У всех, кто обитает на земле, есть своя весна. И своя осень. Лето — это как награда тем, кто дождался весны. Зима испытывает на выживание. Она берет пробу на качество силы. И физической, и духовной. Потом опять придет весна. Вот так и мелькают годы в этой круговерти.
Извечная крестьянская любовь к весне неистребима. Наверняка корни ее остались и в душе словесницы Надежды Ивановны Ковалец. Но учительская жизнь имеет свое летоисчисление. Оно берет отсчет с первого сентября. Новый учебный год — это и новый год жизни педагога. Сорок раз деревья устилали опавшей листвой тропинку, по которой Надежда Ивановна, преподаватель русского языка и литературы, спешила в Большемалешевскую среднюю школу Столинского района.
Сорок учительских весен прозвенели песней жаворонка под высоким небом в полесской глубинке...
А теперь зима. И сугробы выше забора. Первым делом поутру надо протопить печку. Надежда Ивановна наловчилась это делать так, что поленья вспыхивают от одной спички. А когда весело загудит голландка, можно сесть в большое уютное кресло, специально поставленное у печурки, и долго смотреть на огонь. И в который раз в памяти всплывет: «Огонь сосны с огнем души в печи перемешайте...» Как хорошо, как славно думается, когда из подсознания всплывают картины былого со всеми радостями и страданиями...
Память, как и сердце, неподвластна разуму. Всплывет, казалось бы, ни с того ни с сего еще не задеревеневший кусочек прошедшей жизни. Мгновенно обрастет, как живой тканью, деталями — и ты весь там, в том времени. И снова переживаешь давно пережитое. И мучаешься от того, что когда–то, может быть, не так поступил и не то сделал. А возможно, и нет. У каждого это происходит по–своему. Но вот что удивительно: сколько бы раз память ни выдавала из своих недр на–гора одни и те же фрагменты прошлого, в них всегда открывалось что–то новое. До конца не осмысленное. Чаще всего Надежда Ивановна вспоминает детство, отрочество и начало юности. И вовсе не потому, что эти годы ушли настолько далеко, что теперь кажутся утраченным раем. Скорее, наоборот: они вобрали в себя такую боль, которой с избытком хватило на всю последующую жизнь.
Семья Белко в деревне Хильчицы Житковичского района была самой бедняцкой и обездоленной. Четверо детей–сирот. Безотцовщина... Ни земли, ни лошади. Жили в хатенке, никогда не знавшей пола. Колхоз для них — спасение. В конце тридцатых годов Ивана Алексеевича Белко, умевшего читать и писать, избрали первым председателем колхоза «Новы шлях». Наверное, у крестьян, крепко сидевших на земле, такое решение вызвало возмущение: «Что б я, хозяин, да подчинялся свинопасу?! Вот уж поистине: из грязи — в князи». Но когда односельчане увидели, как вкалывает «князь» с утра до ночи на общее благо; когда убедились, что к его рукам не прилипла и крошка с чужих подворий; когда никто из них не видел председателя пьяным или упившимся своей властью, заколебались: а может, и правда будет толк из колхоза... Все знали, что Иван Белко не станет перегибать палку, но разгильдяйству, лени, обману и подлости спуску он не давал.
В километре с небольшим от деревни Хильчицы — граница с Польшей. А там — погранзастава. В жизни колхоза она сыграла исключительную роль.
По просьбе командования заставы шефы из Харькова построили в колхозе «Новы шлях» электростанцию и мельницу. Электролампочки сияли и в клубе, и в школе, и в домах колхозников, и на столбах, освещая сельскую улицу. Зимой, когда сумерки рано ложились на землю, колхозницы располагались вокруг столбов с лампочками и трепали тресту. А какая была в селе с участием пограничников культурная работа! Самодеятельные спектакли, концерты. Председатель колхоза организовал хор и сам дирижировал им. Веселый, красивый. В рубахе с вышивкой. Пояс с кистями. Таким и запомнит на всю жизнь своего отца Надежда Белко... В январе 1938 года Ивана Белко арестуют прямо в лесу, где он работал с колхозниками. Приведут в дом, но даже не позволят раздеться. Хозяин дома отрешенно, как чужой, сидел в углу в полушубке и в обледеневшей шапке. А люди в форме швыряли на пол книги, вещи, белье. Распоров сенники, вытряхивали солому. Ничего не нашли, но отца увели. И больше Надежда никогда его не видела. Через несколько дней арестовали брата отца Романа. Сестра Дарья училась в Минске в Коммунистическом институте журналистики. Не дожидаясь своей участи, бросила учебу и уехала из республики. Маму выгнали с фермы, где она работала дояркой. На собрании в школе объявили, что отец Нади — враг народа. И перед глазами учеников с нее сняли пионерский галстук. Надя разрыдалась. Весь мир стал для нее жестоким, злым и страшным. От нее все отвернулись. Не все! Учительница начальных классов Клавдия Севастьяновна Морозова оставит девочку в пустом классе. Под ее диктовку Надя напишет письмо Калинину: «Дорогой дедушка Михаил Иванович! Моего отца, председателя колхоза, арестовали. Но он ни в чем не виноват...» Ответа не будет. Как не будет и на другие письма–обращения в разные инстанции повзрослевшей дочери председателя. И только через 18 лет после ареста Ивана Белко придет ответ–отписка: «Ваш отец сослан в отдаленные места Советского Союза без права переписки». В отписке все было ложью. Получив из Мозыря свидетельство о смерти Ивана Алексеевича Белко, Надежда узнает, что отца расстреляли в июле 1938 года. Обвинялся он в шпионской деятельности «в пользу Польши». За отсутствием состава преступления обвинение отменено. Место захоронения не установлено... От тетки Дарьи Алексеевны изредка приходили письма без обратного адреса. «Наденька, милая, — писала она, — сожмись. Не позволяй кому обид разрастаться. Не обозлись на людей и весь мир. Живя, сумей все пережить. И обязательно учись дальше»...
