Памяти Максима Танка

И это при том, что поэму «Нарочь» высоко оценили литераторы, а о таких «слабых» стихах могли бы только мечтать многие современные белорусские поэты.

Евгений Иванович не раз говорил мне, что я перехвалил его в своей монографии «Максим Танк и современная белорусская лирика». А чего стоит оценка поэтом своего западнобелорусского творчества, данная им в дневниковых заметках «Листки календаря». «С ужасом осмотрелся, что мне миновало 27 лет! — записал он 29 сентября 1939 года. — А у меня только несколько сборников стихов, среди которых 75 процентов слабых, 20 процентов — средних и только 5 процентов — хороших. Нечем хвастаться».

Найдите сегодня хотя бы одного белорусского литератора с такими или подобными им мыслями о себе...

Мы знаем, что Танк отказывался от всех должностей, которые ему предлагали: председателя правления Союза писателей, председателя Верховного Совета БССР, вице–президента Академии наук. Отказывался потому, что хотел сосредоточиться на творческой работе. Как свидетельствуют родные поэта, каждому своему удачному стихотворению и художественной находке он радовался как ребенок. Однако скромность, честность и ответственность Танка высоко ценило республиканское руководство, и в большинстве случаев удавалось убедить поэта в необходимости согласиться с тем или иным кадровым предложением. 

Будучи главным редактором журнала «Полымя», Максим Танк неизменно вычеркивал свое имя в материалах, где оно фигурировало в контексте похвалы и комплиментов. Считал, что печатать их в таком виде — не совсем корректно для руководителя издания. Свои стихи в журнале поэт помещал не чаще чем один раз в год.

Представьте себе, он стеснялся носить свои государственные награды, стеснялся того, что их у него много. Никто никогда не слышал от Танка, что он является Героем Социалистического Труда, академиком Академии наук Беларуси. «Он был такой, — признавался во время одной из наших бесед сын народного поэта Максим Евгеньевич, — что никогда вперед не полезет, никогда сам где–то в президиуме не сядет. Это только когда обстоятельства требуют, когда пронумерованы места с указанием фамилий конкретных личностей...»

Сегодня в это трудно поверить, но, оказывается, М.Танк, председатель правления Союза писателей БССР и председатель Верховного Совета БССР, платил своему шоферу за каждую поездку на дачу.

Поэт советовал мне писать не столько о нем, сколько о других литераторах бывшей Западной Белоруссии: Валентине Тавлае, Сергее Кривце, Ганне Новик, которых, на его взгляд, несправедливо забыли, об участниках народно–освободительного движения, людях талантливых, честных и жертвенных. Он искренне заботился о тех, с кем когда–то вместе входил в литературу, с кем плечо к плечу работал в коммунистическом подполье. Безусловно, показателем удивительной скромности Танка является тот факт, что он завещал похоронить себя не в Минске, а на Мядельщине, на Слабодском кладбище, где похоронены его родные и близкие, рядом с отцом и матерью. Причем просил хоронить без орденов, музыки и речей, как можно более скромно, «как хоронили и хоронят испокон веку у нас всех», не ставить на могиле памятник, не присваивать его имени учреждениям и памятным местам. 

В школу Евгений Скурко пошел беженцем в Москве. Вернувшись, продолжил учебу в польских школах (его родная Мядельщина вместе со всей Западной Белоруссией к этому времени уже оказалась в составе Польши): вначале в Шклениково, потом в Сватках. Учился в четырех гимназиях, однако ни одной из них не окончил: Вилейскую русскую закрыли польские власти, из Радошковичской белорусской и Виленской белорусской он был отчислен за неподчинение администрации и участие в забастовочном движении протеста, а во время учебы в Виленской русской начинающего поэта непосредственно в классе арестовала польская полиция и бросила в Лукишки.

Удивительный парадокс судьбы Максима Танка: он был народным поэтом БССР, академиком Академии наук Беларуси, однако не только не имел высшего образования, но и законченного среднего.

Максим Танк работал инструктором ЦК комсомола Западной Белоруссии, в легальных и нелегальных периодических изданиях, неоднократно арестовывался польской дефензивой. Всего в Лукишках поэт отсидел около трех лет.

