот же день моему прадеду Александру, который был на принудительных работах на строительстве укреплений под Бобруйском, охранявший их власовец похвастался: «Всех твоих Мирончиков перебили!». Прадед бежал, потому что бояться было уже нечего, ведь держали их там под угрозой уничтожить семью.
Это был март. Дед и сестры нашли всех убитых, но похоронить 43 человека не смогли, земля была мерзлая. Просто прикрывали тела ветками и мхом. Дед Миша никогда об этом не любил вспоминать и каждый раз потом, проезжая через то место, плакал и говорил: «Вот здесь хотели истребить наш род…»
Вот такая война. И рассказать можно и нужно было бы еще про многих: про бабушку Надю, которая 13-летней только чудом спаслась из концлагеря в Бобруйской крепости, а потом пережила бои за освобождение Бобруйска, и про одного из братьев прадеда Александра, который бежал от пыток немцев, подозревавших его в связи с партизанами, а потом повесился на глазах у деда Миши, когда услышал погоню, чтобы только снова не попасть им в руки…
«Папа! Это наша площадь Победы!»
Для меня 9 Мая особенный день. По-белорусски «праздник» — «свята». Это день не праздничного веселья, но святой памяти, очень близкий по духу Радунице. Стараемся всегда встречаться с семьей и вспоминать свой род, хотя сами участники войны не любили об этом говорить — слишком много горя и боли было пережито. К сожалению, военное поколение уходит с каждым годом, живых свидетелей тех событий остается все меньше. Несколько месяцев назад ушла из жизни бабушка моей жены – Фаина Ивановна Плехневич, которая была малолетней угнана в Германию на принудительные работы. Но она успела рассказать об этом нам и успела подержать на руках правнуков.
Об этой войне нужно говорить современному поколению. Обязательно нужно! Помнить, рассказывать, делать все для того, чтобы это никогда, дай Бог, не повторилось. Старшему сыну 4 года, и для него главное место в Минске — площадь Победы. Каждый раз, проезжая по проспекту, он кричит: «Папа! Это наша площадь Победы!» А потом объясняет младшему, почему там горит Вечный огонь… Дети должны знать об этом. Я стараюсь хранить память и передавать ее сыновьям. Порой это происходит через какие-то вещи. В прошлом году мне помогли отреставрировать старинную икону Ченстоховской Божией Матери. Ее прабабушка Клавдия спрятала, когда немцы сожгли Вьюнищи. Это уже наша семейная реликвия, она всегда будет с нами. Рассказав о ней детям и внукам, не рассказать о войне нельзя. О том, как она была спасена. А быть может, сама спасла нашу семью.
konoga@sb.by