От деревни Хильчицы война не оставила ни одного дома. Люди жили в землянках. Не было ни коров, ни лошадей. Осенью 44–го и в первую послевоенную весну пахали на себе...
До войны Надежда окончила 7 классов. В восьмой пошла в Туровскую среднюю школу. Все дети — переростки. Школа переполнена. Но какие там были учителя! Что ни преподаватель, то личность. Директор школы Франц Павлович Лещенко, вчерашний фронтовик, дал Надежде рекомендацию для вступления в комсомол. Хоть и прекрасно знал, кто ее отец... На уроки русского языка и литературы Надежда шла как на праздник. Она буквально поедала глазами своего любимого учителя Ивана Ильича Ницевича. Запоминала каждый его жест, каждое движение и даже интонации голоса. И будто теперь она видит, как Иван Ильич поправляет очки на дужках из проволоки. И словно опять слышит его голос, проникновенно читающий стихи любимого Пушкина. И чувствует, как наполняется ее душа тем благородным содержанием, без которого, по словам Достоевского, нельзя сделать из себя художественное произведение. И не было для Надежды мучительного вопроса, кем быть. Конечно же, учителем русского языка и литературы. Окончив двухлетний Пинский учительский институт (а потом заочно и Брестский педагогический), Надежда Ивановна осуществила свою мечту.
И вот средняя школа в Давид–Городке. Предельно перегруженная. Одних пятых классов здесь было восемь. Можно обладать блестящими знаниями, но чтобы стать учителем, этого мало. Надо уметь преподнести себя ученикам. Знать, как стоять перед классом, куда деть руки. Впрочем, все учителя прошли через это. Надежде Ивановне, пожалуй, было легче. Ей незримо помогал образец поведения: учитель Туровской школы Иван Ильич. Через год Надежду Ивановну переведут в среднюю школу в деревне Большое Малешево. И эта школа в глубинке Полесья станет ее учительским причалом...
В крестьянской хате, где квартировали Надежда Ивановна и учительница истории Тамара Петровна Будович, им отведут чистую половину. Вечером зажигалась керосиновая лампа и молодые учительницы садились за стол. Надежда Ивановна проверяла тетради. Тамара Петровна составляла планы своих уроков. И долго их окно светилось в ночи... А время было тревожное. Учительница Ольга Яковлевна Пронькина вот так же проверяла ученические тетради. И также светилось ее окно. Из темноты грянул выстрел и оборвал ее жизнь. Ее убили за то, что помогала создавать колхозы. А директора Дубойской школы Григория Афанасьевича Зайцева бандеровцы подстерегли за околицей и изрубили косами. Случилось это в 1949 году... По темным улицам села молодой учительнице ходить было жутковато. Но когда Надежда Ивановна на миг представляла глаза своих учеников, радость смывала тревогу. Какое же это счастье знать, что тебя ждут дети! Дети–трудяги, обделенные радостями полноценного детства. Пережившие войну, они до конца своей жизни останутся подранками...
Учебников по литературе почти не было. И Надежда Ивановна читала отрывки из художественных произведений, опубликованных в газете «Известия». Из «Радуги» Ванды Василевской, «Непокоренных» Бориса Горбатова, «Секретного фронта» Аркадия Первенцева. Какие же благодарные слушатели были у молодой словесницы! А когда прозвенит звонок, кто–то из учеников обязательно спросит: «И завтра будете читать?» — «Будем». — «А мне коров пасти». И тяжелый вздох. И слезы в глазах...
Пройдут годы. Надежда Ивановна достигнет такого мастерства, что и не слишком одаренные дети будут и понимать, и запоминать, и увлекаться ее уроками. Проявляя великое терпение и любовь к детям, она постигнет педагогическое таинство воспитания чувств и высокой души.
«Педагогика, — считает она, — не правила дорожного движения, где повсюду запрещающие знаки. Надо всеми силами бороться со стандартами и стереотипами. Надо искать и больше жизни любить свое дело». Это педагогическое кредо Героя Социалистического Труда Надежды Ивановны Ковалец. Дочери председателя колхоза, попавшего в безжалостный котел эпохи. Но оставшегося в памяти Надежды Ивановны подлинным героем своего времени. И никогда на память эту не ляжет снег забвения.