В годы войны он служил во фронтовой печати, ускоренно адаптировался к новым для него советским порядкам. Кстати, в конце 1930–х годов были репрессированы, высланы в Сибирь тети поэта по отцовской линии Соня и Поля с семьями, которые жили в Советском Союзе, при неустановленных обстоятельствах от рук партизан погибла младшая сестра Вера со своим двухлетним сыном.

Выход первого сборника стихотворений «На этапах» (1936), кстати, сразу же конфискованного польской полицией, сделал Танка звездой первой величины на небосклоне литературы Западной Белоруссии. Его стихотворения «Нарочь, как море, шумит...» и «Свидание» я всегда читаю с комом в горле, с каким–то особым душевным трепетом, который не проходит с годами. Вспоминается печальный рассказ поэта о том, как плакала мама Домна Ивановна, когда его, юного подпольщика, арестовывала на родном пильковском хуторе польская полиция. Удивлялась, что ее сын–подросток так опасен для государства, плакала, пробовала поцеловать руку полицейскому и просила не бить его...

Поэзия М.Танка 1930–х годов — это поэзия черных взрезов, шершавых ладоней, неисцеленных ран, поэзия смелого вызова, гнева и протеста. «Максим Танк — это очень молодая, но сильная творчеством индивидуальность, — писала в 1936 году газета «Наша воля». — Его творчество выросло в острогах и, вырвавшись из тюрьмы, залило Западную Белоруссию. Произведения Танка — это лавина, это бурная волна, которая потрясает всех и ломает все. Танк может стать великим певцом Беларуси, если не забудет о наиважнейшем условии — сгущать как можно больше мысль на полотне образа...»

После войны поэт 18 лет руководил журналом «Полымя», 24 года возглавлял тогда весьма авторитетную организацию — Союз писателей Беларуси. 24 года (с 1947 по 1971–й) являлся депутатом Верховного Совета БССР, 20 лет (с 1969 по 1989–й) — депутатом Верховного Совета СССР, был и председателем Верховного Совета БССР (1963 — 1971–й).

Максим Танк как личность, безусловно, являлся государственным человеком. Но его художественный талант был настолько мощным, ярким и многогранным, что не укладывался в тогдашнюю государственно–идеологическую систему и политику. Он хотя и являлся искренним и преданным коммунистом, членом ЦК КПБ, однако коммунистические идеи и убеждения органично сочетались в его духовном сознании с национально–патриотическими, более того — основывались на последних. В этой связи можно смело отметить: Танк в первую очередь был белорусом, а потом коммунистом, он как никто иной прекрасно знал роль и место народно–патриотических традиций и ценностей. Во время одной из наших последних бесед летом 1995 года поэт рассуждал: «Идея Беларусчины... Я хочу вставить ее в свои произведения, чтобы она была как витамины в еде: не так вылезала со своими ушами, но чтобы действовала... Раньше писали какие–нибудь слабенькие стихи, но, если в конце вспоминали Сталина, они шли на первых страницах. Вот что самое опасное — чтобы мы наше святое слово не затерли... Я боюсь, чтобы не стало разменным то, за что боремся. От частого употребления, бездумного, легкого. Уже если вспомнил, то вспомни, чтобы оно осталось в памяти не только твоей...»

Максим Танк не стремился произвести впечатление, не хотел удивить меня ни знанием редких событий и фактов, ни глубиной и оригинальностью анализа общественно–культурных процессов. Евгений Иванович ни на что не жаловался, ни о чем не жалел и никого ни о чем не просил. А были это чрезвычайно сложные 1990–е годы... К тому времени поэт уже потерял сестру Людмилу Ивановну, дочь Веру и жену Любовь Андреевну, а также всех своих основных друзей и товарищей.

Максим Танк — один из немногих наших писателей, кому могла быть присуждена знаменитая Нобелевская премия по литературе. Он самый уважаемый и авторитетный белорусский поэт послевоенного времени в среде европейских литературно–художественных элит, о чем свидетельствуют, например, высказывания Чеслава Милоша, Кароля Войтыла (Иоанна Павла II), Марка Шагала, которые знали его лично.

Много еще предстоит сделать для увековечения памяти поэта: открыть музей — пока окончательно не растерялись редкие материалы, вещи и предметы, связанные с его жизнью и творчеством, установить в Минске памятник, издать многотомное собрание сочинений на русском языке, чтобы его поэзия пошла к самому широкому читателю.